Путь, выбирающий нас - Панкеева Оксана Петровна Страница 19

Первый советник согласно кивнул.

– Поправляйся. Мы ждем тебя. Вся страна тебя ждет.

Орландо слабо улыбнулся, оглядел посетителей влюбленными глазами и, разумеется, спросил:

– А где Кантор?

Пока господа выкручивались, Мафей не удержался и уж из чистого любопытства тихонько прощупал товарища Амарго на предмет скрытой способности к сглазу и спонтанным прорицаниям. Ничего не обнаружил. Видимо, у алхимиков есть такое особое свойство – прорицать и глазить без всякой магии…

Лоскутный квартал Ольге понравился с первого взгляда. Она в который раз подивилась проницательности его мудрого величества и попеняла себе за то, что до сих пор сама не додумалась переехать в это милейшее местечко.

Квартира, которую ей посоветовала художница, была гораздо просторнее прежней и обычно снималась на двоих. Ольга поселилась там одна. В деньгах она нуждалась не настолько, чтобы экономить на жилплощади, зато крайне нуждалась в уединении.

Соседи в отличие от прежних действительно оказались в кои-то веки нормальными людьми. Почти все. Дом, в котором поселилась Ольга, был не из самых дешевых. Водопровод и канализация и в этом квартале сильно отражались на квартплате, поэтому жильцы относились к преуспевающей части своего класса.

Первый этаж занимала студия скульптора. Этот серьезный бородатый дяденька был, как оказалось, очень популярен, но Ольга, к стыду своему, впервые слышала его знаменитую фамилию. Более того, забыла сразу после знакомства и потом долго здоровалась, не обращаясь к соседу по имени.

На втором этаже кроме Ольги проживали: молодая супружеская пара, оба танцовщики известной балетной труппы, певица из Королевской Оперы и писатель, почти не вылезавший из своей комнаты. Писателя Ольга знала, ибо его бессмертные творения с упоением перечитывала по пять раз Акрилла. У самой Ольги они вызывали зевоту и воспоминания о сериале про рабыню Изауру.

В мансарде, куда не доходили водопровод и канализация, обитали ребята попроще. Юный ученик скрипача, непризнанный поэт, начинающий драматург, старенький актер, звезда которого закатилась лет двадцать назад, и две молоденькие девушки, начинающие певицы.

Мужское население дома отреагировало на новую жилицу относительно спокойно. Скульптор, как уже упоминалось, был дяденька серьезный и на всякие глупости время не расходовал. А если и расходовал, то у него в студии постоянно толклись натурщицы, на которых Ольга посматривала с тайной завистью. Писателя девушка встретила всего один раз. Гений любовной прозы внимательно ее оглядел, но без того специфического интереса, которым постоянно светились глаза кавалера Лавриса. Видно было, что писатель мучительно примеряет на новую соседку типажи классического любовного романа и не может подобрать подходящий. В конце концов задумчивый литератор заметил выпирающий под курткой пистолет, слегка просветлел и быстро удалился в свою комнату. Видимо, классифицировал наконец новый образец и помчался вставлять в очередной роман. Поэт некоторое время присматривался, потом решил, что на музу Ольга не тянет, и попытался использовать ее хотя бы в качестве благодарной публики. Публика оказалась неблагодарной. Огорченный стихотворец удалился в свою мансарду и окончательно потерял к Ольге интерес. Скрипач, которому один раз было довольно грубо указано на его сопливый возраст, новых поползновений предпринимать не рискнул. Актер, напротив, уже достиг того возраста, когда девушки могут интересовать только как объект созерцания. У драматурга была подружка, и отношения с этим славным добродушным фантазером у Ольги сложились вполне приятельские.

Жизнь в доме, полностью заселенном бардами, никак нельзя было назвать скучной. Хотя бы потому, что здесь никогда не бывало тишины. На первом этаже постоянно стучал молотком скульптор, с мансарды доносились ежедневные уроки скрипача, на которые периодически накладывались распевки оперной дивы. Эти музыкальные упражнения никогда не совпадали по тональности, и эффект получался катастрофический. Драматург смеялся и уверял Ольгу, что ей не доводилось жить на одном этаже с восемью музыкантами, поэтому она не понимает истинной ценности этого тихого местечка. К поэту периодически вваливалась компания таких же непризнанных гениев, и над головой у Ольги всю ночь звенели стаканы, звучали стихи, песни и просто пьяные базары. Но все это безобразие было таким душевным и житейским, что раздражения не вызывало.

