Карен Стрит - Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр Страница 31

В библиотеке, наполненной учеными за работой, оказалось предсказуемо тихо. Быстро отыскав друга, я придвинул кресло к его столу.

– Уверен, визит к благодетельнице доставил вам удовольствие, – негромко сказал он.

– По крайней мере, он был познавательным. Она – само совершенство, но искусство таксидермии, на мой взгляд, слишком экстравагантно, – ответил я. – А что ваши исследования? Удалось обнаружить что-либо ценное?

Глаза Дюпена триумфально блеснули.

– Боюсь, намерения этого писаря пока останутся загадкой, но мне удалось отыскать примечательную информацию о Ринвике Уильямсе.

– Такой человек в самом деле существовал?

– Восьмого июля тысяча семьсот девяностого года Ринвик Уильямс предстал перед судом Олд-Бейли по обвинению в преступлениях, совершенных Лондонским Монстром.

– Лондонским Монстром?

Дюпен кивнул.

– Так называли гнуснопрославленного злодея – предположительно, мужчину – имевшего обыкновение резать бедра и ягодицы привлекательно выглядевших дам и таким манером терроризировавшего весь Лондон на протяжении двух лет.

Услышав высказывание Дюпена, я был потрясен.

– Вот как? И какой же был вынесен вердикт?

– «Виновен», – ответил Дюпен.

Это заявление потрясло меня еще сильнее.

– Он был признан виновным? Выходит, дед и бабушка не совершали тех преступлений, о которых написано в их письмах?

– Этого я не говорил, – возразил Дюпен. – Этого я вовсе не говорил.

Я был сбит с толку – как всегда, когда Дюпен начинал «мыслить аналитически».

– Быть может, вы вначале объясните, как нашли эту информацию, а уж после двинемся дальше?

– Конечно, – кивнул Дюпен.

На столе перед ним лежала вычерченная им карта, и он стукнул пальцем туда, где были отмечены даты и места нападений, упомянутых в письмах.

– Я внимательно просмотрел лондонские газеты за этот период в поисках любых упоминаний об этих преступлениях. Поначалу не нашлось ничего интересного. И вдруг в апреле тысяча семьсот девяностого – словно весь Лондон внезапно узнал о деятельности злодея, прозванного «Монстром», нападавшего на «беззащитных и обыкновенно привлекательных» горожанок. Газеты внезапно переполнились непристойными карикатурами, изображавшими злобную тварь – получеловека-полудемона, режущего задние части симпатичных юных леди огромным кинжалом, а затем – тех же юных леди, прилаживающих к своему исподнему медные кастрюльки, чтоб уберечь от Монстра свои седалища и честь. Затем Джон Джулиус Ангерштейн дал объявление, в котором обещал сто фунтов награды любому, кто поймает Монстра. Я, так сказать, пошел по этому следу и обнаружил, что тринадцатого июня тысяча семьсот девяностого года был схвачен и обвинен в преступлениях Монстра некто Ринвик Уильямс. Конечно, человек, выдвинувший это обвинение, заявил и о своем праве на вознаграждение от Ангерштейна. Восьмого июля Уильямса судили за преступления Лондонского Монстра. Здесь следует вспомнить, что нападение, совершенное в публичном месте с целью разорвать, разрезать, сжечь или иным образом испортить одежду являлось тяжким преступлением и каралось смертью или, в лучшем случае, «транспортацией» – то есть ссылкой в колонии, на каторгу. На суде более пятидесяти дам заявили, что они подверглись нападениям Монстра с тысяча семьсот восемьдесят восьмого по тысяча семьсот девяностый годы. Как я уже говорил, восьмого июля тысяча семьсот девяностого Уильямс был признан виновным, но затем он оспорил приговор. За его дело взялся адвокат по имени Теофил Свифт[48], и тринадцатого декабря тысяча семьсот девяностого года состоялся повторный суд.

– И его признали невиновным?

Дюпен отрицательно покачал головой.

– Снова «виновен», но в малозначительном преступлении, и приговорен к шести годам тюремного заключения – что, безусловно, лучше смертной казни или «транспортации».

– Но вы считаете, что и этот приговор был ошибочным?

– Да. Переписка Элизабет и Генри Арнольдов прекрасно отражает события, описанные в газетах, а некоторые нападения – например, восемнадцатого января тысяча семьсот девяностого года, после бала в честь дня рождения королевы, были совершены одновременно в разных местах и на разных женщин, что невозможно в случае преступника-одиночки. В письме также говорится, что Элизабет Арнольд получила роль в пьесе о проделках Монстра, а Генри Арнольд – нет, и «Морнинг геральд» за второе апреля тысяча семьсот девяностого года подтверждает, что премьера музыкальной пьесы под названием «Монстр» состоялась в театре Эстли накануне, первого апреля. Теперь следует вспомнить о том, что Ринвик Уильямс, согласно «Молитве», валлиец. Хоть имя в письмах и не упоминается, но написано, безусловно, о нем.

