Лао Шэ - Избранное Страница 36

Но чаще Хуню в полузабытьи сидела одна на кане и вспоминала первые дни замужества, когда она расцвела, словно цветок под лучами солнца. Нет, она не в силах расстаться с Сянцзы! Пусть возит коляску, пусть побирается, все равно она всегда будет с ним. Ведь терпят эти женщины со двора, и она стерпит, И не будет больше думать об отце.

С тех пор как Сянцзы ушел от Лю Сые, ему не хотелось показываться на улицах в западной части города, чтобы не встречаться с рикшами из «Жэньхэчана». Поэтому он возил коляску в восточной части. Однако сегодня, сдав коляску, он решил побывать в знакомом квартале. Слова Хуню запали ему в душу. Сянцзы хотел испытать себя, посмотреть, сможет ли он вернуться к Лю Сые. Предположим, Хуню помирится с отцом и они вернутся в «Жэньхэчан». Но как он будет себя там чувствовать?

Еще издалека завидев прокатную контору, Сянцзы поглубже натянул шапку, чтобы его не узнал кто-нибудь из знакомых. Лампочка над воротами живо напомнила ему, как он пришел сюда, как Хуню затащила его к себе, и на сердце у него стало невыносимо тяжело. Скандал в день рождения Лю Сые и все, что произошло потом, с необычайной ясностью промелькнуло перед глазами. Вспомнилось и другое: Сишань, верблюды, семья Цао, сыщик — все ужасы, которые ему довелось пережить. Однако эти воспоминания оставили его безучастным, словно больше его не касались. Но тут он подумал: ведь эти события — частицы его жизни! И душу Сянцзы охватило смятение. Все закружилось, замелькало, поплыло… За что, почему на его долю выпало столько обид и страдании? С тех пор прошло много времени, а ему казалось, что все это было только вчера. Сколько же ему лет? Сянцзы знал лишь одно: с того дня, когда он впервые попал в «Жэньхэчан», он сильно постарел. В ту пору в сердце его жили надежды, а сейчас они уступили место отчаянию. Прошлое неумолимо давило его.

Сянцзы долго стоял перед «Жэньхэчаном» и не отрываясь смотрел на яркую электрическую лампочку. Вдруг сердце его дрогнуло. Три позолоченных иероглифа: «Жэнь хэ чан», — висевшие под лампочкой, показались ему другими. Он не обучался грамоте, но хорошо помнил, как выглядел первый иероглиф. Он очень простой! Теперь этот иероглиф изменился, стал каким-то странным. Сянцзы не мог понять, в чем дело. Взглянул на дом — везде было темно. Он хорошо знал эти две комнаты — отца и дочери!

Наконец ему надоело стоять, и он, понурившись, побрел домой. Сянцзы шел и размышлял: уж не разорился ли хозяин «Жэньхэчана»? Надо бы все толком разузнать, а потом сказать Хуню.

Когда он вернулся домой, жена со скуки грызла семечки. Лицо ее не предвещало ничего хорошего.

— Опять поздно! — разразилась она. — Слушай, я не стану больше терпеть! Тебя весь день нет дома, а я боюсь нос высунуть, того и гляди что-нибудь сопрут. Во дворе всякий сброд, не с кем словом перемолвиться. А я ведь живой человек! Ты сам подумай, как нам жить дальше?

Сянцзы не проронил ни слова.

— Ну что ты молчишь? Нарочно злишь меня? У тебя что, язык отсох?

Сама-то она трещала как пулемет!

Сянцзы продолжал молчать.

— Давай сделаем так. — Хуню старалась говорить строго, но вид у нее был растерянный: она чувствовала свое бессилие. — Давай купим две коляски и будем сдавать их в аренду. А ты будешь дома, ладно?

— Две коляски — значит три мао в день, этим не прокормишься! Надо одну сдавать, а другую буду возить я. Тогда обойдемся!

Сянцзы говорил не спеша, обдумывая каждое слово. Когда речь зашла о колясках, он забыл все на свете.

— Так что же переменится? Тебя все равно не будет дома.

— Можно и по-другому. — Все мысли Сянцзы сосредоточились сейчас на коляске. — Одну будем сдавать в аренду на весь день, другую — на полдня. Я буду работать либо с утра до трех, либо с трех и допоздна. Что ты скажешь?

— Ладно, посмотрим, — согласилась Хуню. — Не придумаю, ничего другого, так и сделаем.

Сянцзы ликовал. Он будет возить собственную коляску! Пусть даже купленную женой. Ничего, постепенно он подкопит деньжат и купит еще одну коляску, и она будет принадлежать только ему.

Сянцзы вдруг почувствовал, что и в Хуню есть что-то хорошее. Он неожиданно улыбнулся ей, улыбнулся искренне, от всего сердца, как бы разом вычеркнув из своей жизни все горести. На душе у него стало так легко и светло, словно он родился заново!

