Последний сын - Алексей Валерьевич Андреев Страница 25

— Он чужой, — быстро и серьезно ответил Ханнес.

Иногда корабль заплывал кухню или в комнату родителей. Телль, где бы ни находился, убирал ноги с пола, а Фина, которую корабль Ханнеса чаще заставал на кухне, просто просила ее объехать.

— Вижу горы! — кричал капитану с мачты Марк.

— Право руля! — командовал Карл, и Боб уводил корабль вправо.

Во время одного из таких поворотов стоявший на царге ежик упал на пол. Телль опустил ноги, быстро поднял его и поставил в табурет сыну. Ханнес развернулся. Сказав за капитана, что упавшего за борт Марка спас кит, подражая сигналам машины "скорой помощи", он стал двигать табурет в свою комнату. Там ежика положили в больницу, а толстый человек в комбинезоне надел скрученную из тетрадного листа белую в клетку накидку и принялся его лечить.

В игре Ханнеса Фина не хотела принять только то, что Карлом и Бобом оказались солдатики. Она часто думала, кем бы стали ее старшие дети, если бы выросли. Конечно, было бы хорошо, если бы они выучились и смогли как-то выбраться отсюда. А если нет?

Тогда — только не военными. Представив это, Фина покачала головой. Для нее быть военным — это как прожить всю жизнь в детском доме, где ни свободы, ни выбора, а лишь требования, которым надо подчиняться.

Всякий раз глядя на солдатика в треугольной шляпе и солдатика со знаменем, Фина вспоминала свою детдомовскую форму, особенно колготы, в которые, когда они были новые или после стирки, с трудом просовывались ноги. А через неделю носки эти колготы сами сползали к щиколотке.

— Слушай, может, какие-то другие фигурки есть, обыкновенные? Не солдатики чтобы, — предложила Фина мужу.

Телль не успел ни подумать, ни ответить, как она добавила: — Хотя, сейчас у Ханнеса такой возраст, когда все мальчики представляют себя героями и играют в героев…

В магазинах, кроме солдатиков, ничего не было. Товарищи по работе, у которых дети давно выросли, принесли Теллю деревянного, покрытого краской, человечка с книгой, а еще — пластмассового малыша с крутящимися ручками, но неподвижными ножками и головой.

— Это пупсик. Мне родители такие покупали, — улыбнулась Фина, держа пластмассового малыша на ладони.

Пупсик так никем и не стал у Ханнеса. Он все время лежал в коробке. Когда Телль спросил, почему сын не пользуется этой игрушкой, Ханнес тихо, чтобы не слышала мама, ответил: "она девчачья".

Телль начал хохотать, но, увидев, что сыну будет неловко перед матерью, прекратил веселье.

Сам он в играх Ханнеса оказался тем деревянным человечком с книжкой. Вместе с двумя солдатиками, ежиком и Ханнесом они ходили по морям, строили города, сражались против чудовищ.

А толстый человек в комбинезоне так и ждал их на берегу.

***

Навещать братьев получалось редко, но, когда в городе объявляли воскресник, и все должны были выходить на уборку территории, Телль с Финой всегда отправлялись убирать на кладбище. Ханнес ездил с ними.

Раньше родители просто сажали его возле могил братьев, и Ханнес, достав из карманов солдатиков с ежиком, тихо смотрел вместе с ними, что делают мама с папой. А теперь подросший Ханнес сам аккуратно сгребал оставшиеся с осени между могильными плитами листья и ветки, вытирал плиты. Он тихо, чтобы не слышали родители, разговаривал с братьями, спрашивал, как у них дела, рассказывал им, какие книги прочитал, делился о том, кем думает стать, когда вырастет.

— Я часто думаю, как бы мы жили вместе? Я был бы младшим братом, — сказал однажды по дороге с кладбища Ханнес.

— Не могу представить. Получалось так, что у нас был всегда один ребенок. И мы любили только его, — медленно, чтобы Ханнес мог на ходу прочитать ее слова, отвечала Фина.

— А разве моих братьев вы уже не любите? Я думал, что любите, — в этих словах Ханнеса мать уловила нотки тревоги.

— Любим. Только не можем им отдать свою любовь. И всю ее отдаем тебе.

— А как было бы, если бы они все были живы? Наверное, мы бы жили очень дружно, — глаза Ханнеса засветились.

— Было все бы по-другому, — остановившись, начала объяснять Фина. — Смотри: у родителей есть один ребенок, и они любят только его. Потом появляется второй, его тоже надо любить. Старший это понимает, и ему тяжело. Рождается третий — и его надо любить. Детям — вам — было бы тогда тяжелее. Каждому из вас пришлось бы понять: не только ты у нас, есть еще и твои братья. И они для нас такие же родные, как ты.

— А хватит на всех детей любви? — пытался понять Ханнес.

— Хватит. Ее же нельзя измерить, закрыть на ключ или запретить. Она бесконечна. Вот силы человека не бесконечны…

— А что будет, если ребенка не любят?

— Тогда он умрет, — лицо матери стало очень серьезным.

— Но вы с папой любили моих братьев. А они все равно умерли, — с трудом сказал Ханнес.

Не ответив, Фина пошла дальше, опустив голову.

— Получается — умирают все. И дети, которых любят, и дети, которых не любят, — продолжал, догнав мать, Ханнес.

— Сынок, — нашла ответ Фина. — Дети, которых не любят, от того и умирают, что их не любят.

— Но почему, если человека любят, он все равно может умереть? Почему это не спасает? — не понимал Ханнес.

— Не все болезни можно вылечить, не все травмы. Старость нельзя вылечить.

Ханнес смотрел, как брови матери нахмурились, а глаза наполнились грустью. Он взял мать за руку. Фина снова остановилась. Глаза ее заблестели.

— В детстве я мечтала, что, когда вырасту, сделаю так, чтобы каждый ребенок в мире получил подарок на новый год. Чтобы к нему домой той ночью постучал волшебник, и принес мешок игрушек или сладостей. Когда я выросла, то поняла, как это сделать, но еще поняла, что никогда это не смогу. Для этого нужно много-много денег. Их у меня нет.

— А если сказать самым богатым людям мира? — загорелся идеей Ханнес.

— Да, это было бы здорово, — Фина вздохнула, чтобы набраться сил. — Тут не то важно, какой именно подарок, а важно то, что этот подарок есть. Представляешь: в одно и то же время на земле к миллионам детей придет праздник. Разве это не чудо? Разве это не волшебство? Ведь волшебство — его мы сами придумываем, сами делаем, своими руками. Каждый человек может быть волшебником, понимаешь меня, сынок? И неправильно, чтобы это чудо для детей делали только самые богатые люди. Надо чтобы — каждый, кто может, все