Борис Зеленский - Вечный пасьянс Страница 3

— Ты слишком смел стал в речах, Эрзам из рода Гонэггов. Это может кончиться для тебя плохо… — Князь вышел на свет. Серебряная маска поднята на лоб — некому было в такую рань осквернить дурным взглядом его круглое конопатое лицо с кукольным носиком. Сглазу князь боялся пуще всех иных опасностей. Сквозь распахнутые полы лодоррского халата выглядывало волосатое брюхо с молочного цвета шрамом через пуп — свидетелем неудачного покушения в младенчестве, когда мятежные кузены вспороли животы многим своим родственникам, но князю повезло — пережил всех, включая и кузенов. Князь зевнул, смачно сплюнул под ноги, и лениво процедил: «Пшел вон, холоп!»

Эрзам из рода Гонэггов преклонялся перед полководческим гением князя, он служил князю, он любил князя, насколько можно любить сюзерена, но рука сама собой взялась за рукоять стального помощника в делах праведных. С детства Эрзама воспитывали в умении постоять за свою честь. Род Гонэггов был хоть и не из высокородных, но в обиду себя давать не приучен: пусть младший, но из равных.

Выдернуть меч из ножен не позволили. Слева придержали кисть, сзади вцепились в кожаный воротник, сдавили — глаза из орбит чуть не выскочили. Потом саданули чем-то острым под коленями. Запахло кровью. Толкнули в спину, заставив бухнуться на четвереньки перед князем, который даже сообразить не успел, что еще немного и он отправился бы на погребальный костер…

Вперед, поближе к князю, выдвинулся тот, кто ухватил за ворот. Князь полюбопытствовал:

— Шталиш, чего хотел этот поганый пожиратель колючек?

Бывший партнер по игре в таррок, а ныне ненавистный враг, поклонился и густым басом молвил:

— Хотел вашу светлость лишить возможности любоваться миром, который создан под Золотой Дугой для вашей светлости!

Эрзам подумал, что никогда не смог бы дважды в одной фразе ввернуть титул «ваша светлость». Бойцам платили за твердую руку, а не за хорошо подвешенный язык. И еще он подумал, что дело плохо. Он слышал запрещенную «Песнь о Железной Башне», но не слишком верил. Теперь приходилось признать, что хельм действительно возможен, и на этот раз он выбрал Эрзама из рода Гонэггов. Разве не Мысленный Вихрь дернул его за язык, когда у князя головная боль с похмелья или встал не с той ноги? А тут он, Эрзам, подвернулся с дурацкими расспросами, кто да что? Молчал бы в тряпицу, не елозил бы сейчас коленями по пеплу…

— Смерти меня предать хотел, так или нет?

— Верно, верно! — поддакнул второй клеврет.

— Но мы всегда начеку, ваша светлость! — проникновенно сказал Шталиш. «Проигрыша куртки простить не может!» — подумал Эрзам.

— Чего заслужил холоп, поднявший руку на своего господина? — поинтересовался князь, будто не зная, каков должен быть ответ.

— Смерти! Смерти! Смерти!

Эрзам поежился: одно дело — принять смерть в честном бою, и совсем другое — позорная казнь на глазах дружины, и то, что дело идет к казни, было очевидно для всех собравшихся на огневище в такую рань. И тут, слава Небесному Костру, Эрзам почувствовал, что хельм его не оставил в беде. Бесплотный голос подсказал, что нужно делать бойцу в данный момент. Что случится потом, Эрзама не волновало — по роду своей службы он никогда не загадывал вперед далее двух-трех ударов мечом.

Он провел пальцами под коленями — кожаные штаны были разрезаны кинжалом. Разрезаны основательно, до настоящей кожи, той, что облегала Эрзама. Так селяне подрезают задние ноги горбатому кабану, когда приходит его черед обратиться в окорока и пряные крестьянские колбаски. Гонэггу не хотелось умирать, он еще не всем отплатил в этом мире, но он был полон гордости за то, что не посрамил чести рода. Хельм нашептывал: отец был бы рад, если бы дожил до этой минуты. Что ж, поверим хельму, тем более, что ничего другого не остается…

Сзади больно схватили за волосы и рывком заставили подняться. В подколенных ямках саднило. Шея болела из-за неестественно вывернутой головы. «С тобой поступили нечестно, — шептал вкрадчивый хельм, — ты вправе поступить так же!» С этим утверждением Мысленного Вихря Эрзам был солидарен полностью. Перво-наперво следовало освободиться — он резко рванулся из руки, цепко держащей волосы. Было очень больно, но боец добился своего — пальцы клеврета разжались!

Эрзам вновь упал на четвереньки, но теперь он сделал это по своей воле. Или по воле хельма, кто знает? Падая, он выпростал «Сам-восемь» и вонзил клинок высокородному в то место, где собираются ребра, дабы воедино связать грудную клетку. Клеврет утробно охнул и рухнул в золу, как горбатый кабан, которому перерезали яремную вену. Глаза его на удивление быстро остекленели — он уже встретил своего посланца из Страны Вечной Осени, в которой, как известно, урожай собирают круглый год.

