Юрий Самарин - Отсечь зло Страница 2

Нетрудно было догадаться, что в кладбище отбросов превращена какая-то промышленная зона. Однако территория свалки охватывала не только промзону, но и некогда жилые районы и еще бог весть что, растекаясь на десятки километров. Попадались куда более удручающие места, угрюмые, зловонные, с болотами химического происхождения, попадались и получше: с торчащими среди развалин деревьями, с более чистыми площадками, где виднелась земля.

Неподалеку от огромной кабины бульдозера, под прикрытием ее тени, трое подростков развлекались игрой в карты.

— Что ставишь? — спросил блондин с нечесаной, серой от бетонной пыли шевелюрой, по прозвищу Куца, загорелого до оливковой смуглоты крепыша.

— Дозу против трех колес. Тех, хороших.

— А если проиграешь?

— Ты ж меня знаешь — отдам.

— Во-во! — вмешался самый низкорослый, щуплый. — Жди.

— А ты не лезь, харя, — буркнул крепыш.

— Давай так, — решил Куца, — дозу оставишь себе. Это все-таки ого! Не на угол пописать… А мне клюшку Маню на неделю в личное пользование. Идет?

— А как же я? — заныл щуплый. — А я?

— Пошел ты, — крепыш не поворачиваясь, толкнул слабака в плечо. — На три дня, — сказал он блондину. — Отдаем в твое пользование на три дня. Ну?

Куца пожал плечами и смешал колоду.

Щуплый засеменил в сторону нагромождения плит и балок — каменного жилища. Там, на одном из уступов, положив под голову набитый чем-то мягким мешок, лежала в расслабленной позе девица. Она не была такой запущенной, как подростки, хотя волосы блестели, словно намазанные жиром. На худеньком тельце остались под натиском жары только грязноватый белый лифчик и цветные плавки. Щуплый подросток молча схватил ее за ногу выше колена, а другой рукой попытался проникнуть под лифчик, но поскользнулся на каком-то камешке и чуть не упал. Камешек запрыгал по уступам, а из темного провала, множество которых зияло там и тут, на мгновение выскочила крыса, сверкнув на людей черными бусинами глаз.

— Дурак, мне же больно, — сказала девица, отрывая руку щуплого от своего бедра. — Катись отсюда, Старуха!

Подросток, поколебленный отпором, предпринял новую атаку:

— Давай, Мань, а? — в голосе звучала угроза и заискивание одновременно.

— У меня сегодня выходной, понял? — девица толкнула его сильней.

— Ты пожалеешь, клюшка. — Угроза в голосе окрепла.

— Это ты мне угрожаешь? — девица схватила щуплого за воротник драной рубашки. — Мне, своей мамочке? Расскажу Ежу и Куце, как ты меня называл, и тебя из Старухи переквалифицируют. — Она отрывисто, противно засмеялась. — Ладно, — Маня, похоже, решила помириться. — Хочешь удовольствия? Два колеса или сигарета. Усек?

Щуплый понурил голову.

— Ну, Мань, я отдам тебе, ты же меня знаешь.

— Рубашку мне обещал? Обещал. Где она? — Маня положила голову на мешок. — Ищи другую дуру. Два колеса или сигарета.

Солнце выглянуло из-за зубчатой башни трубы и коснулось ее маленьких грудей.

Старуха возвратился к бульдозерной кабине. Чем окончилась игра? Может, хитрый Куца на этот раз проигрался? Судя по голосам, к картежникам кто-то присоединился. Подросток, щурясь от солнца, различил знакомого бомжа, бившего челом в мусор перед стоящим Ежом. Бомж театрально протягивал руки и хныкал:

— Не везет мне. Болею, Еж. Ей-богу, болею. Весь участок рылом пропахал… Болею.

— Сколько сигарет принес? — последовал вопрос.

— Болею, Еж. Грудь так и жмет…

— Последний раз спрашиваю: сколько сигарет?..

— Девять, девять, Ежичек, ни разу не затянулся…

— Ты же знаешь, падла, нам Крутому десять отдавать, мы и так из-за тебя задолжали! Знаешь?!

— Я же приносил, вы же сами…

— Что? — удар ботинка пришелся в грудь бомжу.

Несчастный опрокинулся навзничь, закашлялся, запричитал. В его сумбурных причитаниях то и дело повторялось: «Помнишь, помнишь…»

— Былые заслуги помню. На них далеко не уедешь, — проворчал Еж и еще раз ударил бомжа. Теперь по ребрам.

— Помнешь! — тонко выкрикнула жертва.

Подоспевший Куца схватил крепыша за плечо.

— Сигареты помнешь!..

— А-а!.. — злобно рыкнул Еж, но остановился.

Бомж перестал всхлипывать, приподнялся, извлек из-за пазухи относительно чистую тряпочку и развернул ее. Сигареты, к счастью, не помялись, только из одной высыпалось немного табаку, и среди его крошек матово белели и желтели кругляшки таблеток-колес.

