Останкино 2067 - Сертаков Виталий Владимирович Страница 31

– А как же другие бабы?

– Их нет, цветочек, их просто нет.

Она снова подпускает меня, снова притягивает, но не удовольствуется французской любовью; ей надо большего, моя девочка сегодня подралась. Пока я разгибаюсь и освобождаюсь от штанов, она уже готова, она уже сложилась в поясе, она задирает повыше блузку, гибкая ящерка бегает по спине. Я так люблю, когда на ней что-то остается из одежды…

– Ну, давай живей, я вся…

До постели мы не доберемся, это очевидно. Она опрокидывается спиной мне на грудь, она трогает себя и облизывает пальцы. Снова трогает и снова облизывает. Ксана становится кончиками пальцев на подлокотник кресла, она слегка покачивается, такое ощущение, что ее жадный цветок сам находит меня…

– Давай же, давай, Янек, сильнее!

Если бы слова могли спасти, если бы слова могли сложиться в магические фразы и растопить ее сердце…

Ксана сползает щекой по стене, ее растопыренные пальцы скребут чудовищный узор обоев.

– За бедра, Янек, держи меня, раскрой меня… Ах!

Непонятно, почему мы до сих пор не упали. Я ищу спиной, ногами, во что бы упереться; я ловлю ее за бока, ладони соскальзывают с мокрого живота… Ксана сложилась почти пополам, пот стекает по спине. Я наклоняюсь и слизываю ее соль, она дергает задом, она не может стоять спокойно.

– Нет, сделай мне больнее, мальчик…

Я глубоко, я так глубоко, что упираюсь внутри в упругий мягкий валик; я так хотел бы оказаться на ее месте в эту минуту, когда ее пре-е-е-е-ет…

Что она чувствует в эти секунды? Может быть, хотя бы в эти секунды она чувствует что-то ко мне?

Мне следует прокричать совсем другое, мне следует отстраниться и поймать правду за хвост, если у правды есть хвост, но вместо этого я продолжаю дурацкую игру:

– Скажи мне, что с тобой сделать?

Она говорит, сначала чуть слышно, а потом я дергаю ее голову назад, отрываю ее от стены… Там остается влажное пятно, из ее распахнутого рта тянется струйка слюны… Больно я бы не смог ее ударить, от ее боли у меня мгновенно стихают все желания. Ксана заходится в беззвучном крике, а потом говорит, выкрикивает эти слова, надрываясь. Чем больше грязи она выплескивает из себя, тем отчаяннее заводится, тем скорее приближается к финалу…

Я обожаю ее.

Ксана сползает все ниже по стене, приходится развернуться, я бросаю ее животом на толстый мохнатый подголовник кресла. Я отпускаю ее затылок и одним движением отрываю льняной рукав, из ее горла вырывается хриплый клекот:

– Да, все разорви, все тряпки, мой мальчик…

Я дергаю за ворот, с треском расползается ткань, и тут же мы вместе рвем оковы тяготения. Мы отрываемся от пола, от завтрашних будней, от сегодняшней потасовки, от вчерашних убийств; мы парим, как два крошечных ангела…

Потом я вглядываюсь в потолок, а Ксана зализывает царапины у меня за ухом и на плече. Я поворачиваюсь к зеркалу; так нелепо смотреть на себя, лежащего горизонтально.

Служебный вызов. Несколько секунд мы не двигаемся. Тяжело дыша, глядя через мое плечо, Ксана облизывается и тяжело дышит.

– Не отвечай, у меня плохое предчувствие.

– Тем более… – говорю я. – Если еще и у тебя плохое предчувствие.

Накидываю халат и приказываю «домовому» выдать общую трансляцию. И тут же понимаю, что предчувствия нас не обманули.

В скрине голый мужчина со связанными руками и неестественно повернутой головой. Он лежит, скорчившись, на голубом ковре, и ковер промок от крови.

14. Чужая память

– Четвертый канал! – бурчит со всех экранов Гирин. – Но лучше тридцать второй, шевелись!

