Геннадий Мельников - Воспоминание большой реки Страница 3

Электричка, описав дугу где-то над крышами домов, остановилась у начала широкой лестницы, пролеты и горизонтальные участки которой своим ритмом напоминали тот путь, который пришлось преодолевать другим, — чьи имена там наверху в пантеоне бессмертия, — преодолевать, чтобы смогли когда-то построить эту лестницу, и не им самим, а вот этим людям и ему, Андрею, было легко подыматься наверх.

Здесь не было никаких табличек, указателей, никаких экскурсоводов, но все было ясным, знакомым с детства, и люди, приобщаясь к этому застывшему мгновению, к этим поющим стенам и белым березам, переходили на шепот. Отсюда уходили как после исповеди…

«Александр Невский» отшвартовался поздно вечером, а на его место уже заходил теплоход «Минин», шедший с туристами встречным маршрутом вниз по реке.

Андрей спустился на нижнюю палубу, которая не пользовалась особой популярностью: значительно у́же других — не умещались даже шезлонги, какая-то неуютная и темная, а главное — близко расположенные открытые иллюминаторы чужих кают не располагали ни к уединению, ни к дружеской беседе.

Андрей не искал ни того, ни другого. Просто ему пока не хотелось встречаться с Ниной и Сергеем Ивановичем.

На палубе было пусто как никогда. Только невдалеке у поручней стояла девушка в блестящем платье, да в самом конце матрос с красной повязкой на руке нагнулся возле лебедки.

Теплоход вышел на середину реки, но город, казалось, нависал над ним светящейся стеною. С берега доносилась тихая музыка.

Андрей только собрался было перейти на другой борт, как неожиданно вскрикнула девушка. Он вздрогнул и повернулся в ее сторону. Девушка, неестественно выпрямившись, смотрела на город.

— Что с вами? — спросил Андрей.

Она смотрела на него, и даже не на него, а куда-то сквозь, дальше, как сильно близорукий человек или ребенок со сна, и не узнавала, пока он не подошел… Это была Валерия. В ее широко открытых глазах застыл ужас.

— Что с тобою? — снова спросил Андрей, дотрагиваясь до ее плеча.

— Смотрите! — Валерия указала тонкой рукой в сторону берега. Пальцы ее дрожали.

Андрей посмотрел, но ничего не увидел. Вернее, увидел самое обыкновенное — гирлянды огней ночного города.

— Вы не видите?! Вон там! Смотрите!

Андрей наклонился к ее руке, чтобы точнее определить, куда она указывает и отшатнулся…

Огни на берегу вдруг все разом погасли, будто на них кто дунул, и в глазах на мгновение стало темно. Затем медленно проявилось багровое небо и темный город, но город был уже не тот, что несколько секунд назад, и разница заключалась не только в отсутствии освещения. Когда глаза привыкли к темноте, стало видно, насколько изменился силуэт города: дома, до этого сиявшие, как кристаллы, проплывали теперь мимо плоскими, бесформенными глыбами с зазубренными контурами и светлыми проемами окон без переплетов. Город горел…

— Что это?! — в свою очередь крикнул Андрей.

Сработало какое-то реле инстинкта — он мотнулся к трапу. Куда он бежал? Зачем? Прятался или хотел предупредить, позвать? На эти вопросы он позже не смог ответить, и в душе на всю жизнь остался неприятный осадок, как от тайно совершенного неблаговидного поступка. Но он остановился, не добежав до трапа: окна на берегу в домах вспыхнули все одновременно, словно одна рука прикоснулась к тысячам выключателей. И никакого пожара!

Андрей устало оперся о холодные поручни. Попался! Сейчас она будет смеяться: ей неплохо удалось внушение. До чего же глупо! А ведь мог предполагать, что подобное возможно от такой экзальтированной девчонки, как Валерия. Но нужно отдать должное — она мастерски, даже артистично провела сеанс. Такое можно пережить только в биофильме.

Чтобы как-то замять неловкость, он достал из кармана сигареты. Первая спичка сломалась. Спокойнее! Сделай вид, что шутка тебе понравилась, что ты принимаешь игру. Не драть же ее за уши, хотя подобные сеансы внушения не разрешается проводить без обоюдного согласия. Но почему она не смеется?

Валерия и не думала смеяться. Будто окаменев, стояла она на месте. Предчувствие чего-то недоброго стало надвигаться на Андрея бесформенной массой. Он снова подошел к ней, и снова перехватило дыхание…

Свет в окнах моргнул и погас, и зарево застыло на мертвых стенах и низком холодном небе. Ни о каком внушении не могло быть и речи. Андрей схватил Валерию за руку и потянул за собою в сторону.

— Смотри!

