Ефим Сорокин - Милостыня от неправды Страница 22

— Нира всегда пленяли ангелы, но проповедует он любовь к чувственному миру, — рассудительно проговорил Тувалкаин и раскрыл папирус. Глаза его давно пригляделись ко всему на свете, но на этот раз удивились и они. Иагу с беспокойством наблюдал, как изменялось лицо господина. А тот с трудом сдерживал улыбку, а когда она все же проявилась на лице, улыбнулся и Иагу. Тувалкаин поймал себя на том, что смотрит на проект как бы глазами сифитов. Он будто слышал их мысли, возмущенные неугодным творением человеческого духа: каиниты ставят памятники грехам человеческим. На рисунках Тувалкаин узнал баснословное пастбище сифитов, с которого якобы ангелы навсегда забрали Еноха, и на котором в память этого вознесения соорудили жертвенник своему пастушескому Богу и небольшой храм над жертвенником. Во времена тиранства и храм, и жертвенник были разрушены. Тувалкаин узнал пастбище по окаймляющим его наклонным скалам. Их будто положил сверхмощный порыв урагана. «Полегшие» скалы удивительным образом напоминали застывшие волны. Нир воспользовался необычным ландшафтом. В его скульптурной композиции «поваленные» скалы символизировали воды потопа. А над этими «каменными водами» возвышалась строго вертикальная скала, на вершине которой застыла бесстрашная тигрица со спасенным котенком в зубах. А уступом ниже красивая обнаженная женщина протягивала спасающую руку к жестоким водам, из которых тонущий мужчина протягивал матери младенца.

— Как бы от противного, — произнес Тувалкаин, продолжая сосредоточенно разглядывать рисунок. — Скульптурная композиция как бы не отрицает потопа, но как бы говорит…

— …о жестокости сифитского Бога, — закончил Иагу и горячо кивнул.

Тувалкаин скрепил папирусы бечевкой и написал: «Да будет исполнено». И спросил, передавая папирус:

— Кстати, как поживает этот отшельник? Чем дышит?

— Да тем же, чем и все! Дух времени, что ли… Пытается создать человека!

— Из чего же вознамерился создать человека скульптор Нир?

— Из красной глины.

— Как это делали боги, создавая Адама?

— Возможно.

— Человек Нира огромен?

— Нет, возраст десятилетнего мальчика.

— И?

— Он пытается оживить его.

— Оживить кусок глины? Каким образом?

— Он пишет на лбу у глиняного изваяния магическое слово.

— И что же это за слово?

— Это слово «жизнь».

— В камне Нир гораздо умнее. — Тувалкаин ожидал, что Иагу поддакнет ему улыбкой, но Иагу сказал:

— Но глиняное изваяние Нира растет.

— Может, оно еще и говорит?

— Нет, оно молчит, но и Адам у богов поначалу молчал.

— Как имя доглядчика? Ему можно доверять? Он, случайно, не курит зелий?

— Имя его — Иагу. Я своими глазами, господин, видел, как глиняный человечек вырос до размеров взрослого мужчины. Правда, на моих же глазах он треснул и разлетелся на куски.

— А почему ты следишь за Ниром?

— Он встречался с Твердым Знаком, который занимается генетическими исследованиями на чечевице. Он из сифитов… Сын пытается воплотить в жизнь идеи отца.

— О чем же беседовали Нир и Твердый Знак?

— Они спорили… Твердый Знак доказывал Ниру, что искусственные люди смогут приобрести человечность, только познав любовь.

— А Нир?

— Нир смеялся! Он смотрит на искусственного человека как на помощника в трудных работах, в местах, где возможности человека недостаточны. А Твердый Знак, похоже, верит, что когда-нибудь сможет воскресить Сифа, Авеля и Адама.

— Про возвращение в рай Твердый Знак ничего не говорил?

— Нет! Ему, мне кажется, и на земле живется неплохо.

— Весьма странная для сифитов философия. Вы не проверяли, нет ли у них в роду матери-каинитянки?

— Я проверял — нет! Наверное, культуры сифитов и каинитов переплетаются и без нашего участия.

— Твердый Знак — это наша победа, Иагу! — со спокойным удовлетворением проговорил Тувалкаин.

— И еще, господин! Только не подумайте, что я без вашего ведома следил за вашим братом Иавулом-музыкантом. Сведения приходили из косвенных источников. Ваш брат Иавул-музыкант — очень закрытый человек. Наша жесткая жизнь заставила его спрятаться в самого себя. А мы (Иагу чуть было не сказал: «не используем его талант»)… а мы не помогаем в должной степени развернуться его гению. Между тем, его философские мысли…

— Его философские мысли? — удивленно переспросил Тувалкаин.

— Слова Иавула-музыканта не могут не заинтересовать. Он не оформляет свою философию тем или иным привычным для нас образом. Он даже подчеркивает ее бесформенную исключительность. Ведь музыка не имеет формы! Мы оцениваем дерево по плодам и листьям — Иавул судит о нем по мелодии, которую оно испускает. Иавул слышит его! Он слышит каждого человека! И что ценно для нашего общего дела, Иавул через музыку хочет объединить всех людей в гармоничное стадо. И при этом как о будущей данности говорит о времени, когда посвященные станут слушать особую музыку на своих закрытых собраниях.