«Тридцать второй» – это круглосуточная криминальная хроника. Канал для извращенцев, для тех, кто давно хотел покончить счеты с жизнью, но сомневался. Для тех, кто хотел бы окончательно убедиться в приближении апокалипсиса. С тех пор как тиви срослось с Инетом, перепуталось и превратилось во что-то новое, цензуре федералов все труднее отслеживать такие вот протуберанцы бреда, как тридцать второй канал. Все, на что стал способен цензурный комитет, – это отслеживать, кто и что смотрел и слушал. Этим они и занялись, а я тогда, помнится, наконец-то досмотрел «Реаниматоров»…

Я помню, как совсем маленьким ребенком отец брал меня с собой в странное место, где посреди площади собирали огромную кучу из чего-то мелкого и блестящего. Позже я узнал, что это были так называемые мобильные телефоны. Для них тоже не нашлось места в новых системах связи. Как раз в то время появились первые «салфетки», мягкие экраны со встроенным процессором; позже к ним прилепилось английское обозначение «скрин». И тогда же произошел прорыв в производстве объемных театров, теперь скрином могла становиться любая поверхность. Квартира без театра на потолке перестала котироваться, а мягкие компьютеры в обязательном порядке начали вшивать в одежду. Какой подросток выйдет в куртке без мощного скрина на внутреннем кармане? Правда, теперь в ходу голографические трансляторы, но для детишек это пока дороговато.

«Тридцать второй поможет вам отбросить сомнения!»

Это уж точно. Но Ксана опережает меня и включает «четвертый». Четвертая кнопка под личным патронатом губернатора, она славится тем, что журналисты буквально ночуют в багажниках милицейских машин.

Гладенький диктор разевает рот, смешно округляя губы. Некоторое время до меня не доходит, о чем это он и почему мелькают огоньки «скорой помощи».

«…Пытались взять интервью у начальника отдела убийств подполковника Фор, но она сообщила только, что убийца нанес несколько ударов тяжелым предметом жертве по голове… Также не исключаются версии промышленного шпионажа, поскольку найдено портативное электронное устройство, предположительно японского производства, само существование которого еще недавно дружно отрицали наши технари от криминалистики. Это скраббер, который позволяет за короткое время в полевых условиях удалить чип, находящийся в радужной оболочке глаза либо в ушной раковине… Как известно, вживленные под кожу инфочипы разрушаются спустя несколько часов после остановки сердца, как только начинается трупное окоченение… Госпожа подполковник сообщила, что с подобной техникой сталкивается впервые. Клементина Фор заявила, что, как это ни печально, коллеги из ФСБ не только не стремятся обнародовать факт нахождения подобной техники в руках преступных синдикатов, но уже долгое время они опровергают слухи о самом существовании скрабберов… Если станет известно, что принтами покойников все-таки можно воспользоваться для вскрытия замков или считывания информации, это будет означать, что силовые ведомства заведомо лгали о полной защищенности…»

Гирин чешет нос, искоса оглядывая свежие повреждения на моем лице. Однако, едва я разеваю рот, чтобы выдать свою версию событий, шеф прижимает палец к губам. Я послушно замираю и кручу в голове, как бы половчее доложить о вчерашнем.

– Ты не находишь, что это становится доброй традицией? – из ванной спрашивает Ксана. – Стоит нам заняться сексом, как в городе кого-то убивают…

Официально я не обязан отчитываться Гирину о ходе расследования ежедневно, тем более что, с точки зрения бизнеса, ничего ужасного не происходит. Со страховщиками Костадиса нашли общий язык, проблемой Милены Харвик занимаются федералы, они чересчур поспешно заявили, что убийство актрисы никак не связано с телевидением. Сценарии расходятся, несмотря на бешеную цену. Уже пошла в продажу «Нуга», где задействована целая команда перформеров, и аналитики рынка заговорили о тенденциях спроса на будущий год. Никто почти не вспоминает о несчастном случае с Тео Костадисом, слишком много свежих новостей, слишком много насилия. Вот, к примеру, сегодняшнее миленькое убийство, не далее как полчаса назад. Диктор лучится счастьем, точно рассказывает о праздничных гуляниях:

«…Мне принесли свежую информацию. Средства слежения зафиксировали, как две женщины, обе в черных очках и темных париках, бегут из офиса к лифту. Возможно, что вторая, та, что полнее и ниже ростом, ранена или пьяна. Возможно также, они хотели добраться до сейфа, но их спугнул охранник, открывший огонь на поражение. Однако обеим предположительным преступницам удалось скрыться…