Я – легенда (сборник) - Матесон Ричард Страница 19

– Задохнусь! – взорвался он. – Сам себя задушу, просто утону в виски! Как герцог Кларенс в бочке с мальвазией. Я умру, умру, умру-у-у-у!

Он метнул через всю комнату пустую бутылку, и она разбилась о стену с фотообоями. Виски струился по стволам деревьев на землю. Невилл бросился вслед за бутылкой; подобрал осколок. Рубанул по обоям, и острый край, располосовав пейзаж, сорвал его со стены.

«Вот тебе! – подумал он. Дыхание вырывалось изо рта с шумом, как пар из котла. – Получай!»

Невилл отшвырнул стекляшку, потом глянул на свои пальцы, ощутив тупую боль. Заодно он располосовал себе руку.

– Отлично! – воскликнул он злорадно и надавил пальцами на края раны, пока кровь не закапала на ковер огромными сгустками. – Истекай кровью до смерти, безмозглый, никуда не годный сукин сын!

Часом позже Невилл, совершенно пьяный, безжизненно валялся на полу, бессмысленно улыбаясь.

Мир отправился ко всем чертям. Ни бактерий, ни науки. Сдался на милость потусторонних сил, превратившись в самый натуральный загробный мир. Еженедельник «Харперс базар» и его субботнее приложение «Духоводство», «Юный доктор Джекилл», и «У Дракулы жена на стороне», и «Смерть прекрасна», и «Не на свой кол не садись», и «Капли упыря-короля», от всех болезней, спрашивайте во всех аптеках.

Он пил и пил двое суток и намеревался пить до конца времен либо до конца мировых запасов алкоголя – смотря что истощится раньше.

И он вполне мог бы привести этот план в исполнение, если бы не чудо.

Оно произошло на третий день, утром, когда он выполз на крыльцо поглядеть, на месте ли еще мир.

По газону бродила собака.

Едва услышав звук открывающейся двери, собака перестала обнюхивать траву, в испуге вскинула голову и, перебирая костлявыми ногами, побежала прочь.

В первый момент Роберт Невилл так оторопел, что не сдвинулся с места. Он стоял как вкопанный, провожая взглядом пса, который проворно хромал через улицу. Между собачьих ног мотался похожий на веревку хвост.

Пес! Живой! И главное, при свете дня! Невилл с глухим криком ринулся вперед и чуть не растянулся на газоне. Ноги подогнулись, руки замолотили по воздуху в поисках опоры. Еле удержавшись на ногах, он побежал вслед за псом.

– Эй! – закричал он, нарушив своим хриплым голосом покой и тишь Симаррон-стрит. – Вернись сюда!

Его башмаки прогрохотали по дорожке к воротам и загремели по мостовой. Каждый шаг отзывался в голове ударом дробильного молота. Сердце скакало в груди.

– Эй! – вскричал он опять. – Иди сюда, малыш.

Пес трусил по тротуару на той стороне улицы, поджав правую заднюю лапу. Его темные коготки клацали по цементу.

– Сюда, малыш, я тебя не обижу! – заорал Роберт Невилл.

У него уже закололо в боку, а голову разрывала боль. Он продолжал бежать. Остановившись на миг, пес оглянулся. Потом нырнул в зазор между двумя домами, и на мгновение Невилл увидел его сбоку. Коричневый, с белыми пятнами, беспородный. Вместо левого уха свисали какие-то клочья. Длинное, исхудалое тело пса на бегу вихлялось из стороны в сторону…

– Не убегай!

Выкрикивая эти слова, он сам не замечал, как истерично дрожит его голос. Когда животное скрылось за домами, у Невилла перехватило горло. Испуганно замычав, он заковылял быстрее, плюнув на боль в похмельной голове. Все ерунда – лишь бы пса поймать.

Но когда Невилл, обогнув дом, выбежал на задний двор, собаки нигде не было видно.

Он подскочил к живой изгороди, заглянул за нее. Ничего и никого. Резко обернулся посмотреть, не пытается ли пес покинуть двор той же дорогой, которой вошел.

Пса не было.

Целый час Невилл на подгибающихся ногах бродил по кварталам, тщетно разыскивая пса, каждые пять минут выкрикивая: «Иди сюда, малыш, иди».