Глава семнадцатая

Вскоре Сянцзы кое-что разузнал. Оказывается, Лю Сые часть колясок продал, а часть передал на паях владельцу другой прокатной конторы в западной части города. Сянцзы понял: старику одному справляться было не под силу, он ликвидировал дело и, наверное, ушел на покой. Но куда он перебрался? Этого Сянцзы так и не выяснил.

Сянцзы не знал, радоваться ему или печалиться. С одной стороны, такой оборот как будто был ему на руку — планы Хуню рухнули, и теперь он будет честно зарабатывать на жизнь, не завися от других и не поступаясь своей гордостью. Но вместе с тем жалко было, что пропало столько добра! Кто же мог подумать, что старик заграбастает все и ему с Хуню ничего не достанется!

Но раз уж так случилось, Сянцзы решил об этом не думать и тем более не горевать. Пока у него есть сила, он не пропадет. Поэтому Сянцзы рассказал обо всем Хуню совершенно спокойно.

Однако Хуню пришла в отчаянье. Выслушав Сянцзы, она живо представила себе свое будущее. Все кончено! Теперь она на всю жизнь останется женою рикши! Ей никогда не уйти с этого двора! Она допускала, что отец женится вторично, но ей в голову не приходило, что он может бросить «Жэньхэчан». Если бы отец женился, Хуню еще поборолась бы за свою долю имущества, а может быть, договорилась бы с мачехой. Пока старик держал коляски, еще оставалась какая-то надежда. Но что отец проявит такую жестокую решимость, превратит все имущество в наличные и тайком улизнет — этого она не могла себе представить. Даже размолвку с отцом она надеялась использовать в своих интересах, зная, что в делах ему без нее не обойтись. Кто же мог подумать, что старик возьмет и распростится с «Жэньхэчаном»?!

Весна давала о себе знать, почки на деревьях порозовели, набухли, но во дворе, где жили Сянцзы и Хуню, приближения весны почти не чувствовалось: тут не было ни цветка, ни деревца.

Лишь теплый ветер гулял по двору, превращал лед в лужи, разносил зловоние оттаявших отбросов, поднимал с грязной земли и кружил куриные перья, шелуху чеснока и обрывки бумаги. Людям на этом дворе каждое время года приносило свои заботы. Правда, весной старики могли выйти погреться на солнышке, а девушки смыть слой копоти с лиц, да и женщины уже не боялись выпускать детей поиграть: теперь ребятишки могли запускать змеев из старой бумаги, бегать по двору, и смуглые ручонки их больше не мерзли и не трескались от холода. Но зато закрылась благотворительная столовая, перестали отпускать в долг рис, благодетели не раздавали больше денег. Бедняки, казалось, были отданы на милость весеннему ветру и солнцу.

Когда молодые всходы только зеленеют, а прошлогодний рис уже на исходе, цены на продукты резко повышаются. Дни становятся длиннее, старикам не хочется спать, и они еще больше страдают от голода. Даже вши весной становятся злее и так и кишат в рваной ватной одежде. Весна беднякам лишь прибавляет горя.

Сердце Хуню замирало, когда она смотрела на грязный двор и отрепья соседей, когда вдыхала талый зловонный воздух, слышала стоны стариков и плач детей. Зимой люди прятались, мерзлая грязь скрывалась под снегом, а сейчас и люди выползли из своих нор, и все отбросы выступили на поверхность. Даже стены оттаяли и обмякли, будто готовые завалиться в ближайший из дождливых дней. Во дворе разрастался отвратительный бурьян нищеты, все выглядело гораздо ужаснее, чем зимой.

Лишь теперь Хуню осознала, что ей, может быть, придется здесь жить всю жизнь. Деньги ее скоро кончатся, Сянцзы по-прежнему будет бегать с коляской, и никуда им с этого двора не уйти.

Наказав Сянцзы присмотреть за домом, она отправилась в Наньюань к тетке, разузнать об отце. Тетка рассказала, что Лю Сые заходил к ней в январе, числа двенадцатого по лунному календарю. Он собирался поселиться в Тяньцзине или в Шанхае. Мол, за всю свою жизнь он не выезжал за ворота столицы: жить осталось немного, надо повидать свет! К тому же ему стыдно оставаться в городе, где собственная дочь его так опозорила. От себя тетка добавила, что, может быть, старик только напустил туману, а устроился где-нибудь здесь, в укромном местечке. Кто его знает!

Вернувшись домой, Хуню упала на кан и заплакала навзрыд. Плакала искренне, долго, пока глаза не опухли. А наплакавшись, сказала Сянцзы, утирая слезы:

— Вот что, упрямец! Будь по-твоему, раз я просчиталась.

Выйдешь за петуха — ходи курицей. Что теперь говорить! Вот тебе сто юаней, иди покупай коляску.

Сначала она собиралась купить две коляски, чтобы одну сдавать в аренду. Но потом решила купить только одну, для Сянцзы, а деньги попридержать: у кого деньги — у того и власть. Мало ли что взбредет Сянцзы в голову, когда у него будет коляска! Нужно быть готовой ко всему.