Дыхание богов - Вербер Бернард Страница 21

Зима разносит еду. Кабачки в виноградных листьях, лапша, рисовые колобки, начиненные овощами и маленькими кусочками мяса. Нам снова подают блюда, которые придумали наши смертные, участвующие в игре. Оформлению блюд также уделено внимание – на наших тарелках украшения, вырезанные из моркови, леса из салатных листьев.

Они продумали все. Даже за едой мы остаемся в игре. Со времени первых трапез, когда мы ели только сырые яйца, меню существенно расширилось, и нам это нравится.

Ора приносит новые амфоры с вином. Я отпиваю большой глоток красной густой жидкости. Как вкусно! Вино растекается по небу, согревает меня. Все продукты, мясные ли, растительные, как правило, мертвы. Вино же кажется мне живым напитком. Я пью эту свежую кровь растений. Пью еще и еще. В моей голове что-то начинает шевелиться, будто оба полушария трутся друг о друга.

– Мишель, с тобой все в порядке?

Полушария остановились. События в моей голове вдруг выстроились как по линейке. Я еле ворочаю языком, слова сами срываются с моих губ.

– Люди-скарабеи, такая чудесная цивилизация рухнула как карточный домик. Они этого не заслужили, – с трудом говорю я.

– Они же преследовали твоих людей. Ты должен радоваться их провалу.

– Они заслужили право жить. Это была настоящая, самобытная цивилизация. Нельзя выбрасывать на свалку тысячелетнюю культуру. Это… НЕПРИСТОЙНО.

На лице Рауля появляется хорошо знакомое мне сочувствующее выражение:

– Где идиллическое сообщество Люсьена Дюпре на «Земле-17», где люди-черепахи Беатрис? Женщины-амазонки Мэрилин Монро? – вопрошаю я.

Рауль отодвигает от меня амфору. Я продолжаю:

– А если взять «Землю-1»? Шумеры, вавилоняне, древние египтяне, пришедшие за ними критяне парфянцы, скифы, мидяне, аккадцы, фригийцы, лидийцы. Все эти народы тоже имели право на существование, но исчезли. ИСЧЕЗЛИ! Ф-р-р-р! И больше ничего!

– Ты знаешь, я верю, что дарвиновская теория справедлива и в отношении цивилизаций. Самые слабые и наименее приспособленные гибнут, – отвечает он.

– Я не люблю Дарвина. Он оправдывает «исторический цинизм».

Я снова завладеваю амфорой и наливаю себе еще вина. Во рту тепло, зубы пощипывает, и мозг снова закипает. Я верчу стакан в руках и пристально разглядываю его.

– Я помню документальные фильмы о животных, которые видел на «Земле-1». Крупные хищники, преследуя газелей, ловили отстающих.

Я собираюсь налить Раулю, но он жестом отказывается.

– И где здесь связь с гибелью цивилизаций?

– Мне всегда было интересно, как им удается снимать эти кадры замедленной съемкой. Известно же, что при этом мотор камеры должен крутиться очень быстро, и пленки тратится довольно много. Как поймать хороший кадр, если газели чаще всего удается удрать? Как, я тебя спрашиваю?

– Не знаю.

– На самом деле все заранее подстроено. В заповедниках есть зоны, специально оборудованные для того, чтобы снимать подобные сцены в замедленном темпе. Газель получает укол снотворного. Льва отлавливают накануне и не дают ему есть, чтобы он был голоден и погнался за добычей. Затем их помещают на замкнутый треугольный участок, в котором газель может бежать только в одну сторону. Льва выпускают так, чтобы он набросился на жертву в подходящем месте при хорошем освещении. Те, кто снимают документальный фильм, хорошо платят за то, чтобы сцена была идеально подготовлена. Чтобы было легко снимать даже в замедленном темпе и не против света.

– К чему ты клонишь?

– Вопрос вот в чем: зачем это снимают? Почему людям так нравится смотреть, как львы медленно пожирают газелей?

Рауль, кажется, заинтересовался.

– Потому что это жизнь природы.

– Потому что подобное зрелище прекрасно иллюстрирует теорию о том, что сильнейший всегда одерживает победу над слабым. Лев ест газель. Мы соревнуемся. Жестокий убивает доброго. Так называемые фильмы о животных растолковывают нам дарвиновскую мысль.

Я смотрю прямо в глаза моему другу.

– На самом деле соревнование – это не путь эволюции. Я в этом убежден. Можно было бы показывать не льва и газель, а много других вещей. Муравьев, которые объединяются с тлями, чтобы получать молоко. Пингвинов, прижимающихся друг к другу, чтобы вместе защищаться от холода и делиться теплом.