Берег так резко вспыхнул огнями, что Валерия зажмурилась. Город снова отсвечивал матовыми поверхностями зданий, снова был живым, знакомым, наполненным светом и музыкой. И вблизи все было прежним: теплоход носом срезал пологую волну, и она, гладкая, словно из парафина, медленно перекатывалась в темноту. На шлюпочной палубе показывали старый фильм, дежурный матрос перешел ко второй лебедке.

— Это показалось! Это сейчас пройдет, — торопливо говорил Андрей приходившей в себя Валерии. — Просто освещение… и угол, под которым смотришь…

Но, видимо, он и сам понимал, что говорит не то, но нужно было говорить, чтобы хоть чем-то заполнить ту пустоту, которая образовалась после происшедшего, похожего на ночной кошмар.

Нечто подобное Андрей испытал несколько лет назад — такое же чувство недоумения, растерянности и страха, — когда зайдя в тесную и душную каюты яхты, чиркнул спичкой, чтобы прикурить. Сразу же в лицо ему ударило чем-то красным и мягким, как подушка, а в ушах лопнули сотни электрических ламп. Он так же, как и сейчас, приходил в себя, бесстрастно наблюдая, как через треснувшее стекло выходил сизый дым, но тогда, в свежевыкрашенной каюте, все было объяснимо и логично, а здесь совсем другое, от него не зависящее, но чем-то напоминающее тот взрыв, и у него пока нет на этот счет никакого мнения.

— Ты уже успокоилась? — спросил он девушку.

Та молча кивнула.

— Ну вот и хорошо. Ты постоишь здесь, а я пойду туда… договорились?

Она поняла его и снова кивнула. Андрей отошел от нее на четыре шага… И снова багровое небо и черный горящий город. Но уже не так жутко, когда знаешь, что нужно сделать всего четыре шага, чтобы снова попасть в привычный и светлый мир.

— Ну что там у тебя? — спросил он Валерию.

— Все нормально, а у вас?

Он не успел ответить. Между теплоходом и развалинами, ближе к берегу, поднялся столб воды… Затем второй, третий, но уже ближе к теплоходу. Андрей не сразу догадался, что это, а когда понял, то уже не был в состоянии сделать назад ни шагу… По теплоходу стреляли.

Всплески, розоватые сверху, поднимались один за другим, словно по реке хлестал чудовищный дождь. Последний столб поднялся прямо у борта, закрывая собою берег и небо. Рядом вскрикнула и прижалась к нему Валерия…

Затем все исчезло. Столб воды без всплеска, как в немом кинофильме, опустился вниз, открывая знакомое небо, знакомый берег, знакомые дома. Свет из окон, казалось, источал тепло. Мимо проплывали и превращались в светящуюся пунктирную цепочку сигнальные огни. С берега все еще слышна была музыка.

— Ну вот и все, — сказал Андрей после того, как они исходили всю нижнюю палубу, тщетно пытаясь еще раз отыскать ту одну единственную точку, с которой все казалось другим, непонятным и странным. Видение больше не повторялось, и с каждой секундой оно блекло в сознании, как неясный сон.

Они разошлись, когда на шлюпочной палубе закончили демонстрацию фильма, и туристы стали спускаться вниз по крутым трапам.

В каюте Андрей, не раздеваясь, лег на койку и курил сигарету за сигаретой. Что это было? Мираж? Самовнушение? Групповой гипноз? Он не знал. Биофильм отпадал: для его аппаратуры потребовалось бы два таких теплохода. Но не это главное…

Что-то произошло с ним самим, а что — он не мог уловить, но это «что-то» — очень важное, и ему необходимо время, чтобы во всем разобраться. Он словно заглянул в чужую память, чужое воспоминание и теперь смотрел на себя как бы со стороны, как смотрят из самолета на желтую ленту летней дороги, по которой медленно-медленно, почти неразличимо на глаз, движется одинокий путник, и этот путник — он сам, и это ему так хочется умыться в тени после пыльной и жаркой дороги. У него было чувство как у человека, вскочившего на ходу не на свой поезд: он знает, что едет совсем не туда, что в противоположной стороне, на маленькой станции, та, ради которой он так спешил, будет ждать его только семь минут — семь минут, пока будут стоять рядом их встречные поезда. А он сидит в пустом купе, хотя время еще есть, — только выпрыгни на откос или рвани в крайнем случае стоп-кран, — но он сидит, тупея от своей беспомощности и трусости…

Нет! Он найдет в себе силу воли выпрыгнуть на ходу, не в прямом, конечно, смысле, и теплоход здесь не причем. Теплоход и Нина — как следующая остановка совсем другого поезда, в котором он едет непонятно куда. Но он сумеет оставить в прокуренном купе свой бессмысленный принцип несуразности, свои так нигде и не напечатанные рассказы, в которых вымученные сравнения все вместе не стоят одних «упругих чаек» Валерии. Он сумеет выпрыгнуть на стремительно набегающий ракушечник откоса!