Под крыльями высших существ - Алексей Аникин Страница 26

Евгений улыбнулся и посмотрел на меня добрыми глазами.

– Эх, воспоминания. До сих пор забавно осознавать, что для вас те времена – уже легенда, а для меня – ясная быль.

– Да, время течёт стремительно и неумолимо. Кстати, вот вопрос. Почему вы решили быть именно драконом?

– Потому что дракон – это существо, преисполненное мощи и красоты. Оно мудрое и доброе. А также непорочное. Верно ведь?

– Как знать. В культуре России дракон всегда был прислужником Сатаны и олицетворением зла и обязан был быть побеждённым мечом богатыря или поборника веры.

– Я помню. Но это и не удивительно, на Землю смотрело множество высших существ. Многие любили поразвлечься и создавали сверхъестественные сущности: призраков там всяких, мировых змеев, гарпий и прочие чудеса. Смотрели на вашу, скажу откровенно, первобытную реакцию и забавлялись построением культов, мифологий. Драконы тоже, конечно, были. Там, где была Европа, были злые, а в Азии, на востоке, добрые. Вот такие вот.

Евгений сделал необычное движение рукой, и передо мной возник знакомый мне образ азиатского дракона – длинного и без крыльев. Покружив перед нами несколько секунд, он бесследно исчез.

– Ты прекрасно помнишь, что Россия – это держава в основном европейская. Культуры переплетались, предания и мнения о чудесах передавались вместе с ними. Вместе с православной верой в Россию пришло, кроме всего прочего, и иное осознание образа дракона, как злобного исчадия, того самого слуги Сатаны. Моему Горынычу стало непросто, ха-ха!

– Не любите из-за этого, наверное, православие, да? – спросил я осторожно, будто этот вопрос может вызвать гнев.

– Почему это? Православие оказало огромное влияние на русскую культуру, укрепило её, часто объединяло народ перед лицом опасностей. Для меня это – основное. А то, что там драконов не любят – так я ведь понимаю, из-за чего это, и на себя не проецирую. Никакому Сатане я не служу и служить не собираюсь. Как можно служить тому, кто живёт в человеческих душах? Меня вообще трудно упрекнуть в чём-то, что могло навредить России, в отличие от некоторых других высших существ.

– Приму к сведению. Ещё вопрос у меня к вам есть. Почему именно Россия? До неё ведь было много разных стран: Древний Рим, Древняя Греция, Китай, цивилизации Ближнего Востока, обеих Америк…

– Да-да, я помню, можешь дальше не перечислять. Если когда-то и будешь в третьем мире-измерении по-настоящему, а не в этой проекции, то увидишь, что в моём городе есть здания-копии тех, что когда-то были возведены в разных странах тогда ещё Древнего мира. Я смотрел на них и вдохновлялся человеческими культурами, учил языки, сочинял стихи, песни. Я видел в этом смысл жизни – в изучении вас, людей. Вы были отнюдь не единственные в первом мире-измерении, но уникальные. Я даже смотреть не хотел на другие планеты, мне было достаточно и вашей Земли, – Евгений на секунду остановил рассказ, взглянул вдаль, а затем продолжил. – Русские для меня были самым обычным народом, пока однажды не произошло нечто странное. Для нас, высших существ, настоящий глубокий сон, а не понарошку, необходим лишь раз в несколько сотен тысяч лет. И мы тоже видим сны. Многие тысячи снов до этого были, скажем так, немыми, передо мной возникали сущности, они звучали, но ничего не говорили, хотя у меня и был свой язык. Однако в очередном моём сне я вдруг услышал речь. Впервые в своей невероятно длинной жизни. Тот сон был на русском языке. Знаешь, мне даже спустя миллионы лет трудно описать те чувства, что я испытал тогда. Это было потрясающе. Воистину потрясающе. Меня охватило тогда чувство, сравнимое с чувствами во время брачного ритуала. Я тогда как будто нашёл тот язык, что хотел бы слышать всегда.

– Вы стали любить Россию из-за того, что лишь однажды услышали русскую речь во сне?

– Я чувствую скептицизм в твоём голосе. Но да, так и есть. Я счёл это знаком, ведь из всего многообразия языков моё сознание избрало именно ваш, – Евгений чуть замялся. – Ты, наверное, посчитаешь это странным и даже смешным, но именно с тех пор я решил, что желаю стать таким же русским, как вы. Мне надоело быть никем и захотелось стать частью того народа, к которому само сердце меня манило.

– И не подумаю так считать, – я отрицательно помотал головой. – Наоборот, сочту за честь. Я ведь люблю свою Родину, хочу, чтобы она росла и ширилась, как физически, так и духовно. И если у неё будет могущественный союзник, вроде вас, то мы можем и преуспеть.

– И преуспеете, – твёрдо сказал Евгений. – Вместе преуспеем, не сомневайся.

Странное дело, но у меня возникло ощущение, что мы, пройдя полпути, больше не приближаемся к Драконьему Кремлю.

– Если интересно, то тебя уже оперируют, – сказал Евгений. – Время во сне идёт необычайно быстро… Да, всё-таки ты останешься без одной ноги. Очень жаль. Что ж, повезло хоть, что не без двух.

– Откуда знаете?

– Я могу читать ощущения твоего тела. Твой мозг спокоен, поскольку ты спишь, но тело очень страдает. Но ничего, всё будет хорошо.

– К слову, а где мне искать этих ваших учителей?

– Они сами тебя найдут, – Евгений остановился и посмотрел вдаль. – Мы осилили уже полпути. Остальную половину ты осилишь уже сам во время обучения. А теперь довольно разговоров, тебе пора проснуться.

***

Белая, как снег, стена была единственным, что я видел перед собой. Она отнюдь не идеальна – чем дольше смотрел, тем больше появлялось мелких царапинок, бугорков и прочих неровностей. Странно, как будто смотришь на полярные льды с высоты птичьего полёта…

– Чудесный протез, – послышался позади чей-то тихий мужской голос. – Очень хороший.

– А сам он как? – послышался другой, ещё более тихий и уже женский голос. – На приборах вроде всё в порядке.

– Он уже в сознании. И даже слышит нас, – до моего плеча коснулась рука и потормошила меня. – Виталий Александрович, добрый день. Вы были без сознания четыре дня, сейчас вашей жизни ничего не угрожает. Как самочувствие?

– Вроде и нормально, а вроде и не очень,