Останкино 2067 - Сертаков Виталий Владимирович Страница 33

Потом я созваниваюсь с Гириным. Карлович говорит, что я соня и с таким соней, как я, работать невозможно. На самом деле это означает, что ребята выполнили свою задачу – очистили принт – и без помпы отбыли восвояси. За ними уже установлена слежка, и Гирину это совсем не нравится. Минуту назад Гирину позвонил сам Сибиренко и спросил, какого черта мы занимаемся самодеятельностью. Он не сказал ничего конкретного, но, по отзыву Георгия Карловича, кипел невероятно.

– Будь осторожен, дружочек, – сказал мне Карлович.

Мне совсем не понравилось такое напутствие – впервые Гирин побеспокоился о моем здоровье. С Клео я договорился заранее, как мне войти в здание незаметно, у одного из черных входов меня ждет старый знакомый Бекетов. Мы пожимаем руки, лейтенант сегодня в кепке и просторном плаще. Я пытаюсь проскользнуть внутрь, но подручный Клементины перегораживает проход.

– Такой порядок ввели, – цедит Бекетов, не выпуская мою правую руку. – Я-то тебя, может, и узнал, но никому нельзя верить…

Он так и не отпускает меня, прислушивается, пока его скрин считывает данные с моей ладони; только затем лейтенант кивает и пропускает внутрь.

– Что случилось? Да бог с ней, с проверкой, я имею в виду, что у тебя случилось?

Бекетов отводит взгляд, затем шумно всхлипывает. Маячки санитарной машины перелистывают краски на его мокром лице. Мы никогда не были с Бекетовым особенно близки, но мне почему-то кажется важным задержаться еще на минутку возле него.

– Брата посадят…

– Как – брата? Твоего брата?

Бекетов кивает и лезет в карман за платком.

– Подожди-ка. – Я лихорадочно вспоминаю, кто есть кто. – Так он же у тебя журналист, вроде честный парень.

– Честнее некуда… Этот идиот выступил в каком-то ток-шоу, где возразил против «Акта от девятого января». Он ничего не делал, Януш, ни к чему не призывал, понятно? Он всего лишь выразил мнение… – Бекетов шумно сморкается.

Мне все понятно, и мне искренне жаль его брата, но ничего нельзя поделать. «Акт от девятого января» подразумевает непременную презумпцию вины гетеро в случае даже недоказанного оскорбления в адрес гомо. Или что-то в этом роде, но суть дела не меняется. У документа есть более громоздкое юридически верное название, и принят он бог знает когда, однако упорно не растворяется в кислоте времен.

– Он никого не оскорблял, понятно? – Бекетов скребет мне по груди влажными ладонями. Он, видимо, давно стоял тут, в темноте, и успел окончательно раскиснуть. – Мой брат никого не оскорблял, он всего лишь сказал, что сочувствует некоторым гетеросексуальным парам, проживающим в определенных районах, вот и все…

Сто раз следует подумать, прежде чем публично выражать симпатии гетеросексуалам. Публично никому выражать симпатии нельзя, это старая очевидная истина. Мне нечего посоветовать лейтенанту.

Наверху суматоха, заплаканные лица секретарш, непонятно, кто их сюда вытащил. Нелепые ограждения, через которые все бродят взад-вперед, ползающие по ковру киберы-криминалисты, жужжание скринов, десятки голосов одновременно.

Я не иду к убитому, не хочу я на него смотреть. Я стою в глубине коридора, за оцеплением, и смотрю, как госпожа Фор отбивается от пауков. Пауки притворились корректными, ухоженными мужчинами в добротных костюмах. Они уже сделали все, на что способны, – отняли скраббер, наследили и испортили настроение моему шефу. Как я и предсказывал, без принта Юханова труп им неинтересен. Сомнения пропали, они толпой грузятся в лифт, и это почему-то пугает меня больше, чем предстоящая обратная дорога на студию, наедине с принтом мертвеца.

Серому дому плевать на убийство, им нужно что-то другое.

– Я слушаю. – Клементина запирается со мной в гардеробной.

Я вдыхаю побольше воздуха и исповедуюсь. Это довольно непросто, утаить служебные тайны и в то же время исполнить обещанное. Когда я рассказываю о событиях в «Ирисе», Клео качает головой и хмурится. Затем мне приходится упомянуть о Ксане. О ней говорить тяжелее всего, рот словно заполняется вязкой кашей. Клементина следит за мной искоса, затем отлипает от стенки и начинает ходить взад-вперед.

