Анатолий Маев - Генетик Страница 2

— С чем сегодня пожаловал, друг любезный? — поинтересовался ученый.

Гость, слегка замявшись, произнес:

— Да я все насчет того же.

Аполлон Юрьевич улыбнулся и снисходительно заметил:

— Определенно должен согласиться с тобой. Иначе мне предстоит наблюдать пренеприятнейшую ситуацию — трансформацию моего приятеля Еврухерия во врага Еврухерия.

— Про врага-то зря ты, Полоша. Я ведь научно с тобой спорю.

— А позволь тебя спросить, какое значение ты вкладываешь в понятие «научный»? Прошу прощения, но, насколько я помню из твоих рассказов о несчастном детстве и неправильном отрочестве, путешествие по дебрям науки закончилось у тебя в девятом классе… как же ее… рабочей школы вечерней молодежи.

— Вечерней школы рабочей молодежи, — поправил Еврухерий.

— Да-да. Пойдем дальше. Книгами свой легко ранимый мозг ты не раздражаешь, периодику не читаешь…

— Что не читаю? — перебил гость.

— Научные журналы, к примеру, — расшифровал Ганьский, почесывая за ухом.

Сказанное ученым обидело ясновидящего:

— Ты, Аполлон, обо мне хуже, чем об иногороднем, думаешь! Читаю — не читаю… Люди-то на улицах говорят. А люди врать не будут.

— Наверное, не будут, — на выдохе, как-то безучастно согласился Ганьский, не желая обострять ситуацию. — Так на чем мы в прошлый раз остановились?

— На связях, — напомнил оппонент. И продолжил: — Ты, Полоша, действительно отрицаешь, что информацию мы получаем из Космоса?

— Именно так, — согласился Аполлон Юрьевич. — Категорически отрицаю!

— Тогда откуда, по-твоему, мы ее получаем? — наступал Еврухерий.

— Источники многочисленны и разнообразны… — начал было Ганьский, но тут раздался телефонный звонок.

Хозяин встал и пошел в комнату, которую любовно и с иронией называл «берлогой букиниста», потому что путь к аппарату пролегал по крест-накрест связанным стопкам научных журналов, печатных листов, справочников, энциклопедий разных годов выпуска, всевозможных размеров, форматов и цветов и много другой литературы, мало известной широкой публике.

Наконец Аполлон Юрьевич добрался до телефона и ответил в своей особенной манере:

— Аллоу… Представьтесь, пожалуйста… Очень приятно, очень приятно. Позвольте полюбопытствовать, кто вам сообщил мой номер и чем я обязан вниманием к своей скромной персоне? Понимаю… Удивлен вашему звонку, полагал, что газета была закрыта. Да, этой проблемой я занимался. Да, доказал. Нет, на Государственную предлагали подать. Что, простите? Не согласился. Потому, что надо было в соавторы тринадцать человек записать. Польщен. Конечно. Миллион долларов. Нет, я не шучу. Подумайте… По правде сказать, я очень занят. Будьте здоровы.

Тем же порядком Аполлон Юрьевич вернулся к гостю, явно раздраженный состоявшимся разговором.

— Представляешь, Еврухерий, уже года три никто не обращался с просьбой об интервью, а тут вспомнили. И кто — желтая пресса! Бульварная газетенка! Какая-то сопливая девчонка, которая в силу своего воспитания, вернее, отсутствия такового, не понимает, что, когда к кому-то обращаешься, прежде всего необходимо поздороваться! Вот культура! Ай-ай-ай, куда идем?! Ну, так что тут у нас?

— Связи. Наши связи с Космосом, — ожил ясновидящий.

— Нет никаких связей с Космосом! — убежденно констатировал Ганьский.

— А я уверен, что есть, — возразил оппонент. — Поток информации из Космоса через чакры поступает в мозг каждого из нас.

— Ну, может быть, в твой мозг, Еврухерий, что-нибудь и поступает, а в мой никакая информация оттуда не приходит.

— Ты, наверное, просто не чувствуешь, Полоша, — предположил Макрицын.

— А ты, выходит, чувствуешь? — с умилением задал вопрос ученый.

— Да, — подтвердил гость.

— И что же ты чувствуешь? Будь любезен, опиши, пожалуйста, — предложил Аполлон Юрьевич.

— Знаешь, Полоша, периодически я чувствую, как где-то в области затылка кости черепа как будто разъезжаются и в образовавшееся отверстие мощным потоком влетают всякие импульсы…

— Слава богу, что не мухи! И куда же импульсы потом деваются? Проходят насквозь? — перебил Аполлон Юрьевич.

— Нет, ничего не вылетает, все остается для анализа, — уверенно заявил ясновидящий.

— Очень интересно… — задумчиво произнес Ганьский. — А большой родничок у тебя вовремя закрылся?

— О чем ты? — недоуменно спросил Еврухерий.

— Да так, ничего. Скажи, пожалуйста, друг любезный, а как насчет ощущений движения крови по сосудам или пищи по кишечнику?

— Нет, такого я не чувствую, — совершенно искренне признался гость.

— И голосов ты не слышишь изнутри или извне? — методично и целенаправленно продолжал Ганьский.

— Что же я, — обиделся Еврухерий, — глухой, по-твоему? Конечно, снаружи слышу. А изнутри иногда собственный что-то подсказывает.

— А если вокруг ни души, извне слышишь? — уточнил Ганьский.

— Ну, если только кто орет громко издали, то слышу, — объяснил Макрицын.

— Ах вот как… — Ганьский уселся в огромное старое кресло, доставшееся ему в наследство от бабушки по материнской линии. — Так на чем мы остановились?