Внезапно наступила полная ясность мыслей, алкоголь выветривается, но я хочу еще выпить.

– Опять утопии, Мишель. У тебя слишком упрощенное представление о мире. К счастью, ты больше не принимаешь участия в выборах на Земле. Просто страшно представить себе твои политические пристрастия.

Я начинаю раздражаться.

– Я голосовал «против всех». Чтобы показать, что я за саму идею голосования, но против баллотирующихся партий. И я голосовал против тех кандидатов, которые вызывали у меня особую неприязнь.

– Ну да, я так и думал. Ты политически незрел. Не можешь даже решить, за левых ты или за правых.

– Политика – это просто пыль в глаза. У политиков нет видения общей картины, нет планов. Все, что они могут, – лишь жонглировать словами, используя ораторские приемы. И они приходят к власти и тут же принимаются рулить огромным административным кораблем, которому в принципе нет никакого дела до левых и правых. А я тебе говорю о видении истории в перспективе.

Я беру амфору и снова наливаю себе.

– Я говорю о надежде на лучший мир. На самом деле в природе сотрудничество намного важнее соперничества. Посмотри, в наших собственных телах есть пример союза множества различных типов клеток. Объединившись, они создают более сильный организм. Цветам нужны пчелы, которые переносят пыльцу, поэтому они окрашены в такие яркие цвета. Семенам некоторых деревьев необходимо упасть в землю подальше, чтобы тень старого дерева не падала на новый росток, и природа делает все, чтобы привлечь внимание белок.

– Которые съедят семена.

– А семена попадут на новое место вместе с экскрементами белок в качестве удобрения. Сотрудничество есть повсюду. Все так или иначе приводит к союзу. Ведь существует любовь. Дарвин ошибается – побеждает союз, а не соперничество.

Рауль как-то странно смотрит на меня. Словно, пропустив пару стаканов вина, я стал вызывать у него еще большее беспокойство.

– Мишель, ты, конечно, можешь мечтать и дальше, провозглашая свои теории. Только вспомни о том, что сейчас происходит на Земле. Ведь войны-то не идут по заранее расписанным сценариям.

– Ты так думаешь? – говорю я, делая глоток вина.

Я излагаю свои соображения:

– Думая о войне, всегда думаешь о страхе. СТРАХ. Страх делает людей послушными, и дальше с ними можно делать что хочешь. Это одна из главных мотиваций наших поступков.

Снова наливая себе вина, я улыбаюсь, а потом разражаюсь фальшивым смехом.

– Они держат нас страхом. СТРАХОМ!!!!!

Я выкрикнул это слишком громко. Друг делает мне знаки, чтобы я говорил тише. На нас уже смотрят.

– Теперь оставь меня, Рауль.

Мой друг медлит, потом поворачивается спиной и продолжает ужинать, словно меня тут нет.

Я снова один и знаю, что за мной наблюдают. Я прошу еще одну амфору у проходящего мимо Времени года и пью. Как это неприятно – ты начинаешь что-то понимать, в то время как остальные ни о чем еще не догадываются. Как неприятно сознавать что-либо.

Мне хочется все забыть.

Забыть людей-дельфинов.

Забыть Афродиту.

Забыть Мэрилин и Эдмонда, Рауля и Фредди.

Забыться.

Я встаю и высоко поднимаю бокал. Снова все взгляды обращены ко мне, как на лекции, когда я пытался добиться единства всего курса. Я говорю, обращаясь сразу ко всем:

– Я ХОЧУ ПРОИЗНЕСТИ ТОСТ. Я ПОДНИМАЮ ЭТОТ БОКАЛ ЗА ТРИ… ЗА ТРИ ЗАКОНА ОЛИМПА: ЛОЖЬ, ПРЕДАТЕЛЬСТВО И ЛИЦЕМЕРИЕ.

Я пошатываюсь. Земля уходит у меня из-под ног. Я уже готов рухнуть, когда чья-то рука хватает меня за локоть.

– Пошли, – говорит Жорж Мельес, – я отведу тебя домой.

Я отталкиваю его и снова поднимаю бокал.

– Здесь смертельно скучно. Эй, хариты, сыграйте нам рок-н-ролл, я хочу танцевать. Или техно. Только не говорите, что на Эдеме не слыхали про техно или хип-хоп. Времена года, что вы копаетесь?! Моя амфора пуста. За кого нас тут принимают? Боги мы или нет? Несите полную!