…спасай Россию! Десант в прошлое - Махров Алексей Страница 19

– Царь-батюшка… – Господи, и Шелихов туда же! – Дозволь. Я его легонько, он и не почует даже.

Эссен молчит, но по его лицу видно, что с предыдущими ораторами он согласен на все сто. Э, э, э!

– Николай Оттович, не надо отдавать Егору кортик. Ради бога, подождите. Видите, он приходит в себя…

Александр медленно поднимает голову.

– Это что было? – интересуется он своим утробным басом.

Ну, судя по его реакции, он – это он.

– А это вы, батюшка, меня убить решили, – холодно роняю я. – Черняева вон, убили, за то что за меня заступился, гренадера своего – тоже. Спасибо моим ребятам, что отбили…

Он тупо смотрит вокруг. Вид разгромленного кабинета приводит его в состояние ступора. За дверью шумят голоса, Хабалов рявкает что-то грозное, и голоса стихают. Я не расслышал точно, что он сказал собравшимся за дверями, но готов присягнуть, что в его короткой, но содержательной речи присутствовало слово «стрелять».

Император медленно встает на ноги. Его пошатывает (еще бы: рукоятью револьвера – по башке!). Он тяжело поворачивается ко мне. Мои парни теснее смыкаются вокруг меня. Ну, что скажете, Ваше Величество?

– Колька, – голос срывается и дрожит. Мамочка, да у него слезы! – Колька. Ты прости меня, дурака пьяного. Господом Богом клянусь: ничего не помню. Как отрезало…

У него трясутся губы. Он нерешительно протягивает ко мне руки, и мне вдруг становится нестерпимо жалко этого огромного, нескладного человека. Он совершенно не похож на моего покойного отца, но все отцы все равно чем-то похожи…

Я раздвигаю своих защитников и подхожу к нему. Прижимаюсь к его груди, обнимаю. Как своего отца…

– Батюшка. Простите и вы меня…

Он неуклюже гладит меня по голове, сильно прижимает к себе. Но теперь это совсем другая сила.

– Отрекусь, – шепчет он мне на ухо. – Вот женим тебя – и отрекусь. Только смотри, Колька, водки не пей. Вон она что делает… Черняева…

Внезапно он всхлипывает и начинает заваливаться на бок. Мы подхватываем его и кое-как доводим до кресла. Александр тяжело рушится в него и тихо, беззвучно рыдает. Видно только, как вздрагивают могучие плечи.

Пора уходить отсюда. К императору нужно прислать супругу и врачей. А мне… Мне просто тяжело здесь оставаться.

На пороге кабинета я оглядываюсь. Человек-гора съежился в кресле и чуть заметно покачивается. Острая жалость снова полосует сердце. Теперь он остался совсем один. Надо к нему поласковее, жалко его. Царь-то он был не из последних…

Из сожженного письма ЕИВ Александра III ЕИВ Марии Федоровне

Моя милая душка Минни, собственная моя маленькая жена!

Прошу у тебя прощения за то, что был невежлив по отношению к тебе, когда вы были рядом со мной после произошедшего ужасного случая. Я вообще не люблю, да и не умею передавать свои душевные мысли и думы, но, помня советы Перовского[15], решил изложить на бумаге то, что вырывается само из души.

Тогда мне было необходимо побыть одному, обдумать со мной произошедшее, решить для себя, как быть дальше. Вы суетились рядом со мной, задавали вопросы. Ты отирала кровь с моей головы. Милейший наш доктор измерял температуру и ставил примочки. А я молчал или отговаривался, что совершенно ничего не могу вспомнить. Когда ушел доктор, а ты осталась рядом со мной, желая провести ночь вместе, я просил тебя уйти, невзирая на твою обиду, которую я прочитал в твоих глазах. Мне больно смотреть, как ты, расстроенная, поджав рот, отправилась в свои покои. В голове все шло кругом, разобраться нельзя было в этом омуте, и друг друга нам было не понять!