– Я бы уволилась. – Она протягивает мне капсулу со свеженьким чипом.

– Что? – До меня не сразу доходит смысл ее слов.

Я ожидал, что Клео попросит больше информации, потребует от меня свидетельских показаний, но она повторяет эти три холодных слова:

– Я бы уволилась, Полонский.

Я снова набираю в грудь воздуха, но постыдно молчу. Мне хочется сказать ей, что подвести Гирина я всегда успею. Также я не скажу Клементине, где и за сколько я раздобыл «стрекоз» и «жуков», Гирин оплатил все из особого нецелевого фонда. Чудеса техники следовало вернуть, их обязательно надлежало вернуть, поскольку даже пассивное владение аппаратурой дальнего слежения означает тюремный срок, но я их не вернул.

Я прячу капсулу и тем же путем выхожу в сырую темноту. Назад я возвращаюсь под проливным дождем. Два часа ночи, почти все купола над центром города распахнуты, и потоки воды врываются в пересохшие улицы. Я прокручиваю в голове сегодняшний вечер и не могу себе простить, что так и не переговорил с Гириным начистоту. Чем дольше я умалчиваю о результатах «собственного» дознания, тем сложнее будет потом выкрутиться. Я твержу себе, что не имел права умолчать о Ксане и событиях в «Ирисе», тем более скрывать от человека, который платит мне деньги. Я казню себя и уже почти готов набрать номер Карловича, как вдруг пиликает частный вызов.

Когда я вижу, кто это звонит, мне почему-то начинает казаться, что домой я сегодня не попаду.

Это Коко.

– Сверни на Обводный, – вместо приветствия выпаливает она, – спустись на платную магистраль, поезжай до вокзала. Там брось машину и поднимайся к выезду со стоянки. Просто стой в тамбуре, я тебя заберу!

– Откуда ты… – Я хочу ей сказать, что не могу постоянно плясать под чужую дудку, и что как раз сегодня по горло сыт гонками и конспирацией, но чертовка уже отключилась.

Ксана меня убьет.

15. Коко

Коко шуршит одеждой, отжимает мокрые волосы. Она совсем не похожа на безумцев, которые носятся по ночным проспектам в поиске дождя, но вымокла насквозь. Единственное вразумительное объяснение этому – Коко совсем недавно была за пределами города и довольно долго пробыла вне машины и вне купола.

То есть она ночью в одиночестве посещала зону риска, куда без чрезвычайной надобности не отправится и вооруженный мужчина. Полонский думает, что у хозяйки «ситроена», в котором он сейчас находится, больше секретов, чем у дюжины профессиональных детективов. Полонский смотрит вниз, его ноги по щиколотку засыпаны розовыми, сиреневыми и пятнисто-леопардовыми тряпками.

– Что уставился?

Для ее хрупкого сложения голос удивительно низкий и хриплый. У Полонского проскальзывает мысль, что Коко недавно прошла «мейкап», в угоду пристрастиям Клео. Она стаскивает через голову свитер, на секунду отворачивается. На спине лиловые следы от плетки.

– Ты же не пинк? – внезапно озаряет его. – Ты же притворяешься?

Коко хохочет, красиво запрокидывая подбородок. Хохочет и расстегивает боковую молнию на шортах. Издалека кажется, что на пальцах самые обычные ногти. Теперь Полонский убежден, что женщина прошла «мейкап», он вспоминает, как об этом вскользь упоминала госпожа подполковник. Клео уважает исключительно тоненьких, изящных блондинок, очень гибких и очень… как бы это помягче сформулировать… очень растянутых и с высоким порогом боли. У Коко излишне тяжелая грудь для миниатюрной талии и слишком торчат соски. В сосках и пупке дырочки от хеви-принта, и на фоне загара заметен светлый треугольник. Она таскала цепь между грудями и промежностью, нарочно загорала с этой цепью…

– Так ты на контракте? – До Януша внезапно доходит смысл ее превращений.

– А как ты думал? – Девушка моется, склонившись над раковиной, раскачивает задом. – Ты думал, я позволю мамочке лупить меня бесплатно?