– Цветочная фабрика, – вспомнил я. – Она узнала в работавшем там валлийце балетного танцовщика, освистанного и прогнанного публикой со сцены Королевского театра.

– Верно. И в протоколах судебного заседания отмечено, что некогда Уильямс был учеником балетмейстера Галлини, а во время совершения преступлений работал на цветочной фабрике Амабеля Митчелла на Довер-стрит.

– Итак, – медленно, по мере рождения мыслей в голове, проговорил я, – вы убеждены, что мой враг забронировал мне номера в «Аристократической гостинице Брауна» потому, что на той же улице некогда находилась цветочная фабрика? Та самая, где бабушка, так сказать, имела встречу со старым знакомым, Ринвиком Уильямсом?

Дюпен кивнул.

– Согласно науке графологии, «Молитва невинного» Курвуазье была написана левшой, как и рекламное объявление «Аристократической гостиницы Брауна». Это видно по наклону букв и нажиму на перо. Тщательно изучив оба образца почерка, я убедился, что рука в обоих случаях одна и та же. Таким образом, если мистер Мэкки – левша, то ваш враг – именно он. Если же на самом деле ее написал писарь, отыскавший нас на публичном повешеньи, он может быть заодно с мистером Мэкки, а может и сам оказаться вашим врагом. И не стоит забывать о бутоньерке из искусственных фиалок, воткнутой вам в петлицу после нападения на Рассел-сквер.

Сей безобидный с виду факт поверг меня в ужас. Здесь явно читался намек на фиалки, купленные бабушкой на цветочной фабрике, и на то, как на меня в детстве напала торговка искусственными цветами.

– «Так молит тебя невинный, что был осужден за другого: оставлю в наследство все, что только есть дорогого. Унаследуй мое обязательство отплатить Э. А. за предательство», – негромко процитировал Дюпен. – Это не может быть простым совпадением. Подозреваю, вскоре вы получите новые письма, которые объяснят, в чем заключалось предательство Элизабет Арнольд и как оно связано с заключением Ринвика Уильямса в тюрьму.

Я понимал, что он прав, и с содроганием вспомнил заключительные строки «Молитвы»: «Истреби же все ее потомство – такова ей награда за вероломство».

Взглянув на свой брегет, Дюпен встал.

– Не обращайте внимания на угрозы в «Молитве», По, – сказал он, словно подслушав мои мысли. – Исподтишка грозят лишь трусы. Мы непременно разгадаем эту тайну и одолеем вашего врага. Бояться нечего.

– Спасибо, Дюпен. Постараюсь последовать вашему совету.

– Библиотека скоро закрывается. Оставим раздумья на время, пока крепкий сон не освежит наши головы.

Пропустив меня вперед, он двинулся за мной по коридорам Британского музея, наполненным эхом топота ученых мужей, покидающих сии священные своды.

Выйдя на улицу, я направился было в сторону «Аристократической гостиницы Брауна», но Дюпен не последовал за мной.

– До завтра, По, – сказал он с прощальным поклоном.

Это было так любопытно, что я тут же повернул назад.

– Но к Брауну-то нам, во всяком случае, по пути!

Лицо Дюпена приняло выражение, точнее всего описываемое словом «уклончивое».

– Я валюсь с ног от утомления, однако сегодня вечером должен почтить вниманием одно мероприятие. Но вам обязательно нужно выспаться. Пусть хотя бы один из нас будет завтра с ясной головой.

Я тут же понял, что Дюпен хитрит – он легко мог обходиться без сна несколько ночей кряду. Любопытство мое так обострилось, что даже мысли о моем враге покинули меня.

– Что же это за таинственная встреча, Дюпен? Надо ли полагать, что у вас назначено свидание с персоной, принадлежащей к прекрасному полу?

Более невероятной ситуации я и вообразить себе не мог. Скорее всего, Дюпен предпочел бы провести вечер в одиночестве, в окружении книг. Заставить его посмотреть новую пьесу или провести время за другим подобным развлечением удавалось крайне редко. Замечание же мое было отпущено нарочно, чтобы поддразнить его – это был самый верный способ выудить из Дюпена правду.

– У меня не назначено никаких встреч, – ровным тоном ответил он. – Как я и сказал, это – мероприятие, которое я не слишком хотел бы посещать, однако должен.

С этими словами он вынул из кармана брошюрку и подал ее мне. Брошюрка оказалась каталогом аукциона Филлипса. Обложка объявляла о распродаже, открывающейся на Нью-Бонд-стрит, 73 сегодня вечером, начало регистрации в шесть.