Калейдоскоп - МаксВ Страница 22

Борис кивнул:

– Как же, мы хватаемся за эту мысль как за соломинку. Да только вряд ли это так. Серемар был великий учёный, пожалуй, величайший из всех философов Обиталища. Если бы он тогда выжил, он создал бы новое учение, я в этом не сомневаюсь. Но он не выжил. Не выжил, потому что мой дед не смог спуститься в Обиталище.

– Ваш дед не виноват, – сказал Согдеев, – Он хотел, и пытался выйти. Но человек бессилен против психоневроза.

Раскин взмахом руки отмел его слова:

– Что было, то было. Тут уж ничего не воротишь, и мы вынуждены из этого исходить. И так как моя семья, мой дед…

У Юрия округлились глаза, его вдруг осенило:

– Еноты! Вот почему вы…

– Вот именно, еноты, – подтвердил Вебстер.

Борис выпрямился в кресле, потом наклонился вперед, глядя на огонь в камине:

– И в самом деле, почему бы не попробовать? – рассуждал он, – У енота есть индивидуальность. Это сразу чувствуется, какого ни возьми. Что ни зверёк, то свой нрав, свой темперамент. И все умные, пусть в разной степени. А больше ничего и не требуется: толика разума, и осмысливающая себя индивидуальность.

– А почему именно они? – перебил его гость.

Борис улыбнулся:

– Я ещё в детстве, наблюдая за ними, обратил внимание на подвижность кистей и хватательных способностей у этих животных. А уже когда учился, то выяснил, что мелкая моторика рук способствует развитию речи у маленьких детей. И это совпадение запало мне в голову. И к тому же, природа с самого начала поставила их в невыгодные условия, создала им две помехи: они не могли говорить и не могли ходить прямо, а значит, не было возможности развиться рукам. Если бы отнять у нас речь и руки и отдать им, мы могли стать енотами, а еноты – людьми.

– Очень любопытный взгляд. Для меня это совсем ново, я как-то никогда не представлял себе ваших подопечных мыслящими созданиями, – сказал Согдеев.

– Ну ещё бы! – В голосе Раскина проявился оттенок горечи, – Иначе и быть не могло. Вы смотрели на них так же, как большинство людей до сих пор смотрят. Умные зверёныши, забавные шалуны, которые теперь еще и могут разговаривать. Но разве этим дело исчерпывается? Вовсе нет, Юра, клянусь вам. До сих пор человек шел путями разума один-одинешенек, обособленный от всего живого. Так представьте себе, насколько дальше мы могли бы продвинуться и насколько быстрее, будь на свете два сотрудничающих между собой мыслящих, разумных вида. Ведь они мыслили бы по-разному! И сверялись бы друг с другом. Один спасует – другой додумается. Как говорят: один ум хорошо, а два лучше!

Борис помолчал некоторое время, разглядывая пространство кабинета, и продолжил:

– Можете хотя бы представить такое? Совершенно иной разум, в разы отличающийся от человеческого, но идущий рядом? Разум, способный заметить и осознать вещи, недоступные человеческому уму, и, если позволите мне помечтать ещё – способный создать философские системы, каких не смог создать человек.

Он вытянул руки в сторону камина, разжав кулаки:

– Еноты не могли говорить, у них отсутствовал речевой аппарат. Но я смог им это дать. Трудностей было очень много, ведь их морфология не приспособлена для внятной речи. И хирургия сделала своё дело, – не с первого раза, конечно, – путём разных средств и методов. Затем последовательное скрещивание удачных результатов. Теперь, надеюсь... Сейчас, конечно, окончательно утверждать что-либо рано, но...

Согдеев охрипшим голосом обратился к нему:

– Вы хотите сказать, что перемены, которые вы внесли через хирургию, предаются по наследству? Изменения закрепились?

Раскин покачал головой:

– Я же говорю, пока ещё рано что-то утверждать окончательно. Но, годов так через двадцать, или тридцать, я, пожалуй, смогу ответить вам определённее. Хотите ещё чаю?

– Пожалуй, да.

– Вы не стесняйтесь, Юрий, наливайте сами, если захотите. Я хозяин ещё тот...

Налив себе и гостю полные чашки, Борис продолжил:

– Мне повезло. У меня был хороший материал. Еноты – сметливый народец. Они умнее, чем мы думаем. Если этот зверёк проживает в одном доме с человеком, то начинает различать около полсотни слов, иногда больше, вплоть до сотни. После моих экспериментов они стали понимать около двухсот. И произносить их! Вот уже и вполне обиходная лексика. Вы обратили внимание на речь Босяка? Самые простые, необходимые слова.

Юрий кивнул:

– Да, верно. Простые и короткие. Он сам сказал мне, – с улыбкой произнёс Согдеев, – Что многое ещё не может выговорить. Прямо так и заявил!

– В общем, работы - непочатый край, — продолжал Раскин, – Главное ещё впереди. И этого довольно много. Взять хотя бы чтение. Енот видит совсем не так, как мы с вами. Я экспериментировал с линзами, они корректируют их зрение, так что оно почти приближается к нашему. Но – почти. Если это не поможет – есть другие способы. Нужно ещё и подстраиваться под их восприятие – необходимо придумать специальные книги. Научимся печатать такие, чтобы еноты могли их читать.

– А они сами, что об этом думают?

– Еноты? – уточнил Раскин, – Можете не поверить, Юра, но они в восторге! И дай им бог… – добавил он, уставившись на тлеющие поленья.

Глава 3

Глава 3

Ступая вслед за механором, Юрий поднялся на второй этаж, где размещались гостевые спальни, и проходя по коридору, услышал надтреснутый старческий голос:

– Это вы?

Согдеев растерянно остановился.

– Это старый хозяин, его зовут Трофим Дмитриевич, – еле слышно прошептал Дядюшка, – Видать, не спится.

– Да, я! – отозвался Юрий.

– Не сильно утомились? – спросил голос.

– Да не, нормально.

– Тогда идите ко мне, поболтаем, – пригласил старик.

Трофим Раскин сидел посредине широкой кровати в разноцветной вязаной шапке. Перехватил удивлённый взгляд гостя:

– Да уж лысый совсем... Зябну без шапки.

И тут же прикрикнул на механора:

– А ты чего замер, как истукан? Принеси-ка, гостю водочки. Да закусить.

– Будет выполнено, хозяин, – ответил Дядюшка, и удалился.