В конце концов он заковылял домой, его лицо превратилось в маску беспросветного уныния. Наткнуться на живое существо, после всех этих страшных месяцев найти сотоварища – и тут же потерять его. Даже если это всего лишь собака. Всего лишь собака? Для Роберта Невилла этот пес был высшим достижением эволюции на Земле.

Он не мог ни есть, ни пить. Он чувствовал себя таким разбитым от потрясения и утраты, что был вынужден прилечь. Но сон не шел. Невилл лежал, мучимый лихорадочной дрожью, елозя головой по плоской подушке.

– Иди сюда, малыш, – бормотал он то и дело, сам не отдавая себе в этом отчета. – Сюда, малыш, я тебя не обижу.

После обеда Невилл снова занялся поисками. В радиусе двух кварталов вокруг своего дома обшарил каждый двор, каждую улицу, каждый дом. Но не обнаружил даже следов пса.

Вернувшись домой около пяти вечера, выставил на крыльцо чашку с молоком и кусок бифштекса. Вокруг выложил кольцом чесночные головки, в надежде отпугнуть вампиров.

Позднее Невиллу пришло в голову, что пес наверняка тоже заражен, значит чеснок отпугнет и его. Хотя что-то непохоже. Как мог бы зараженный пес бродить по улицам днем? Разве что в жилах такое мизерное количество бацилл, что он еще не болен по-настоящему. Но если он здоров, как ему удалось уйти от ночных хищников?

«О боже, – пришла мысль, – что, если пес сегодня вечером вернется за мясом, а его убьют?»

Что будет делать Невилл, если, выйдя завтра на крыльцо, увидит на газоне трупик собаки и поймет, что виновен в этой смерти?

«Я этого не перенесу, – подумал он тоскливо. – Я вышибу себе пулей мозги, если это случится, клянусь».

Эта мысль вновь выволокла на поверхность не находящую разрешения загадку – что привязывает его к жизни. Ну хорошо, теперь появились кое-какие возможности для экспериментов, но жизнь по-прежнему остается бессодержательной, безрадостной борьбой. Пусть он может иметь все, что пожелает (за исключением, разумеется, друга-человека), будущее не сулит ему никаких улучшений, даже мало-мальских перемен. Судя по всему, ему придется до конца своих дней довольствоваться тем, что у него уже есть. А сколько лет ему осталось? Тридцать, может быть – сорок, если он не убьет себя алкоголем до срока.

Перспектива еще сорока лет такой жизни заставила его содрогнуться.

И все же он до сих пор не покончил самоубийством. Правда, к своему физическому здоровью он относится без особой почтительности. Неправильно питается, неправильно пьет, неправильно спит и вообще все делает неправильно. Ресурсы его организма небезграничны; он подозревал, что давно уже играет в кошки-мышки с болезнями.

Но небрежное отношение к своему телу – это не самоубийство. О приготовлениях к самоубийству он даже ни разу не думал. Почему?

Казалось, ответа на этот вопрос вообще нет. Невилл ни с чем не смирился, не приспособился к образу жизни, который ему навязали. И все же вот он сидит здесь, спустя восемь месяцев после того, как чума унесла последнюю жертву, девять – после того, как разговаривал с другим человеком, десять – после смерти Вирджинии. Будущего у него нет, настоящее поистине беспросветно. А он все бредет и бредет куда-то.

Что это, инстинкт? Или он просто идиот? Ему воображения на самоубийство не хватает, так получается? Почему он не наложил на себя руки в самом начале, когда совершенно пал духом? Что его побудило подготовить дом к обороне, установить холодильную камеру, генератор, электроплиту, резервуар для воды, построить теплицу, соорудить верстак, сжечь дома по обе стороны от своего жилища, набить комнаты пластинками, книгами и мириадами консервных банок и даже – скажи кому-нибудь, не поверят, – даже налепить на стену модные фотообои?

Может быть, любовь к жизни – не пустые слова, а реальная, управляющая сознанием сила? Может быть, в его лице природа оберегает свой последний огонек от посягательства собственных же созданий?

Роберт Невилл прикрыл глаза. Зачем думать, зачем рассуждать? Ответа нет. То, что он продолжает жить – случайность, упущение копуши-природы. Он просто слишком туп, чтобы собственноручно положить всему этому конец, вот где собака зарыта.

Позже он намазал клеем обрывки обоев и наклеил обратно на стену. Если не подходить к стене слишком близко, изъян незаметен.