— Странно, почему он никогда не заговаривал об этом со мной.

— Ну, наверное, эта музыка еще не написана. И еще не понятно, кого Иавул считает посвященными. Но сейчас — не об этом. Иавул-музыкант не раз говорил о мелодиях, исходящих от городских скульптур Нира. Они красивы, как и статуи, но в них доминирует мелодия неудовлетворенности. Это мелодия самого Нира. Он сожалеет, что не может оживить своих каменных ангелов. Однажды Нир предложил Иавулу вдохнуть жизнь в глиняного истукана с помощью музыки.

— И?

— Иавул-музыкант отказался.

— Почему?

— Я не знаю, господин.

22

Вопреки надежде Суесловец появился на пастбище.

День выдался солнечным. Мы жарко протопили нашу пещеру, даже дверь пришлось приоткрыть. На снегу от редкого забора лежали синие тени, а неотесанные столбы золотились корой, как живые сосны. Голые кусты с невзрачными, будто обугленными ветками вдруг ожили, когда появилось солнце, и будто изнутри засияли яркой желтизной. От печки влажно пахло непросохшими шерстяными носками. Звуки далеко разносились в заснеженной тишине, и, услышав шум, мы выскочили из пещеры. В ущелье заехала повозка, потом другая, третья… На первой восседал неугомонный Суесловец. Он широко жестикулировал и что-то объяснял сидящему рядом человеку.

— …четыре… пять… шесть!!! — радостно считала повозки Ноема.

— Вот так Суесловец!

— Мы плохо о нем думали!

— Сдержал слово! Настоящий мужчина!

— Прости нас, Суесловец! — Мы бросились вниз по склону.

Вместо приветствия нахмуренный Суесловец обрушил на нас штампованный набор фраз о Сифе, Енохе и о детях человечества.

— …Дети человечества — вот наша забота! — воодушевляя сам себя, говорил слуга народа и квадратил решительный подбородок. Впереди его слов выходил свист.

— Это материалы для храма? — не в силах сдержать радость, перебил я.

— Нет, все это для идола Нира! — отрезвил нас народный заступник, и отошел к повозкам, из которых рабочие выгружали мраморные блоки. Змий вернулся с восковой табличкой в руках. Сунул ее мне и с непонятной обидой сказал: — Это тебе из епархии!

— Что это? — спросил я, боясь брать табличку из рук Прямоходящего.

— Запрещение в служении.

— С какой стати?

— Вам же помочь хотели! — рявкнул Суесловец. — Люди старались: льготу по экономике любви хлопотали! Где я теперь деньги возьму?

— Да с деньгами мы бы и без тебя построили!

Однажды я видел плененного волка в жестком ошейнике. Глаза зверя оставались лютыми, но на полувзгляде мы отвернулись друг от друга, точно и волку, и мне стало стыдно за его ошейник. Когда Суесловец сунул мне восковую табличку, наши взгляды споткнулись друг о друга, народный заступник опустил волчий взгляд и вдруг заорал: — Привыкли на все готовое! — В уголках его губ выступила слюна. Вид у него был мрачный, будто мы отобрали у него голоса избирателей. Агрессивный приспособленец попрощался с тихим ожесточением.

Несколько лет спустя Йот цинично поведает нам, как сделал Суесловца заступником обиженных и оскорбленных.

— Идею заступничества за народ я невольно подслушал. Тогда я постоянно находился при Иагу, и, дожидаясь его в приемной Тувалкаина, через приоткрытую дверь мимовольно слушал, о чем говорят правители.

— …люди должны выбирать во власть как бы из своей гущи, — ровно говорил Тувалкаин. — Можно назвать их слугами народа, можно как-нибудь по-другому. Понятно, что все и вся будет управляться посвященным, а потому привилегированным меньшинством, которое знает нужды народа лучше, нежели сам народ. Кстати, к этим самым слугам время от времени можно и прислушиваться, ибо они будут общаться с низами. Но сами слуги народа не должны знать о посвященных. Понятно, кое-кто из народных избранников начнет догадываться, что никакая они не власть. В идеале лучше бы этого не было. Нетрудно найти сотню губошлепов, но мы нигде не найдем столько дураков! Ну, а для наиболее догадливых, которых будем выводить из игры, придется подыскать место потеплее. Народный заступник будет как бы бороться с нашими злоупотреблениями. Слуге народа придется как бы сражаться с нашим равнодушием и нашей ленью. Поначалу придется заняться культивированием образа народного слуги, сражающегося с недобросовестной властью. Пусть говорит, что мы — люди хищные, а доброе большинство по наивности наделяет своей добротой злую власть. Это глупо-де! Заступник должен убедить толпу, что придет добрая власть, честная и хорошая!