Галина Тер-Микаэлян - Face-to-face Страница 3

— Молодой человек, — сухо возразила Ада Эрнестовна, которая решила, что ей нечего бояться, потому что все равно не пустят, — не надо мне задавать провокационных вопросов. Я родилась в России, всю жизнь прожила в Ленинграде, у меня муж погиб за Советский Союз. Другой Родины мне не надо, но то, что у нас здесь полно недостатков, это тоже, как вы выразились, ежику понятно.

Мужчина неожиданно стал серьезным.

— Да, конечно, вы правы, недостатки есть. Как и везде, впрочем. Но вот скажите, Ада Эрнестовна, раз вы так преданны своей стране, то почему в свое время отказались работать в органах безопасности? Ведь в то время нам позарез нужны были специалисты вашего уровня.

Что ж, этот вопрос ей задавали не раз, и текст у Ады Эрнестовны уже почти что отлетал от зубов.

— В органах безопасности нужны главным образом криптографы — те, кто занимаются шифрами, а я — криптоаналитик, — приветливо пояснила она и, чтобы ее собеседнику-неспециалисту было легче понять, привела пример: — Криптография занимается проблемами секретности, кодами, поиском ключей — то, что нужно военной разведке. Во время войны я рвалась работать шифровальщиком, но меня не взяли, как дочь врага народа. Теперь же я много лет занимаюсь криптоанализом — расшифровкой открытых текстов, оставленных древними цивилизациями. Это совсем другая область, другая специфика, и мне в моем возрасте уже трудно будет переквалифицироваться.

Выговорила все это одним разом и облегченно вздохнула — прозвучало достаточно дипломатично. Лицо ее собеседника приняло непроницаемое выражение, он кивнул:

— Да, понятно. Тогда еще один вопрос: можете ли вы, как специалист, оказать нам посильную помощь?

От неожиданности она слегка растерялась.

— Ну… не знаю. А… какого рода помощь?

— Вы ведь знакомы с работами Диффи?

— Разумеется. Диффи сформулировал общую концепцию шифра с ассиметричным ключом. Они с Хелманом и Меркли даже запатентовали свою идею — три года назад, в семьдесят шестом.

— Вот-вот, именно — общую концепцию. Однако никакого конкретного шифра у них нет.

Ада Эрнестовна немного удивилась — неспециалист, а детали вопроса изучил тщательно, видно и тут не все глупые работают. Она снисходительно возразила:

— Есть более поздние работы — Ривест, Шамир и Адлеман в семьдесят седьмом опубликовали статью с описанием алгоритма RSA.

— Однако у нас есть информация, что секретные службы западных стран разработали другой, более надежный алгоритм. Вам знакомы имена Кокс и Уильямсон?

— Нет, — она отрицательно качнула головой, — таких я не знаю. Но вы ошибаетесь — RSA крайне надежен. Возможно, что секретные службы разработали какой-то вариант RSA, но ничего принципиально нового тут быть не может.

— Тем не менее, нам хотелось бы получить хотя бы представление о работах Кокса и Уильямсона. Уильямсон будет на симпозиуме в Стокгольме, и вы его увидите — если, конечно, ваши планы не изменятся, и вы решите туда поехать.

Профессор Муромцева не сразу переварила его слова — сначала она озадаченно похлопала глазами, потом все же сообразила:

«Да ведь он мне предлагает… Значит, меня все же выпустят на симпозиум, если я соглашусь собрать информацию у этого…как его… Уильямсона».

Улыбаясь, мужчина ждал ее ответа. Ада Эрнестовна лихорадочно ворошила в памяти все, что ей было известно об искусстве дипломатии.

— А… почему вы именно мне хотите доверить эту… гм… миссию? — осторожно спросила она. — Я всю жизнь занималась чистой наукой, а ведь для того, чтобы… ну… выведывать информацию, наверное, есть профессионалы?

Он улыбнулся еще шире — просто и открыто, прямо пай-мальчик.

— Конечно, есть, Ада Эрнестовна, не сомневайтесь. Однако дело в том, что здесь нужен именно узкий специалист вашей эрудиции и ученый с вашим именем. Ваша задача элементарна — просто следить за всем, что будет говорить Уильямсон, и составить свое мнение. Какими фразами и с кем он будет перекидываться, какие вопросы задавать Диф-фи или Шамиру — все они приедут на симпозиум со своими докладами. Возможно, вы и сами получите возможность с ним пообщаться. Что скажете?

— Я… должна подумать.

— Конечно. Я дам вам свой телефон, сообщите нам о своем решении… скажем, в течение двух недель, я вас не буду торопить.