— Чакры и информация, — напомнил Макрицын.

— Значит, ты утверждаешь, что кости разъезжаются и что некто, неопознанный, неустановленный, обитающий во внеземном пространстве, шлет тебе, Еврухерию Макрицыну, некую информацию? — с удивлением спросил Ганьский.

— Да, шлет, — убежденно подтвердил Макрицын. — Другое дело, что я не всегда могу правильные выводы сделать. Бывает, такое вижу, что ничего не понимаю и подумать ни о чем не могу.

— Например?

Еврухерий, словно заранее подготовился к вопросу, начал рассказывать:

— Дня три тому назад вижу такую картину: больница для сумасшедших, палата… За столом сидит здоровенный мужик и за обе щеки творог уминает. Вокруг бегает огромная серая свинья, у которой вместо щетины иголки, как у ежа. И пятак не тупой, а заостренный. А в углу ты стоишь на тумбочке с палочкой, как у дирижеров.

Ганьский посмотрел на Макрицына, но ничего не сказал. Носовым платком протер выступившие на висках капли пота.

— Душно становится, Еврухерий. Ты позволишь мне приоткрыть окно?

Гость не возражал.

— Значит, некто или нечто шлет тебе информацию… Замечательно! С уведомлением или без такового? — вернулся к теме Аполлон Юрьевич.

— Полоша, ты начинаешь дурачиться, — с обидой ответил Макрицын.

— Вовсе не собирался! — возразил Ганьский. — Я всего-навсего хочу понять и попытаться как-то систематизировать тот, извини за грубость, бред, который ты несешь уже третий, если не ошибаюсь, а то и четвертый месяц кряду. Мало того — ты пытаешься убедить меня, ученого, который, как ты знаешь, не признает в науке ничего, кроме результата научного эксперимента и теоретических изысканий на основательной, абсолютной, если хочешь, научной базе в том, что это не бред.

— Но ведь тайн еще много в мире, — парировал Макрицын.

Время на обдумывание ответа Ганьскому не понадобилось:

— Много. Полагаю, несравненно больше, чем разгаданного, объясненного, обнаруженного. Но сие отнюдь не означает, что любая, в том числе бредовая, идея должна быть принята за аксиому. И только потому, что она принадлежит моему приятелю Еврухерию Макрицыну!

Ясновидящий разозлился. Он встал с табуретки, с опущенной в задумчивости головой прошелся по комнате, после чего вернулся на место и задал совершенно неожиданный вопрос:

— Если ты такой умный, весь из себя ученый, то почему наукой не занимаешься, а пишешь какие-то дурацкие книжки в блестящих обертках?

— В обертках — конфеты, — спокойно среагировал Ганьский, — а я именно наукой занимаюсь. И еще как занимаюсь, смею тебя уверить! Уйти с кафедры — совсем не значит бросить научные изыскания. Скорее, наоборот. Да, я пишу книги, что позволяет мне не бедствовать, дает возможность покупать нужную научную литературу, минимальный набор оборудования, необходимого для постановки опытов. Конечно, уйдя с кафедры, я кое-что потерял: у меня нет сложных, дорогостоящих приборов и установок. Но это, пожалуй, и все. Зато ты не представляешь, Еврухерий, как много я выиграл!

— Что же ты выиграл? — явно не понимая, спросил гость.

— Очень, очень много. Во-первых, время: не надо тратить два с половиной часа на дорогу туда и обратно.

— А еще что? — спросил Еврухерий.

— Во-вторых, мне не нужно посещать бестолковые и, следовательно, бесполезные заседания кафедры, ученого совета. В-третьих, я не веду дюжину или около того аспирантов и докторантов, что экономит как минимум десять часов в неделю. Продолжать?

— Я понял, — согласился Еврухерий.

— Вот и замечательно, — обрадовался ученый. — Но будь столь любезен, потерпи еще пару минут, выслушай самое удивительное. Я, Ганьский Аполлон Юрьевич, генетик, ведущий научный консультант кафедры экспериментальной генетики и лаборатории ДНК, доктор химико-биологических наук, научный руководитель энного количества докторантов и аспирантов; автор сотен публикаций и девяти монографий, которые переведены на иностранные языки, член комиссии по защите докторских диссертаций, член редколлегий пяти научных журналов и т. д. и т. п., был осчастливлен многочисленными ставками, надбавками, прибавками и прочими поощрениями, которые приносили мне доход… в сто восемьдесят долларов. А любая уборщица за восьмичасовой ежедневный труд с двумя выходными получает в Москве не менее трехсот долларов. Спрашивается: может ли образованный человек, сохранивший остатки самолюбия, двигать науку вперед в то время, когда двигать ведро с половой тряпкой гораздо доходнее, при минимальной ответственности и отсутствии умственного напряжения? Получается, что я, Ганьский Аполлон Юрьевич, генетик и биохимик, специалист по почерковедению, оценен ниже уборщицы с восемью классами образования! Я, Ганьский Аполлон Юрьевич, автор популярного и, прошу заметить, переведенного на семнадцать языков труда по объяснению загадки кошки Шредингера… специалист, разработавший передовые методы исследования аминокислот… единственный в мире специалист, который знает, как, и может в домашних — подчеркиваю, в домашних! — условиях явить на свет божий точную копию человека из его мертвой ткани… — Ганьский закашлялся, лицо его покраснело. — Короче, я ни одного дня, часа, минуты не стану работать на государство при существующих унизительных условиях. Да, да, именно унизительных! Эта проклятая работа разбила мою семью, и…