…Я помнил все произошедшее в кабинете до мельчайшей подробности, но ни с кем не собирался делиться этим знанием.

Позавтракав с Черняевым, я собирался заняться бумагами, вдруг в голове словно помутилось, как бывает от близкого разрыва гранаты. Тело больше не подчинялось мне, боком соскользнув со стула, я упал на пол, почувствовав сотрясение, но ни малейшей боли. В следующее мгновение я обнаружил себя встающим на ноги. Ощущение тела не возвращалось, я видел смещающуюся из стороны в сторону обстановку кабинета, но не мог направить взгляд хоть на что-то по своему желанию.

Неясные мне мысли, быстрые и холодные, угрями скользили у меня в голове.

The fixation of psychomatrix in the recipient’s consciousness[16].

Я не успевал понимать, что происходит со мной. Перед глазами возникла моя собственная ладонь и сжалась в кулак до хруста в костяшках. Затем я увидел, что зачем-то приподнял стол и поставил его на место.

Yes, he is a baer![17]

Чужая мысль прошелестела в голове.

«Пс-с-с-ст!» Я услышал звук и понял, что издал его сам, помимо воли.

– Doc! Call your bloody defector! Quick![18] – снова услышал я из своих уст. Передо мной, растерянно оглаживая ладонями свое платье, стоял Черняев. И обращался я именно к нему. – We’ve got no time![19]

Don’t twitch, big guy. I’ve got you already, and will get your damn sonny as easily![20] – очередная чужая мысль резанула мозг.

Яростной гневной вспышкой я на секунду смог поднять руку к лицу. И подумал душевной молитвой отогнать беса, вселившегося в меня, но, начав молиться, вместо просветления, я ощутил темноту, накатывающую на меня со всех сторон.

Pray. Drink your vodka from the saucer, Russian bear, and get into your den. Your lot should know your place![21] – голос в голове явно издевался надо мной.

Из всех сил я воззвал к Господу!

He’s had it. This damn son of a bitch won’t help you beat the rap. I’ll wring from him the bastard that decided to change everything![22]

Багровый мрак скрыл от меня свет…

…Ты знаешь мое отношение к тем смутным временам, начавшимся после смерти горячо любимой Мама́[23]. Вся грязь, все дрянное вылезло тогда наружу и поглотило все светлое, все святое! Ангел-хранитель улетел, и все пошло кругом, чем дальше, тем хуже, и наконец увенчалось этим страшным, кошмарным и непостижимым.

Если есть что доброе, хорошее и честное во мне, то этим я обязан единственно нашей дорогой милой Мама́. Она постоянно нами занималась, своим примером и глубоко христианской верою приучила нас любить и понимать христианскую веру, как она сама понимала. Благодаря Мама́ мы, все братья и Мари, сделались истинными христианами и полюбили и веру и церковь. Сто раз прав митрополит Платон, говоря, раз есть Бог, значит, есть и Диавол. Даже тогда, находясь в этой багровой и ватной темноте, лишенный контроля за своим телом, я ни на секунду не усомнился в истинном свете слова Господня. Искренне молясь и не впадая в отчаяние, я старался отогнать демона, захватившего меня. Демона, думавшего по-английски, на языке врагов давних и подлых. Теперь мне был понятен успех, сопутствовавший им во многих делах, не имеющий объяснения с точки зрения рациональной. Ясно, что они, боясь потерять жизнь, что ждет их души кроме адовой серы, страшатся воевать против нас напрямую, выставляя перед собой союзников или другие страны. У России союзников в этой войне просто нет. Как поздно мне явилось понимание многих обманов, произошедших с нами! Подействовала ли моя горячая молитва, явилось чудо Господне, или по другой причине, но наваждение отступило. Первым пришло ощущение боли, и я был рад ему, как солнечному лучу. В ушах били колокола, приподняв голову, я неожиданно увидел перед собой взъерошенного Ники, вглядывающегося мне в лицо, и офицеров его «малого двора»…