Агония памяти моей (СИ) - "AdrianaDeimos" Страница 2

— Николь? Я не разбудил её?

— Вроде нет, давай займёмся тобой.

Я помогаю стащить ему майку, мокрую настолько, хоть выжимай. Чёрт, в голове проносятся мысли, что с голым торсом я вижу его впервые. И этот вид заставляет моё сердце странно трепыхаться. Но какого чёрта, о чем я думаю? Коннор ложится на кровать, я накрываю его одеялом. Несмотря на то, что на дворе лето, после больницы он всё ещё сильно мёрзнет по ночам.

— Не беспокойся, — еле шепчет он, — всё хорошо. Прости, что напугал тебя.

Он бросает взгляд на мою руку, всё ещё расправляющую край одеяла. Я и сама замечаю, что сине-багровая гематома начинает расползаться по запястью.

— Это я сделал?

— Да, — честно отвечаю я и вижу, как его глаза темнеют, а лицо искажается злой гримасой, — но ты себя не контролировал. Коннор? — я касаюсь его плеча. — Не надо, не злись на себя. Это всё жар и давние воспоминания о том ужасе, через который ты прошёл.

— Вызванные, скорее всего, несвежей пиццей! Чёрт! — он отбрасывает тяжёлое одеяло, которым я его так старательно укрывала, в сторону, как пушинку, и снова вскакивает на кровати. Я вижу ярость в его глазах, дыхание снова становится быстрым. Он сжимает кулаки, сдавленно рыча.

Мне бы, видя, что Коннор уже способен более или менее адекватно оценивать действительность, оставить его наедине с собственными демонами. Боль отступит, жар спадёт, а вот уязвлённое чувство собственного достоинства будет зудеть ещё долго. Ведь больше всего мужчины боятся показать свою боль и слабость, изо всех сил пытаясь явить миру собственную неуязвимость и силу, будто они терминаторы какие-то, а не люди. Но я уже неплохо поняла, чем дышит Коннор Эндрю Дойл, поэтому я пока останусь и попытаюсь призвать его к логике и анализу фактов, известных мне. Я сажусь на краешек кровати и аккуратно касаюсь его сжатых кулаков.

— Послушай, Коннор. Тебя выписали три дня назад. Вспомни, что сказал Антон? Твой организм перестраивается. Клетки, контролирующие ускоренную регенерацию, отмирают, а мозг создаёт новые нейронные цепи. Он предупреждал, что тебе может быть плохо и больно как раз в том месте, где жил паразит, так как именно оно больше всего пострадало от его жизнедеятельности. Я тоже ела ту пиццу, и со мной всё хорошо. Уверена, что дело не в ней.

Всё же надо было мне сходить в магазин, а не слушать его, что сегодня мы обойдемся тем, что есть в холодильнике. Мало ли, но со мной же и правда всё в порядке.

Его сжатые пальцы понемногу расслабляются, дыхание становится более ровным и глубоким.

— Поэтому давай, ложись… И припомни то, что тебе не советовали волноваться в ближайшие пару недель по той же причине. Я сейчас заварю ромашковый чай. Он снимет спазм… и от нервов хорошо помогает.

Видя, как он обронил короткий смешок и полез обратно под одеяло, будем считать, что психотерапия удалась. Огоньки ярости в его глазах начинают угасать, взгляд становится тёплым.

— Ну, вот и хорошо, — снова натягиваю на него одеяло. — Отдыхай, скоро вернусь с чаем.

Медленно иду к дверям, но слышу его слабый голос за спиной:

— Адриана?

— Да?

— Спасибо.

Он едва заметно улыбается. Я возвращаю ему улыбку. Да, ромашковый чай действительно успокаивает нервы. Я, пожалуй, себе тоже чашку заварю.

========== 2. Ремиссия ==========

Комментарий к 2. Ремиссия

17 июня 2000

16.34

— Кто там? — слышу я усталый голос за дверью.

— Это Линдсей, Коннор.

Он открывает дверь, и я впервые вижу своего шефа таким помятым и уставшим. Не считая предсмертного состояния, конечно. Но когда я забирала его из медицинского корпуса ОНИР пару дней назад, выглядел он куда более свежим и отдохнувшим. Сейчас под его глазами снова красуются огромные синяки, как напоминание о том, что ночь была действительно сложной. Волосы, всегда аккуратно зачёсанные набок, спутаны, а на щеках проступила щетина. Коннор, видя мою улыбку, немного странно и выжидающе смотрит на меня. Пауза между нами затягивается.