Жак забегал каждый день с непостижимой для него пунктуальностью. На третий день Ольга не выдержала и спросила напрямик, не его ли величество поручил своему шуту развлекать скучающую даму. Жак без зазрения совести признался, что так оно и есть. И добавил:

– Ты не скучаешь. Ты грустишь.

– Фигня! – заявила Ольга. – Пройдет. А королю передай, чтоб не перегибал со своей опекой. И приходи, когда хочешь, а не когда тебя посылают.

– Ну знаешь, оно у тебя сначала вроде фигня, а потом как приключится депрессия с последствиями… А король даже такой ничтожный вариант просчитывает.

– Да брось, – устало махнула рукой Ольга. – Пусть не переживает, я научена горьким опытом и второй раз такого позора не вынесу. А на мужиков я решила основательно положить и больше не ввязываться в авантюры.

– А если будут слезно умолять и петь серенады под балконом? – хитро усмехнулся Жак.

– Иди на фиг! – возмутилась Ольга. – Это что, тоже хитрые задумки его величества? И если бы я польстилась на серенады, он бы исправно снаряжал мне под балкон подставных ухажеров?

Жак ржал над ее предположением долго и радостно, подвывая и хрюкая, и чуть не окунул при этом нос в чашку с чаем.

– Класс! – оценил он, насмеявшись вдоволь. – Обязательно королю расскажу. Ему понравится. Ольга, ну с каких пор ты такая подозрительная стала? То вот выиграла у короля спор, он до сих пор никак не успокоится, что ты не дала себя обмануть и потребовала не тащить Кантора насильно… Да, я помню, что король тебе обещал не упоминать. И меня обязал. Только мне начхать на его обязательства, я с тобой не спорил. Ага. Теперь вот подозреваешь его величество в попытках тайно управлять твоей жизнью. Ты еще скажи, что весь этот дом он лично подобрал и заселил для твоего удовольствия. Знаешь, как это дело называют умные дяди психиатры?

– Знаю, знаю. – Ольга невольно улыбнулась, подумав, что король подобрал бы жильцов поинтереснее и уж точно избавил бы ее от писателя и поэта. – Кстати, ваши с королем переживания по поводу моих депрессий называются точно так же. Не дергайтесь вы, все совсем не так, как тогда.

– А как? – заинтересовался Жак, вылавливая из чашки пепел, который вечно туда ронял. – Ты хочешь сказать, что тебе по фигу? Не поверю.

– Ну что я, дура – так наивно обманывать вас с королем?! – Ольга задумалась, обняв пальцами теплые гладкие бока чашки. – Нет, мне не все равно, но… это не то. Тогда, зимой, все действительно было глухо, безысходно и даже как бы без причины. А сейчас как-то… примерно так, как с тобой было. Обычная непруха с противоположным полом, к которой я давно привыкла и воспринимаю как должное. Думаешь, впервые я так обламываюсь? Все это мы уже проходили, и не один раз. Только взлетишь, расправишь крылышки, почувствуешь себя вольной птицей, парящей где-то высоко-высоко над грешной землей с ее обыденными проблемами… и тут тебя обязательно ракеткой по морде – хрясь! И сразу вспоминаешь – да какая ж ты птица? Ты размечтавшийся теннисный мячик! В этот раз кавалер слишком долго продержался, вот я и забыла, как оно обычно бывает. А так – все то же самое. Жаль только, что он все-таки не написал мне правды. И не сказал. А я теперь сижу и думаю: почему? Нет, если он решил уйти, это его дело, и бегать за ним, умоляя вернуться, никто не собирается. Но мне уже просто интересно. Вроде так все шло душевно и раззамечательно, и вдруг – здрасте вам! Не может же быть, чтобы ни с того ни с сего. Сбежал, не сказав ни слова. А я теперь сижу и пытаюсь понять. То ли я его чем-то обидела… То ли давно надоела, и он только повода искал… То ли он вообще со мной связался из боязни, что я застрелюсь… Но это же невозможно – так долго изо дня в день притворяться и лгать. Ничего не понимаю. Король сказал, что Диего твердо верил в предсказание, будто его убьют. И потому ушел заранее. Но тогда он вернулся бы. Понял, что предсказание левое, и вернулся бы. А он не захотел. И опять думай: то ли король мне лапшу вешает и вся эта история о предсказании – красивая сказка, то ли Диего не захотел возвращаться, чтобы дураком не выглядеть. Гордость заела. А иногда думаю: вдруг ему ногу оторвало, как Плаксе, или еще чего вроде этого? И потому он не захотел возвращаться? У него же самолюбие патологическое, не дай бог чтобы его кто-то пожалел – удавится от огорчения. Это что, тоже часть мистралийского менталитета?