В три у Ады Эрнестовны начинался семинар, в пять — следующий. Она раздала студентам карточки с практическими заданиями и сидела за столом, пронзая острым взглядом тех, кто, кособочась, пытался украдкой заглянуть в учебник.

«Разговаривать с коллегой, следить за ним, чтобы выудить информацию. Предположим, я выуживала бы у Ганса. Бр-р! Противно. Кактолько им пришло в голову мне это предложить? Неужели они могли подумать, что я… Нет, конечно, кто-то должен этим заниматься ради безопасности страны, но только не я. Как бы только мне сформулировать им свой отказ подипломатичнее?»

Ее грозный голос заставил нерадивых студентов испуганно выпрямиться:

— Слышу непонятное шуршание под столом!

Чья-то книга, соскользнув с колен, с шумом упала на пол. Студенты знали, что с профессором Муромцевой шутки плохи.

Лишь около семи вечера ей удалось вернуться к себе в кабинет и сесть за стол, на котором с утра так и остались лежать листки, испещренные символами и буквами. Бессонная ночь и напряжение дня давали о себе знать мучительным покалыванием в висках, Ада Эрнестовна с досадой думала:

«Ох, голова моя — опять разболелась, черт знает что! Придется идти домой — уже ничего не соображаю, и анальгин в аптечке кончился. Ничего, дома выпью анальгин, полежу, потом опять за работу. Хотя… дома тоже, кажется, нет анальгина, — она немедленно размякла от жалости к самой себе: — Очень плохо быть одной на старости лет — воды никто не подаст, за анальгином в аптеку не сбегает. Буду умирать, и „Скорую“ некому будет вызвать. Хотя… Ганс говорит, что не надо думать о плохом, и тогда оно не придет. И еще он говорит, что старость — такая же нормальная вещь, как и молодость, но ей положено больше счастья, потому что меньше остается времени. Почему я стала так часто вспоминать Ганса и его слова? А „Скорая“, если честно, мне ни к чему — от врачей никогда никакой помощи не дождешься, они только нервы умеют трепать. И хорошо, что некого послать в аптеку за анальгином — Ганс говорит, что анальгин разрушает печень. Опять Ганс! Но он прав — в молодости еще можно было травить себя лекарствами, а теперь уже пора лечиться естественными методами. Ганс показывал, как надо делать».

Сильно нажав двумя указательными пальцами на виски, она откинулась назад и расслабилась, представив себе, что парит в невесомости. Через пару минут подбиравшаяся изнутри головная боль начала постепенно уходить. Еще успела промелькнуть мыслишка, что хорошо было бы перед уходом домой вскипятить воды и выпить крепкого чаю, а потом веки ее сомкнулись, голова опустилась на грудь, и она уснула, слегка посвистывая носом — в последнее время на работе с ней это случалось довольно часто.

Ей привиделось, что они с Петей опять маленькие и играют в снежки с двоюродными братьями. Тетя Надя и отец стоят неподалеку, наблюдая за возящимися в снегу детьми, а потом к ним подходит коллега Эрнеста Александровича, профессор Бреднев, показывает газету, которую держит в руках, и все трое начинают что-то оживленно обсуждать. Вовка, старший сын тети Нади, которому уже почти двенадцать, пользуясь тем, что взрослые заняты разговорами, запихивает восьмилетнему Пете за шиворот снег. Ада бежит к старшим, чтобы пожаловаться, и слышит, как Бреднев говорит:

«Картина болезни лично мне совершенно ясна, последний бюллетень не оставляет сомнений — syphilis tertiaria с деструктивным поражением нервной системы, и пресловутая отравленная пуля Фани Каплан тут совершенно не причем».

«Думаю, вы правы, — соглашается отец, — и осталось ему дней семь-десять, не больше».

«Я только одного не пойму, — глубже засовывая руки в меховую муфточку, говорит тетя Надя, — Россия от всех этих перемен выиграет или проиграет? Кто займет его место?».

«Что можно сейчас знать, дорогая Надежда Александровна? — грустно усмехается Бреднев. — Главные претенденты на престол — Троцкий и Сталин. Один носится с маниакальной идеей мировой революции, у другого, как сплетничают в институте у Бехтерева, развивается паранойя вкупе с сухорукостью».

Маленькая Ада не выдерживает:

«А что такое паранойя?»

Головы взрослых, как по команде, поворачиваются в ее сторону. На лицах их написана растерянность, и тетя Надя торопливо говорит:

«Иди играть с мальчиками, Адонька, нехорошо слушать и повторять то, что говорят взрослые».

В кармане у Бреднева неожиданно играют часы, он достает их и долго жмет на кнопки, а звон все не хочет умолкать, такой резкий, тягучий и прерывистый.