Куца и Еж переглянулись. Старуха тоже захотел взглянуть, что там, потянувшись, он невольно толкнул Куцу в спину. Блондин развернулся и коротким ударом в солнечное сплетение вырубил щуплого.

А бомж почувствовал, что гроза миновала.

— Рискуя жизнью добыл. Восемь колесиков. — Он торжественно посмотрел на подростков. — Этих самых, нервных… Себе ни одной не взял. У больницы. Думал — там пусто. Ан нет, нашел. Еле убежал. Этого, дылду встретил. Он обещал меня пришить, — пожаловался бомж.

— Годится, Кент, — смилостивился Еж. — Че ж сразу не сказал? А мы уж тебя зажарить собирались.

— Другого бомжа присмотрели, — осклабился Куца. — А то ты все болеешь, болеешь. Так и помереть недолго.

— На, целуй, — Еж сунул ботинок под нос Кента.

Бомж подобострастно чмокнул пропитанную нечистотами кожу.

Ночь скрадывала очертания окружающего мира, или пламя костра делало тьму еще чернее, чем она была на самом деле. Огромный костер выбрасывал снопы искр вверх, и оранжевые светляки исчезали в плавнях ночи. Время от времени появлялись люди, добавляющие хворост в ненасытное пламя. Они старались это делать быстро и бесшумно, чтобы не помешать человеку в пиджаке, на голове у которого поблескивали металлическим ободком наушники, а на шее висел черный пластмассовый плейер. Он слушал музыку… Как звали человека прежде, если кто и знал, то помалкивал, прозывался же он «Крутой». Сегодня Крутой тосковал. Ему надоели бабы и наркотики, кулачные бои и охота на чужаков, карты и пиво. Словом, все, чем он занимался или мог заниматься, а других забав он не знал или не признавал. В наушниках скрежетали, стучали в виски знакомые ритмы. Казалось, только они толкают кровь и заставляют работать сердце. Сердце его разрывалось от дикой тоски, хотелось на все плюнуть, уйти в блаженный наркотический сон, оставить обрыдшую до предела явь, но… этот трюк слишком опасен, слишком много всякой  скотины дышит ему в затылок и готово в подходящий момент вонзить клыки в сонную артерию. Крутому всегда приходится быть начеку, а это тяжело. Нельзя доверять даже своей тени. Тук, тук, тук — стучит в висках. Хорошо, что вокруг только тьма, потому что его жизнь давно превратилась в наркотический сон. Явь это или сон, поди разбери. Абсолютная власть. На развалинах. По мановению твоей руки гурии танцуют среди декораций райского сада. Легким щелчком сбиваешь чью-то чужую голову. И все равно испытываешь некое чувство сродни клаустрофобии: ты попал в клетку, нет, — в лифт, в железную коробку, и пусть помещение забито питьем и жратвой, работает кондиционер, а значит, гибель от удушья тебе не грозит, в голове непрестанно крутится мысль: ты обречен сидеть в этой коробке пожизненно. Вечно! Явь это или сон? Галлюцинация это или действительность? Когда на твоем горле сомкнутся чьи-то челюсти?

Из темноты выступил один из телохранителей. Широкоплечий, мощный, с черными, бесстрастными глазами. «Мясо» — осталось в наследство прозвище из его телячьего детства, или потому что он напоминал гору мяса? Это «мясо» пора бросить на помойку крысам, — не раз думал Крутой о своем приближенном, чувствуя потенциальную опасность, и если бы не осознавал опасности со всех сторон, этому качку давно пришел бы конец. Пусть еще послужит. Мясо оно и есть мясо, а мозги жидковаты. Тем не менее, несмотря на знаки благосклонности, Крутой ему не доверял.

— Какого черта?.. — хозяин повернулся к холопу, не снимая наушников и невольно отпрянув от костра, почувствовал жар в спину — как раз подбросили чересчур большой сноп хвороста. — Убью! — рявкнул Крутой.

Мясо ничем не выказал своих чувств, только в глазах метались отблески костра.

— Чего надо? — смилостивился хозяин и снял наушники.

— Вы велели доложить, когда Еж и Куца появятся.

— Скотина, ты из-за этого меня побеспокоил?

Телохранитель опустил глаза.

— А-а! Это те козлы, которые мне задолжали?

Мясо кивнул.

— Веди Ежа, — Крутой оглянулся на костер. — Попробуем жареной ежатины!.. — и заржал, словно закашлялся.

Еж был по-настоящему испуган. Под глазом у него виднелся синяк. Он уже несколько часов дожидался своей участи.

— Ты что же, мальчик, заставляешь дядю волноваться? Если бы ты не был колючим, я б тебя сделал «голубым». — Крутой вновь засмеялся, собственная шутка слегка подняла настроение. — А может, тебя обрить наголо, будешь у меня шутом. — Плейер щелкнул, кончилась кассета. — Так! — посуровел Крутой. — Ты сколько мне должен?