Лао Шэ - Избранное Страница 21

Глава девятая

Сянцзы с трудом нашел в себе силы выйти за ворота. Еще со двора он увидел под уличным фонарем Хуню и едва не лишился чувств. Ее напудренное лицо при электрическом освещении казалось зеленовато-серым и походило на высохший лист, покрытый инеем. Сянцзы поспешно отвел глаза.

Лицо Хуню выражало самые противоречивые чувства: глаза горели желанием, рот кривился в усмешке, брови были вопросительно приподняты, нос сморщен от досады. Она привлекала к себе и в то же время отталкивала выражением холодной жестокости.

Увидев Сянцзы, Хуню в растерянности сглотнула слюну. Однако, не желая выдавать свои чувства, тут же напустила на себя безразличный вид и с отцовской ухмылкой проговорила:

— Хорош же ты, однако! Нашкодил, и носа не кажешь. Видно, знает кошка, чье мясо съела?

Хуню говорила громко, как у себя дома, когда ругалась с рикшами. Но вдруг улыбка сползла с ее лица: она, видимо, поняла всю унизительность своего положения и закусила губу.

— Не кричи! — Сянцзы собрал все силы, чтобы голос его прозвучал внушительно.

— Мне же еще и бояться! — Хуню засмеялась недобрым смехом и уже тише продолжала: — Ясно теперь, почему ты прячешься! Видела я твою маленькую старую ведьму! Я давным-давно знала, что ты подлец, только с виду такой простоватый. Дурачком прикидываешься!

— Тише! — Сянцзы боялся, как бы Гаома не подслушала их разговор. — Сказал тебе: не кричи! Пойдем отсюда. — Он зашагал от ворот.

— А я ничего не боюсь! И не кричу. Просто у меня голос громкий! — возразила Хуню, но последовала за ним.

Они перешли улицу и пошли по тротуару к Красной стене. Здесь Сянцзы остановился и по старой деревенской привычке присел на корточки.

— Зачем пришла? — спросил он.

— Я-то? Дело есть! — Она выпятила живот, искоса взглянула на него, подумала минутку и мягко проговорила: — У меня к тебе очень важное дело, Сянцзы.

Этот тихий, ласковый голос умерил его гнев. Он поднял голову, взглянул на женщину. В ней по-прежнему не было ничего привлекательного, но имя «Сянцзы», произнесенное ею так нежно, тронуло его сердце. Этот голос будил в нем жгучие воспоминания, от которых он никак не мог избавиться. Сдержанно, но уже не так сурово он спросил:

— Что случилось?

— Сянцзы, я жду, — промолвила она, приблизившись к нему.

— Чего?

— Вот. — Она указала на свой живот. — Ты должен что-то придумать.

Сянцзы обомлел. Он все понял. Случилось то, о чем он и подумать не мог. Мысли хлынули потоком, стремительные и беспорядочные, и вдруг оборвались, как обрывается кинолента, оставляя на экране пустоту.

Облака скрыли луну. Пробежал ветерок, покачивая сухие листья на ветках. На улице стояла необычайная тишина. Лишь изредка доносились душераздирающие кошачьи вопли. Однако Сянцзы ничего не слышал. С ним творилось что-то неладное. Подперев рукою щеку, он тупо смотрел вниз, и все плыло у него перед глазами. Он не мог, да и не хотел ни о чем думать, чувствовал только, что словно съеживается, становится все меньше, и больше всего на свете желал тут же провалиться сквозь землю! Вся жизнь его рушилась, ничего не оставалось, кроме безысходной тоски. Сянцзы знобило, тряслись даже губы.

— Ну что ты сидишь и молчишь? Скажи что-нибудь!

Хуню тоже чувствовала озноб. Она решила пройтись, и Сянцзы, поднявшись, поплелся за ней. Слова не шли на ум, руки и ноги не слушались, он словно окоченел.

— Так ничего и не скажешь? — Хуню взглянула на Сянцзы глазами, полными любви.

Сянцзы молчал.

— Двадцать седьмого день рождения отца, ты должен прийти.

— Я буду занят, это канун Нового года. — Несмотря на смятение, охватившее его душу, Сянцзы не забыл о делах.

— Ты, негодяй, видно, не понимаешь добрых слов!

Она снова повысила голос, и в мертвой тишине на улице он прозвучал особенно громко. На душе Сянцзы стало еще тяжелее.

— Ты думаешь, я испугалась? Не хочешь по-хорошему — наплачешься. Смотри, не выводи меня из терпения, а то подниму У твоих ворот такой шум, что чертям тошно станет! Я тебя везде найду! От меня не уйдешь!

— Но ведь можно и без крика, — промолвил Сянцзы и отступил на шаг.

— А, крика боишься?! Не соблазнял бы! Получил удовольствие — и в кусты, а позор мне одной? Надо было раньше думать, скотина! А ты залил глаза бесстыжие, забыл, с кем дело имеешь!