Шталиш проворно отскочил в сторону, выдергивая меч из ножен. От кострища на помощь бежало еще человек пять-шесть.

Эрзам не был самоубийцей, но сдержать ярость не мог. Он прыгнул вперед, сделал ложный выпад и, пока неудачливый игрок в таррок отбивал его, ткнул острием под левый сосок высокородного. Лезвием плашмя, чтобы наверняка прошло между ребер. И этот прием у него получился отменно — Шталиш оказался неудачливым и в игре настоящих мужчин. Была бы свидетельницей этого клинкового боя длинноволосая Гочиль, сказала бы обычное:

«Пить надо меньше!» Свита князя возлияниям уделяла гораздо больше времени, нежели тренировкам с боевым оружием.

Слуги князя набежали, окружили. Князь визжал: «Живьем берите эту падаль, живьем!» Эрзам по инерции отбился от нескольких ударов, но силы были слишком неравными. Его снова саданули сзади, но теперь не по голове, а по пояснице. От резкой боли он выронил «Сам-восемь». Потом добавили еще и еще. Эрзам из рода Гонэггов потерял сознание…

Подковки на сапожищах гулко цокали по щербатым плитам, отдаваясь где-то наверху под стрельчатыми сводами. Всё существо Керли Ванга было напряжено. Пот мелкими бисеринками проступил на лбу. Армейская рубаха, впопыхах натянутая на голое тело, неприятно холодила кожу. Правая портянка, на которую пошел старый чулок Самжи, скрутилась под ступней, наверняка скоро натрет пальцы. «Интересно, — подумал Керли, — кому это я понадобился в три часа ночи?» К сожалению, ответ был настолько прозрачен, что не допускал многозначного толкования даже в его затуманенном алкоголем мозгу. Во-первых, в Имперской Столице было только одно место, куда доставляли в любое время суток, не спрашивая твоего согласия, во-вторых, вид двух гвардейцев, сначала бесцеремонно ворвавшихся в комнату Самжи, когда он, Керли Ванг, уже уютно пристроил свою буйную голову на ее пышной груди, а теперь сопровождающих его по бесконечным коридорам Ассамблеи Права, не располагал к откровенности. Ишь, набычились, выслужиться перед Правомочными норовят, отца родного во имя Фундаментального Права не пожалеют, и в три часа ночи разбудят, и попрощаться с любимой женщиной не позволят, и, если потребуется, не раздумывая спровадят навестить предков! Для подобных целей у них в пыточной палате припасен уникальный инструментарий…

Керли был маслописцем и на гражданке пробавлялся «бело-розовым товаром». Но это было до войны. Двух лет на передовой ему во как хватило. Сыт по горло. Слава Императору, осколок, острый как бритва, удачно перебил какой-то важный нерв, и медики списали его с фронта в двадцать четыре часа с получением инвалидной книжки, которая позволяла вести сравнительно безбедное существование и ценилась наравне с удостоверением Правомочности. Как завидовал Керли Вангу капрал Сох Лозни, как убивался, что не его осколок задел, не ему нерв перебил! Ранение пустяковое, но какой толк, я вас спрашиваю, от солдата, который при равнении на почетный штандарт родной воинской части вынужден все время ухмыляться?!

Одним словом, вернулся Керли Ванг в Столицу и не узнал ее. Куда подевалась прохлада фонтанов, густая зелень скверов, голуби на площадях? Улицы перегорожены колючей проволокой, везде патрули, разумеется, комендантский час, горожане на принудительных работах — это все объяснимо. Но зачем массовые расстрелы пленных при обязательном присутствии населения, зачем публичные экзекуции каждого пятого из отступивших частей — этого Ванг своим скудным умом постичь не мог…

Теперь Ванг малевал вывески. В них, особенно после того как под Правом подписалась купеческая гильдия, было много нуждающихся. Каждый, кто имел хоть маломальское понятие о коммерции, заводил дело. Дело же предполагало рекламу. А какая реклама без вывески? А чем прикажете заниматься бывшему живописцу с подчелюстным ранением? Обнаженной натурой? Фронт, правда, отступил от Столицы, но гнилостное дыхание войны продолжало доноситься… Лицезреть красоток без намека на одеяние рассматривалось Ассамблеей как попрание Права на Целомудрие и дозволялось только убежденным Правомочным, посему спроса на пышнотелую розовость пока не было, вот и приходилось выписывать витые рога изобилия — в то время как гражданское население покупало продукты только втридорога на черном рынке; увесистые штуки мануфактуры — в то время как все склады были затоварены гнилым шинельным сукном; корсеты из уса глубоководной рыбы зен-хо, недавно опять вошедшие среди фрейлин в моду с легкой руки императорского адъютанта Керика — в то время как не хватало пуленепробиваемых лифчиков для вспомогательных дамских частей по строительству фортификационных сооружений!