Поднимите мне веки - Елманов Валерий Иванович Страница 28

Ну ладно. Чем бы дитя ни тешилось...

А вот с Ксенией получалось из рук вон плохо.

Я заходил и справа и слева, и спереди и с тыла, но Дмитрий виртуозно отбивал все мои доводы, возражения и аргументы, при этом явно забавляясь моими беспомощными попытками исправить положение.

Наконец он сжалился и выдал:

– Яко ты ни тщись, князь, а решения моего не изменишь. Да и неужто ты сам доселе не понял, для чего старая Годунова остается? Сказываю же, больно лихой там народец, потому и опаска у меня, как бы царевич там ихним духом не напитался да не удумал чего. Потому лучше всего, чтоб матушка его в закладе тут осталась, под моим да Басманова доглядом. А худа ей не станется, ежели ученичок твой в воровство[25] не ударится.

– А не тяжел заклад? – усомнился я. – И потом, ты говоришь про матушку, которой для заклада и одной за глаза, а требуешь, чтобы он оставил еще и сестру...

Дмитрий устало вздохнул и напомнил:

– Так оно все одно к одному. Сказывал ведь про Дугласа али забыл уже?

– Забыл, – покаялся я и, мысленно извинившись перед шотландцем, осторожно заметил: – А ты забыл, что дал царевне право свободного выбора жениха?

– Дать-то дал, но я слыхал, что оная девица, пока он в болезни пребывал, кажный день у его изголовья сиживала. Мыслю, опосля такого ей и самой от князя Дугласа отказываться зазорно. То даже не потерька чести выйдет, а и вовсе утерька, – скаламбурил он.

Не имело смысла говорить что-то еще. Он твердо стоял на своем – не свернешь, а я на своем. Получалась сказка про белого бычка – иначе не назовешь. Не-эт, тут надо как-то иначе.

Вот только как?

Пока что ясна лишь задача – любым способом забрать ее, ибо оставлять нельзя ни в коем случае. Пропадет она одна, и мать, случись что, ничем не поможет – не та заступа.

Случиться же может всякое, в том числе и самое страшное – уж больно знакомы мне искорки в глазах Дмитрия, вспыхивавшие время от времени при разговоре о царевне.

Именно такие мелькали у него в Путивле, когда он глядел на особо приглянувшуюся ему деваху.

Это пусть он своим советникам в сенате излагает придуманную хитромудрость с закладом или там про жениха Квентина – они поверят. Я же – никогда.

Первым делом я решил привлечь на свою сторону шотландца – так казалось проще всего. Хоть один аргумент тем самым я выбил бы из рук Дмитрия. К тому же других идей в голове все равно не имелось.

Однако выжать из Дугласа ответную грамотку, в которой он отпускает свою невесту до свадебки, обязуясь приехать к ней, как только выздоровеет окончательно, не получилось.

Квентин наотрез отказался отпускать царевну.

Причин он не таил – Дмитрий, побывавший у него незадолго до меня, посулил ему, что уже через две недели после венчания на царство он лично организует их свадебку и шотландец станет законным супругом Ксении Борисовны, заодно напомнив про Путивль и свое обещание, которое дал ранее и от которого не собирается отказываться.

– А ты не боишься, что ныне, когда государь дал ей вольное право выбирать жениха на свое усмотрение, она может вообще не согласиться выйти за тебя замуж? – спросил я.

В ответ Дуглас лишь презрительно усмехнулся.

Ну да, учитывая, что она действительно навещала его чуть ли не каждый день, любому понятно – довод мой слаб и никуда не годился.

– А почему бы тебе самому не поехать вместе с... – бодро начал я, но сразу осекся, вспомнив, что этот вариант Дмитрий тоже предусмотрел.

Сказать откровенно, какие опасности ее тут ждут? Я испытующе посмотрел на шотландца, прикидывая. Получалось, не стоит.

Не поверит он мне.

Вот если бы Дуглас видел взгляд Дмитрия, устремленный на сестру Годунова там, на Пожаре, когда он впервые ее увидел, – дело иное, а так...

– Вася ты и есть Вася, – констатировал я напоследок и вышел из его опочивальни.

Так и не решив, что предпринять, я спустился вниз. Обед уже остывал. Ел, совершенно не чувствуя вкуса и даже не понимая, что именно налито в мою миску.

