Ефим Сорокин - Милостыня от неправды Страница 26

26

Я возвращался домой в скверном расположении духа. Утомленный мучительным однообразием пути, уныло посматривал в запыленное окно вагона, за которым медленно проплывали горные луговые пейзажи. Я почему-то сидел на узком откидном стульчике у входа, хотя вагон был полупустым, и широкие лакированные скамьи приглашали глянцевым блеском. Я чувствовал себя бродягой, который идет, сам не зная куда, а жизнь казалась пустой, как поклоны без покаяния. Поезд еле тащился — хотелось выпрыгнуть из вагона и бежать впереди состава. Подъезжали к мосту над руслом пересохшей реки. Скоро — дом. Мост прогрохотал под вагонами. Глядя на поезд, застыла привязанная к колу коза. «Коза дает молоко», — подумал я. Солнце уже садилось за гору. На холме я заметил женщину, закутанную в материю облачного цвета. «У нее стройное, робкое тело, — подумал я. — Она ждет. Это… Ноема?.. Ноема… Это Ноема!.. Вот я выхожу из вагона по железным ступенькам…» Я печально заволновался. Поезд тронулся у меня за спиной… Ноема стояла на вершине холма, в том месте, где начинался сплошной бурьян, гущей сходивший к железной дороге. Рукой Ноема придерживала легкую головную накидку облачного цвета, чтобы ее не унес ветер. У меня немного потеплело на душе. Теперь свою пустоту, свою вселенскую пустоту, которая высасывает изнутри, я разделю с Ноемой, и мне станет легче. Я поднимался по тропинке неуверенно, будто заблудившийся, и, наверное, Ноема по бесприютной походке моей догадалась: что-то снова не получилось, и ее шаг навстречу мне был неуверенным. Она заплакала. Я сказал, глядя на застывшую рядом трогательную тень Ноемы:

— Тверд… Мягкий Знак ничего не привез из того, что обещал! — Я поднял взгляд и молча смотрел на трогательное утекание слез из оленьих глаз Ноемы, и мне становилось легче. Взгляд Ноемы был полон расположения и сочувствия, а глаза ее вопрошали, чем помочь. Мы стояли друг против друга и в грусти смотрели друг на друга, пока не стало уютно в вечерней теплоте пыльных трав.

— Ной, тебе тяжело — я помогу тебе нести вещи.

— Не надо — я сам.

Я пересказывал Ноеме свою встречу с Мягким Знаком. Когда я повторил историю дважды, Ноема сказала:

— Не переживай, Ной! Господь не оставит нас! Он посылает нам испытание, чтобы духовно укрепить. — Ноема говорила так, будто в чем-то была виновата. От ее простых слов я отдыхал сердцем. — Ной, тебе тяжело нести вещи — разреши мне помочь тебе!

— Не надо — я сам. — Моя тоска расточилась, а мысли стали спокойными. Думалось о том, что, может быть, этой же тропой возвращался домой Енох, когда ангелы спустили его с неба для проповеди. Земля была ему тяжела, и он ступал через силу. Может быть, отдыхал, прислонившись вот к этой скале. В его сознании, должно быть, путались невещественные образы пакибытийного ангельского мира с предметами мира материального. Может быть, Енох натыкался на деревья, думая, что сквозь них можно пройти, как сквозь тени. Здесь все предметы пропитаны святостью Еноха, а я привык к этим местам и не удивляюсь им и не благодарю Господа, что Он поселил меня здесь. Я переживаю, что у меня нет серебряной матерчатой грамоты с золотыми буквами, будто Господь не знает, что у меня ее нет! Значит, так нужно!..

Ноема больно сжала мой локоть. Смотрела она на скалу у меня за спиной. Мне не надо было объяснять, что увидела Ноема. Я обернулся и долго, как зачарованный, смотрел на огонь в пещерных комнатах. Сиреневые сумерки огустели, и нежная темнота окружила нас. Я заверил Ноему:

— Завтра, с утра, мы зайдем в скалу и осмотрим пещерные комнаты.

Но утром я не смог подняться с постели.

27

Ноема подолгу молилась, просила у Господа и ангелов Его исцелить меня. И Ноеме был сон, но она не знала, что это сон и воспринимала его как явь. А снилось ей, что стоит она, коленопреклоненная, на молитве у того же окна и с трепетной пугливостью просит у Господа моего исцеления. И вдруг увидела на облаках коленопреклоненных златокудрых ангелов в одеждах, как бы из молний сотканных. И услышала голос, которому внимали ангелы:

— Слышу Я женский шепот от земли, из тех мест, где воцарились разврат, нечестие и власть падших ангелов, где у всех одна болезнь — золото! Я слышу шепот из тех мест, где неистовая страсть к деньгам заражает все больше и больше душ. Я слышу шепот из тех мест, где волки ходят в овечьих шкурах, где всё стремится к бесславию. Разве не знают небеса закон: не давать и не принимать ничего от падших людей, которые стали неистовыми, как падшие ангелы?