— Дай угадаю, — Коннор щурится. — Тебе звонила Адриана?

Наверное, всё понятно по моему лицу. Он закатывает глаза и пропускает меня в квартиру.

— Она сказала, что ты плохо себя чувствуешь, — пытаюсь как-то оправдаться я.

— Всякий раз, когда я думаю, что начинаю её понимать, она убеждает меня, что вряд ли я смогу привыкнуть к её выходкам. Я же просил её никому не звонить и никого не беспокоить. Всё под контролем, — недовольно бормочет Коннор. — Что ещё Адриана тебе сказала?

— Ничего. Хотя нет, ещё обмолвилась, что у тебя в холодильнике мышь повесилась. И чтобы я на всякий случай выбросила лежащую там пиццу.

Коннор едва заметно улыбается, но я всё равно вижу, что ему почему-то не по себе.

— Адриана планировала ещё остаться здесь на два дня, пока нет Адама, но утром ей кто-то позвонил, и она была вынуждена срочно вылететь первым рейсом в Вашингтон. Вид у неё был весьма обеспокоенный. Адриана сказала, что постарается вернуться как можно скорее, предложила позвонить Антону или тебе, но я сказал, что со мной всё нормально, и я могу сам присмотреть за Николь… И за собой.

— Видимо, ты её не убедил.

Снова пауза.

— Она точно не рассказывала тебе, что было ночью?

— Нет, — я говорю правду, и мне уже самой интересно: а что же было ночью? Де Марко только сказала, что ему было очень плохо, и попросила меня приехать, захватив с собой какие-нибудь нейтральные продукты. Не знаю, звонила ли она Антону, но полагаю, мы сможем справиться и без него.

Я знаю Адриану Де Марко всего ничего, и наше общение сводилось к паре диалогов и одному спору на тему «Кто будет присматривать за Коннором после его выписки?» С одной стороны, я благодарна Адриане за то, что её участие в спасении жизни того, кого я люблю, было ключевым. С другой — что это? Укол ревности? Она провела с ним три ночи в этой квартире. Я бы, наверное, дорого заплатила за такую возможность. Но мне приходится мириться с тем, что она тётя Николь. Это весомый аргумент в пользу того, кто должен был здесь остаться с ними. В любом случае, я должна быть честной хотя бы с собой: я искренне рада, что Де Марко улетела в Вашингтон и попросила меня приехать к Коннору. Возможно, партнёр Адрианы, который тоже сыграл немаловажную роль в спасении Коннора, не в восторге от идеи, что его любимая женщина надолго зависла в квартире отца её обожаемой племянницы. И не только мистер Доггетт не в восторге, чего уж там.

— Ладно, проехали, — говорит Коннор, усаживаясь на диван. — Я смотрю «День сурка» по телевизору, не хочешь со мной посмотреть? — его глаза меняют выражение, становятся привычно тёплыми.

Ух, а я уж на минуту подумала, что дальше двери и коридора этот суровый — сегодня, как никогда — мужчина меня не пропустит.

Я много раз видела этот фильм, даже считаю его одним из своих любимых. Но в хорошей компании я готова смотреть даже то, что видела уже миллион раз. Я сажусь на диван, рядом с Коннором. Бросаю взгляд на Николь, которая спит в своей кроватке. Не припомню, чтобы я когда-либо чувствовала столько напряжения между мной и Коннором. Я буквально кожей ощущаю его смущение. Интересно, из-за чего? Из-за того, что я вижу Коннора Эндрю Дойла не холеным франтом, всегда одетым с иголочки и без единой выбившейся волосинки на голове и щеках? Так в больнице, при смерти, он выглядел ещё хуже, хотя, в его понимании, это, наверное, не считается.

— Лин, ты вроде что-то говорила про продукты, — звучит неожиданно робкий голос моего несостоявшегося сегодня франта.

Так вот в чём дело. Оказывается, один из лучших аналитиков Управления не смогла считать элементарные потребности со своего начальника, которого, как ей казалось, она знает как облупленного.

— Ты голоден?

— Чертовски. Адриана собиралась в магазин, когда ей позвонили, и она уехала, а я не хочу будить Николь и идти с ней в магазин сейчас.

Видя его уставшее лицо и то и дело странные подёргивания уголков рта, как будто ему больно, я могу предположить, что вряд ли только нежелание будить Николь его останавливает. Он явно плохо себя чувствует и не хочет в этом признаваться.