В голове по-прежнему мелькали вариант за вариантом, но все они были какие-то несъедобные, напоминая то варево, что плескалось в моей миске. Досадливо поморщившись, я отодвинул ее от себя, не съев и половины.

– Часом не захворал ли? – участливо поинтересовалась Марья Петровна.

– Просто не хочется, – пояснил я.

– Стало быть, невкусно, – понимающе кивнула ключница и посетовала: – Оно, конечно, ныне ни у меня, ни у Резваны и часца не было, чтоб самой опробовать, чего там сготовили. Все мешки увязывали да добро в сундуки сбирали, вот и вышел недогляд. – И отвлеклась на Акульку, принявшуюся что-то торопливо шептать ей на ухо.

– Сказывала ж поутру, отъезжает князь-батюшка, дак она сызнова за свое, – всплеснула руками травница. – Деньгой наделили, так неужто она и впрямь ныне о подворье помышлять учала?! Экий бесстыжий народ енти Христовы невесты, прости меня господи...

– Чего там еще? – спросил я.

– Да мать Аполлинария Акульке два алтына посулила, чтоб та известила ее, как токмо ты на подворье появишься, – нехотя сообщила Петровна. – Хорошо хоть ума у девки хватило, чтоб мне о том сообчить, а то бы сызнова игуменья приперлась о тереме на Никитской потолковать.

– А ты ей обещала его отдать, когда Федора прятала? – уточнил я.

– Чай, из ума не выжила, чтоб таковское посулить, – даже обиделась травница. – Мало ли что ты сгоряча ляпнешь, так на то я и ключница у тебя, чтоб добро твое стеречь. Сказывала токмо, что князь еще один вклад приготовил для сестер ее обители, вот и все. Нет, мало ей серебреца подаренного, ходит и ходит.

– Пусть ходит, – вяло махнул рукой я.

– Дак она еще и улещала глупую девку, что, мол, ежели нужда какая приспичит али ей от глаз людских укрыться занадобится, так она Акульку в своем монастыре вовсе безо всякого вклада примет. Нашла чем... – И осеклась, уставившись на меня.

А на моем лице расползалась широкая довольная улыбка. Причина радости была проста – осенило.

Получалось, можно выполнить распоряжение царя, но одновременно и... не выполнить его.

«Мы не будем ждать милостей от государя, да и от... Дугласа, – гордо заявил я себе, – а все что нужно возьмем сами. И точка!»

Глава 9

Казнить нельзя помиловать

– Пусть Акулька заработает свои два алтына, – подмигнул я ключнице и даже поторопил не сразу сообразившую девку, чтобы она быстрее шла в обитель.

Правда, пришлось предупредить ее, чтобы она ни в коем случае не проболталась, будто ее послал за игуменьей сам князь, иначе два своих алтына она от матери Аполлинарии не получит, ведь тогда получалось, что заслуг в оповещении у нее вовсе нет.

Кажется, поняла.

Встречать настоятельницу я решил в келейной обстановке, то есть в своем кабинете, куда распорядился принести кувшинчик какого-нибудь хорошего хмельного медку, да чтоб был духмяным, а заодно блюдо с фруктами и пару кубков.

В тот раз я, признаться, толком и не разглядел игуменью – не до того, так что сегодня, можно сказать, увидел впервые и понял, что медок лишний, да и фрукты, пожалуй, тоже, уж очень суровый и неприступно-горделивый вид она имела.

Не знаю, кем она была до поступления в монастырь, но порода чувствовалась во всем облике этой не старой еще женщины с остатками былой красоты на лице.

Да и взгляд у нее был хоть и усталый от бесчисленных хождений по потенциальным спонсорам, но в то же время и несколько величественный.

«Не иначе как боярская дочка, а папашка из начальных бояр, тех кто в Думе штаны протирал», – сделал я вывод.

Она и тон с самого начала взяла приличествующий не столько просительнице, сколько чуть ли не обвинительнице.

Мол, государь Борис Федорович, когда взял на себя имущество Захарьиных-Юрьевых, посулил ей, что обитель Христовых невест хоть и основана Никитой Романовичем, чьи сыны имели злой умысел на царскую особу, но ни в чем недостатка ведать не будет.