Карта на коже - Стивен Рэй Лоухед Страница 20

— Им лучше знать, — фыркнул он. А вот стены и укрепленные городские ворота он одобрил.

— Городу нужны крепкие стены, — с видом знатока заявил он.

Стояла прохладная погода. Кое-где на траве и ветках деревьев поблескивал иней. Путешествуя по сельской местности, большую часть дороги они провели в одиночестве, но чем ближе приближались к воротам, тем оживленнее становилось движение. Энгелберт слез с облучка и повел мулов в поводу, присоединившись к медленно движущемуся потоку повозок, экипажей, запряженных лошадьми, и ручных тележек — их катили лудильщики, сапожники, ткачи, плотники и другой мастеровой люд. Попалась даже одна повозка, запряженная козами. Множество людей тащили на спинах узлы: дрова, солому, какие-то веревки, большие вязанки сена для домашних животных.

Распахнутые ворота без затруднений позволили им войти в город. Вильгельмина жадно впитывала незнакомые звуки — гогот гусей, лай собак и откуда-то, откуда она не могла видеть, жалобное блеяние овец — и запахи! Насколько она поняла, Прага пропахла сыром и, по какой-то страной причине — яблоками. Почему это так, она не могла сказать, но среди резких запахов скисшего молока и гнилых яблок она безошибочно уловила витавший над всем запах выгребной ямы. Последнее ее совсем не удивило, поскольку по сточным канавам мощеных улиц текли сплошные нечистоты, а на тротуарах валялись кучи мусора.

Энгелберт вел фургон к просторной центральной площади, отмеченной четырьмя огромными зданиями: казармами, ратушей, гильдией и громадным готическим собором. Множество других самых разнокалиберных построек теснились между большими зданиями, никакого единого стиля не было — высокие кирпичные дома соседствовали с приземистыми фахверками {Фахверк — каркасная конструкция, типичная для крестьянской архитектуры многих стран Центральной и Северной Европы. Другое название: «прусская стена».}, рядом с тщательно оштукатуренными фасадами могла притулиться жалкая хижина — все это создавало диковинный и слегка безумный пейзаж.

На площади толклось множество людей. Они попали в базарный день: торговцы и покупатели торговались, приценивались, продавцы зазывали народ из-под хлипких навесов; разносчики сновали в толпе, на бегу расхваливая свой товар; собаки азартно облаивали носящихся детей; в толпе то и дело попадались странствующие жонглеры, танцоры и люди на ходулях.

У Вильгельмины захватило дух. А тут еще Этцель объявил:

— Здесь у меня будет пекарня!

— Ну, почему бы и нет? — только и смогла ответить она.

— Ja! — С энтузиазмом воскликнул он и просиял своим херувимским лицом. — Почему бы и нет?

Этцель подвел фургон к углу площади. Там располагались коновязи и каменное корыто с водой. Он привязал мулов и напоил их.

— Приехали! — радостно возвестил он. — Начинаем новую жизнь.

Он так легко и естественно собирался ее начать, что и Вильгельмина невольно согласилась с его утверждением. Впрочем, других вариантов у нее все равно не оставалось.

Она не забывала о странности своего положения, но внутренне уже готовилась принять ситуацию, в которой оказалась. Порой она мысленно одергивала себя, напоминая, что происходящее никак нельзя считать нормальным. Но она всегда легко отвлекалась, и теперь это ей помогло. Как ни странно, она испытывала все большее любопытство к своему потустороннему приключению. Каскад событий ошеломил ее. А старинная Прага просто покорила.

Энгелберт тоже с любопытством озирался по сторонам. Наконец он повернулся к ней.

— Хочу кое о чем попросить вас, фройляйн, — сказал он неожиданно серьезным голосом.

— Давай, — осторожно сказала она.

— Не могли бы вы присмотреть за Гертрудой и Брунгильдой, пока меня не будет?

Мина растерянно оглянулась.

Он указал на мулов.

— Ой! Да, конечно.

— Я далеко не пойду, — попытался он ее успокоить.

— Не волнуйтесь. Я побуду здесь.

Он повернулся и тут же растворился в бурлящем людском водовороте. Мина уселась на его место и продолжила впитывать окружающие звуки и запахи, пытаясь хотя бы приблизительно представить себя в этом месте. Прага, думала она, на тридцатом году правления императора Рудольфа Второго — ведь так Этцель говорил? Что она знает о семнадцатом веке? Маловато. Впрочем, неважно. Кажется, Шекспир жил в 1600-х годах? Или это была королева Елизавета? Она не помнила.

Если бы она хоть раз в жизни мельком подумала о жизни в Богемии семнадцатого века — а она совершенно точно этого не делала, — наверное, ей представился бы мир суеверий и тяжкой жизни, где неприлично богатые и могущественные аристократы угнетают жалкую массу бедняков, где чумазые крестьяне живут довольно неприглядной и короткой жизнью. Но вот же вокруг нее люди: да, чумазые и низкорослые, но на вид вполне довольные. Да и атмосфера на Староместской площади вполне дружелюбная. Многие улыбаются, приветствуют друг друга, обнимаются даже. Похоже, народ все больше состоятельный. Мужчины в плащах, бриджах тускло-коричневых или тускло-зеленых цветов; женщины — в корсажах и пышных юбках, но никто не выглядит несчастным и обездоленным.

Разумеется, Вильгельмину больше интересовали дамы. Она отметила, что здесь в моде длинные волосы. Их укладывают в причудливые прически или заплетают в косы. Почти все в разных головных уборах; встречаются шляпки с кружевной отделкой; изобилуют простые полотняные чепцы и шарфики. Юбки довольно простые, зато шали — каких только нет! С бахромой, с кисточками, вязаные или тканые, но все очень яркие: малиновые, желтые, синие и зеленые, в любых сочетаниях. Причем шали носили и мужчины. Дети, коих бесчисленное количество, одеждой точно воспроизводили взрослых.

От созерцания рыночной толпы ее отвлекли часы на башне ратуши. Они громко пробили два раза. Только тогда Вильгельмина сообразила, что давно уже сидит тут, а Этцеля все нет. Куда он мог подеваться?

Словно в ответ на свои мысли, она услышала, как ее зовут. Этцель, нагруженный кучей пакетов, с трудом прокладывал дорогу среди торговцев и покупателей, а за ним вилась стайка маленьких оборванцев.

— Фройляйн Вильгельмина! — крикнул он, подойдя к фургону. — Нам повезло!

Он начал передавать ей пакеты, девушка принимала их и рассовывала в фургоне за сидением. Дети оглушительно орали на языке, которого Мина совсем не понимала. Господи, на каком же языке говорили в Праге? На чешском? На словацком?

— Здесь на площади только одна маленькая пекарня, — Говорил Этцель. — Посмотри, вот это для тебя.

— Для меня? — Вильгельмина округлила глаза от неожиданности. — А что там?

— Открой и посмотри.

Она развернула сверток