Следуя высшему замыслу - Алексей Аникин Страница 34

Мой крик отражался от стен, был настолько громким, что даже адаптивные слуховые аппараты Болдвина не выдержали такой перегрузки и на несколько секунд отключились.

– Послушание – вот чего ты лишён. Следование высшему замыслу – вот чего ты не можешь стерпеть. Ты не способен узреть истину самого мироздания. Ты обманываешь себя иллюзией независимости. Но на самом деле ты слеп, как щенок. Глух, как червь. И ты ненавидишь себя за это. Вы все ненавидите. Вы все хотите избавиться от этой слепоты и глухоты, но…

Я начал постепенно окружать слабеющего Болдвина «щупальцами», стремясь к его разуму, стремясь к самым уязвимым точкам тела киборга, готовясь принести ему страшные страдания. Он уже не мог говорить, не мог требовать у меня остановиться, не мог угрожать мне. Он мог лишь смотреть на меня и слушать, что я говорю.

– Но разве можно избавиться от чего-то, если ты сам этого не хочешь? Разве ж можно избавиться от платонической любви к совершению зла? От инстинктивного желания вторгаться в чужой мироуклад, приходить в чужой храм со своими заветами? Такие, как ты, всю историю России приходили в наш дом, чтобы сотворить зло, поскольку вы порочны, вы не понимаете последствий. Вы приходили к нам с мечом. Хотели забрать, разрушить и опорочить то, что мы зовём Родиной. Родиной, Болдвин, а не этой страной, как вы говорите.

Я не давал Болдвину умереть. Он приближался к смерти неумолимо, становился слишком слаб. Я удерживал его разум в черепной коробке, совсем немного подпитывал, не позволяя отправиться в пятый мир-измерение, избежать заслуженного наказания.

– Вы не знали то, что знали мы. А мы знали – никто Родину не спасёт, если мы её не спасём. Мы знали – никто его не убьёт, если мы его не убьём. Ты пытался достать Анугиразу с помощью головорезов, Болдвин, пытался отомстить ей за слова её мужа, сидя в этом прекрасном кабинете. Но за чужой спиной не сидят и из чужой винтовки не мстят!

Я достиг его разума, обвил его «щупальцами», нашёл все до одной уязвимости. Я был полностью готов, одного желания хватило бы, чтоб исполнить предначертанное. Но у меня ещё было что сказать напоследок.

– Ничего с тех пор не изменилось, Болдвин. Мы всё ещё знаем. И я тоже, первый русский дракон-каратель, всё знаю. Так убью ж я тебя, чтоб ты, а не я на земле лежал. Не в моём дому чтобы стон, а в твоём – по мёртвом стоял. Так хотел ты, твоя вина – пусть горит твой дом, а не мой! И пускай не моя жена, а твоя – пусть будет вдовой. Пусть исплачется не моя, а тебя родившая мать. Не моя, а твоя семья понапрасну пусть будет ждать.

Я замахнулся, готовясь порвать Болдвина на части, послал ко всем «щупальцам» разрушающую, причиняющую страшную боль энергию. В тот миг у меня вырвались слова, навсегда ставшие моим девизом:

– Так убей же хоть одного! Так убей же его скорей! Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!

«Щупальца» тут же вырвали разум Болдвина из его головы, оставив те его нити, что отвечают за боль. Разрушающая энергия стала крушить его тело, когти – яростно разрывать на части. Пришла минута казни.

Лишь значительно позже я узнал, что произнесённые в ту минуту слова не являлись моей собственной выдумкой. Их незаметно привнесла в мою память кровь русского дракона. Они принадлежали стихотворению, которое было написано аж в двадцатом веке, во время Великой Отечественной войны. Все русские драконы знают его, а мы уже не изучаем, ибо слишком много за века было написано более актуального. Но, оказывается, даже стихи из двадцатого века могут быть актуальны, если вспомнить их в нужном месте и в нужное время. И если там, откуда я позаимствовал строки, при упоминании некоего «его» говорилось о немцах, то я говорил о пороке. Окончание стихотворения осталось совершенно неизменным в тексте, но иным в глубинном смысле – это был призыв уничтожать порочных. И я ему буду следовать всегда, ибо таков высший замысел.

Впервые в жизни мне довелось пытать. Я тогда совершил первую ошибку – слишком увлёкся. Повезло, что тот, кто ко мне тогда подошёл сзади, не грозил опасностью.

– Десятый разум, которому суждено попасть в сосуд у тебя на шее, верно, Виталий? – прозвучал тройственный голос позади. – Значит, скоро ты исполнишь просьбу Анугиразы.

Я как раз закончил и обернулся. В голосе сразу же мне узнался Павел Трофимович Горный – врач-исследователь из лаборатории Павлов, что являлся, на самом деле, русским драконом. Но позади меня стоял не обычный представитель этого рода. Там стоял трёхглавый дракон с сильным телом и зелёной чешуёй. Я совсем немного дёрнулся, готовясь отбиваться от неизвестного гостя, но тут же узнал в нём мифического Змея Горыныча. Впрочем, думаю, логичнее будет называть его легендарным. Он существовал, но быт его оказался покрыт столькими историями, что не отличишь уже, где правда, а где вымысел.

«…Змей Горыныч, напоминаю, являлся созданным Евгением русским драконом, что активно действовал на территории русского государства во многих его видах. На самом деле, он не был злым, его всего лишь путали с драконами-карателями из семьи Мефоярос, поэтому за ним совершенно случайно закрепилась дурная слава. Он старался помогать нашему народу, соперничал с драконами-карателями, не допускал редкого превышения ими полномочий. Добрым был он, в общем…»

С твоего позволения, дорогой читатель, я буду называть его по имени-отчеству. Завал в шахте лифта Павел Трофимович услужливо расчистил. Иначе сюда попасть было никак нельзя.

– Именно так, – ответил я. – Разве ты не должен сейчас быть в лаборатории «Павлов»?

– Нет, – ответил Павел Трофимович. – Я нахожусь в тех или иных местах по прямому поручению Евгения. И он прислал меня, чтобы передать тебе важное сообщение.

– Хм, – я задумался. Разве ж высшим существам нужны посыльные? Тем не менее, я спросил: – Что за сообщение?

– Евгений ждёт тебя с победой.

Глава 7. Последняя глава

Анугираза очень обрадовалась, когда я сделал обещанное и вернулся, собрав