— Господи! — взмолилась Ноема. — Помоги моему Ною встать с одра болезненного!

Господь не отвечал ей.

— Почему ты молчишь, Господи? — вопрошали бесплотные ангелы. — Эта женщина своими молитвами собрала вокруг себя ангелов и не получает ответа от Тебя! Разве Ты не богат так любовью, что какую-то крупицу ее не можешь отдать падшим людям? Не так часто взывают к Тебе и к нам от земли.

— Разве поступлю по-доброму, если отдам каплю любви не верным ангелам, а людям, которые унизили свою природу до бессловесных?

Сквозь слезы обратилась к Господу смущенная Ноема:

— Господи, а разве не твоя любовь привела бессловесных в жизнь? Разве не имеют бессловесные крупицу Твоей любви и теперь? Разве не славят они Тебя своим дыханием? И я прошу, Господи, прибавь крупицу твоей любви и моему мужу Ною, и ее с избытком хватит, чтобы поднять его с болезненного одра.

— Вы слышите, ангелы, голос человеческий от земли? Господь говорит: нет, — а она говорит: да.

— Но она не укоряет Тебя, Господи! Она только просит исцелить любимого человека! — воскликнули ангелы.

— Значит, я должен отнять от вас и отдать им?

— Но Твоя любовь бесконечна, Господи! — взмолилась Ноема.

— Ты сравниваешь ее с бессловесной тварью, а она называет Тебя Господом, — зачем ты унижаешь ее? Она и так слаба, отвержена Тобою и презираема множеством ангелов! — вопрошали бесплотные. — Разве не достойна она просимого за ее благосклонность и послушание? Неужели от нас умалится, если Ты отдашь крупицу любви падшему человеку? Она не отказывается от унижения.

— О благоразумная женщина! По вере твоей будет тебе! Я только медлил, но не отвергал тебя! Но я не скажу: пусть исцелится Ной. Я скажу: будь ты врачом Ноя! Исцели его, помазав святой водой! Тебе, Ноема, вверяю врачевать!

Ноема ощутила в себе внутреннюю теплоту и… проснулась. И заплакала, потому что это был только сон. И прибавила рыдание к рыданию. Но вдруг увидела на столе кувшин, в котором хранили святую воду.

28

Однажды утром, когда луч солнца выскочил из-за скалы, а в ее тени роса небесная еще зачинала комаров, я проснулся бодрым, будто никогда не болел, проснулся тих и мирен, будто день накануне провел в молитве.

За утренним столом Ноема сказала:

— Ной, мы хотели осмотреть пещерные комнаты. Отец обещал проводить нас.

В подтверждение слов Ноемы Ламех отстегнул от пояса шнур с ключом и положил его на стол.

— Я так и думал, отец, что это ты ходишь с факелом по пещерным комнатам.

— И давно ты догадался?

— Догадался недавно. Вспомнил как-то: когда у матери болели ноги, она лечила их голубой глиной. Но в округе голубой глины нет! Только в нашем подполе, в том месте, где дом примыкает к скале… под скальной дверью. В детстве, как и все братья и сестры, в свой черед я мыл обувь и с твоих сандалий, отец, очень часто приходилось смывать голубую каемку.

Ламех молчаливо улыбнулся…

Естественная широкая и сухая штольня изгибами шла внутрь скалы. Коридор этот казался бездной, потому что в нем не было прорубленных наружу окон. Факел чадно попахивал. У входа в боковой коридор с окнами остановились, прислушались.

— Что слышишь? — шепотом спросил отец, обращаясь ко мне.

— Шаги, — прошептала Ноема. Ветер принес дальний детский возглас с железной дороги, но с ним таинственность скальных коридоров не побледнела. Снова послышались шаги и снова замерли, будто кто-то остановился на передышку.

— Пол недавно подметали, — сказала Ноема, рассматривая разводы веника на полу.

В конце коридора начиналась каменная лестница, ведущая наверх. Поднимались по ней впотьмах, потому что факел потух. И остановились перед массивной щелястой дверью, пронизанной солнцем. За ней по-домашнему плескалась вода, шлепала швабра, кто-то выжимал тряпку. Дверь как бы сама собой со скрипом отворилась, и мы, обдуваемые ветерком, из дремотной полутьмы скальных коридоров вошли в просторный зал. Солнечные золотые слитки трепетали на полу возле окон и слепили. Посреди зала, стоя на стремянке, незнакомая женщина протирала шваброй расписанный красками свод. Женщина почувствовал, что кто-то вошел и, не отрывая швабры от потолка, обернулась.

Если бы я не держал Ноему за руку, то подумал бы, что на стремянке — она, только постаревшая. Во мне уже жило ликующее предчувствие.