— Не горячись, говори спокойней!

Сянцзы больше не знобило, по от такого потока брани его внезапно бросило в жар и по всему телу пошел зуд, особенно сильно чесалась голова.

— Со мной лучше не ссориться! — Хуню оскалила свои клыки. — Скажу, не кривя душой, люблю я тебя. Цени мое доброе отношение. И не упрямься, а то худо будет!

— Не… — Сянцзы хотел вспомнить пословицу: «Не задаривай пряником, отхлестав кнутом», но не смог.

Он знал немало поговорок, однако они никогда не приходили на ум вовремя.

— Что значит «не…»?

— Ладно уж, говори, а я послушаю.

— Давно бы так! Я тебе дам хороший совет. — Хуню перевела дух и продолжала: — Если пришлешь свах, старик ни за что не согласится. Он владелец конторы, ты — рикша, он не захочет породниться с человеком ниже себя. А мне это безразлично, раз ты мне нравишься. Понравился — и все, и плевать я хотела на то, что другие скажут! Сколько ко мне ни сватались, все без толку: как заговорят о помолвке, старик тут же начинает считать свои коляски. Отказывал людям и почище тебя. В этом деле мне никто не поможет, кроме меня самой. А я выбрала тебя. Поженимся, там видно будет. Я жду ребенка, от этого никуда не денешься! Но если мы прямо скажем отцу, у нас ничего не получится. С годами старик совсем рехнулся; если до него что дойдет, тотчас женится на молодой, а меня выставит. Не гляди, что ему вот-вот стукнет семьдесят, он еще в силе. А если женится, то, наверное, двух-трех детей еще сработает, — хочешь верь, хочешь не верь!

— Идем отсюда, поговорим в другом месте!

Мимо уже два раза прошел постовой, и Сянцзы стало не по себе.

Перехватив его взгляд, Хуню тоже увидела полицейского.

— Нет, поговорим здесь, какое ему до нас дело? Ты же без коляски, чего боишься? Что он, съест тебя? Не обращай внимания… Слушай, я вот что думаю: двадцать седьмого, в день рождения старика, ты придешь к нему с поклоном. Настанет Новый год, поздравишь с праздником, задобришь его. Как увижу, что момент подходящий, принесу закуски, вина. А когда он напьется как следует, не мешкай — назови его крестным отцом. Потом я намекну, что жду ребенка. Он наверняка примется расспрашивать, я промолчу. А когда у него лопнет терпение, я назову ему имя нашего соседа Цяоэра, второго хозяина лавки похоронных принадлежностей. Он, конечно, ни в чем не повинен, и вот уже месяц лежит на кладбище за Дунчжпмынем, но кто докопается до истины? Старик растеряется, а мы намекнем, что лучше всего выдать меня замуж за тебя: что крестник, что зять — какая разница, главное — избежать позора. Ну, как тебе мой план?

Сянцзы молчал.

Подождав, Хуню предложила пройтись. Она была явно довольна собой и хотела, чтобы Сянцзы поразмыслил. Ветер разорвал серые облака, и на небе показалась луна. Сянцзы и Хуню дошли до конца улицы. Ров с водой уже замерз, ровная поверхность его была твердой, с сероватым отливом. Ров подходил вплотную к стенам Запретного города[16]. За стеной стояла мертвая тишина. Изящные башни, позолоченные мемориальные арки, ворота, покрытые киноварью, беседки Цзиншаня[17] — все безмолвствовало, словно прислушиваясь к чему-то. Как скорбный вздох, между дворцов и башен прошелестел ветерок, казалось, он принес какую-то важную весть.

Хуню пошла дальше, Сянцзы за ней. Они подошли к искусственным озерам перед дворцами. На мосту было пустынно и тихо; бледный свет луны освещал два больших ледяных поля по обо стороны моста. Вдали, на берегу озера, отбрасывая легкие тени, в безмолвии застыли беседки, поблескивая желтой черепицей крыш. Деревья слегка покачивались. Луну окутала туманная дымка. От изваяний на берегах трех озер[18], окружающих дворцы, веяло безмолвием севера. Белая пагода, устремленная в небо, усугубляла зловещее впечатление.

Хуню и Сянцзы взошли на мост, и их обдало холодом. Сянцзы задрожал. Обычно, когда он катил через мост коляску, бег поглощал все его внимание: он боялся оступиться, и ему некогда было глядеть по сторонам. Сейчас он мог спокойно осмотреться, но картина, представшая его глазам, вселила в его сердце страх: серый лед, покачивающиеся тени деревьев, скорбно-белая пагода; казалось, что все это вот-вот дико завопит и помчится вскачь. На белокаменном мосту было особенно пустынно и жутко, даже фонари горели каким-то леденящим мрачным светом.

Сянцзы не хотел идти дальше, не желал смотреть вокруг и тем более оставаться с Хуню. Он с удовольствием бросился бы вниз головой, пробил лед и замер в глубине, как мертвая рыба.