Ирина Белояр - Картошка и саксофон Страница 4

— Ааааа!

Ольга жмется в угол бассейна, глаза — по полтиннику.

— Ты…

На руках у Ольги — красные пятна. Выгибаясь, как кошка, большая мягкая кошка бочком выползает на бортик.

— Танька! Танькаааа!

И вот тут я протрезвел…

В саду Татьяны не было. Да я и не рассчитывал.

…Они не просто смотрели друг на друга. Они уже были друг другом — черноволосая девчонка и древний истукан.

Потом девчонка вздохнула полной грудью и исчезла.

Он тоже вздохнул, грубые борозды разгладились, деревянные веки прикрыли деревянные глаза…

Мы любим сентиментально. Как крокодилы. Мы ненавидим с нежностью иезуитов. Мы равнодушны до язвы, философичны до цирроза, мудры до маразма и жизнерадостны, как гниющий труп… пока осьминог внутри не зашевелится, пока не поднимется под самое горло бесшабашно-безбашенное желание летать и петь, убивать и быть убитым — болезненное желание быть живым…

Вы думаете — зачем я приволок это дерьмо с собой в Россию.

Так вот — я не брал его с собой.

Я бежал без оглядки, единожды ощутив на себе его взгляд.

Вот только он знал, куда я бегу. Он уже все обо мне знал.

Я всегда приглашаю по две девчонки. Мне так спокойнее.

Я не смотрю боевиков и триллеров. Порнушку тоже не смотрю.

Я стороной обхожу людей, которые мне несимпатичны. Не позволяю себе злиться.

Я ничего себе не позволяю.

Но выхожу на улицу — и вижу квадратные коробки домов.

Засыпаю — мне снятся стальные конструкции со множеством шпилей, на которые, как бабочки на булавки, насажены люди.

Просыпаюсь — шелест шин и капеж попсухи.

Включаю телевизор — улыбаются глянцевые лица телеведущих.

И мои изможденные мысли накрывает красной пеленой…

— Граждане пассажиры, при выходе из вагона не забывайте свои вещи. О вещах, забытых другими пассажирами, сообщайте…

Сообщить что ли? Да ну, лежит себе и лежит. Параноиками нас сделали. Черт с ней. Сами на конечной подберут…

Глядя в вагонное стекло, видишь три слоя мира одновременно.

Один слой — грязные разводы на стекле.

Второй — чернота тоннеля, что проносится мимо, летит в твое прошлое.

Третий — зеркальный, мир у тебя за спиной, в котором все как в жизни: мужик дрыхнет, развалившись, с открытым ртом; девчонка листает тетрадку; пожилая тетка что-то объясняет конопатому внуку, и…

…деревянный лик моего кошмара.

Уши? Взгляд? Тело? заливает полифония движения.

Хотя нет, это очертания кляксы на стекле, по форме похожи…

Клякса, похожая на череп.

Хотя нет… это он сам смотрит из тоннеля, оттуда, где будущее мимо поезда убегает в прошлое. Смотрит, и глаза его пульсируют, как тогда…

…грохот о вещах, забытых другими пассажирами…

Паника.

Нас было несколько человек. Откуда такая давка?

Падаю-затопчут-встаю. Нет — само встается.

Народ лезет наружу. Меня выносит наружу. Ударяюсь лбом о деревянный подбородок. Голова отскакивает, как футбольный мяч. То ли от истукана, то ли от моего тела. То ли его голова, то ли моя собственная. Отлетает прочь, как пробка от шампанского. Катится по тоннелю, люди спотыкаются об нее. Тело ползет за головой, тело впечатывают в стену, в ушах? глазах? на коже? — визг ополоумевшей вселенной. И я стою над обрывом, и мой космический осьминог втягивает щупальца, шипит, растекаясь по стене тоннеля, как масло по сковородке.

Короткое замыкание, что ли? Тело горит. Голову сплющивает чем-то. Космос рушится в бездну, на темнокожих голых стариков — космос сворачивается в клубок — космос коллапсирует.

Запах мускуса. Вкус крови. Небо в перламутровых брызгах. Сцены из прежних жизней.

Глаза истукана пульсируют, губы улыбаются.

Забирай меня! Забери меня… пожалуйста… я очень устал!

Смеется.

Руки пылают, древнее дерево вспыхивает в пылающих руках, и — хохот: вот уж, Папа Карло, кранты твоему мальчику…

Мой позвоночник — полый тоннель. Толпа ломится по тоннелю, я — самый первый, а впереди

СВЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

— …Успел! Успел все-таки!..

Забрызганный кровью асфальт уплывает вниз. Взмываю в черное небо. К звездам, чтоб я сдох. К созвездию Вероники.

Волос при увеличении с энным количеством нулей будет выглядеть как некоторое количество точек, рассеянных в вакууме. Не разбегающихся за счет энергетических связей. Не разбегающихся весь период жизни волоса.

Вообразить бы себе хозяйку этих волос. Может, она даже похожа на мою Веронику. И тоже служит чьему-нибудь экологическому равновесию. И точно также собирается послать меня к черту вместе с моим цинизмом, неустроенностью и пьянством.

А я вот лечу к ее волосам — с сугубо прикладными целями, как и положено цинику-материалисту, венцу творения и прочее. С разбитой башкой, трезвый, подтянутый и печальный.

Вселенная расширяется — это правильно. Волосы — они ведь растут.

Она тоже когда-нибудь умрет, чтобы послужить экологическому равновесию микробов. Вместе со всеми своими волосами. А электрон другого уровня — солнце ее родной планеты — даже не почувствует этой смерти…

Господи, прими меня в лоно свое. Я больше не хочу быть материалистом. Хочу жить, чтобы жить. Шоб было.

Когда она причесывается — часть звезд гаснет.

Мне страшно, Господи.

Одно движение моей бритвы — миллиарды вселенных вместе с ошметками пены упали в раковину. Пока падали, сколько звезд там родилось и погасло. Сколько цивилизаций расцвело и погибло. Сколько людей прошли свой путь, даже не догадываясь обо мне.

Но я же догадался о тебе, Вероника. Может, и ты обо мне подумала, когда причесывалась? Ведь ты такая же, как я. Тоже ни черта не знаешь. Очень легко объяснить «для чего». Но невозможно объяснить «зачем».

Зачем. За Чем. За чем идешь? За грибами. За чем едешь? За туманом. За чем летишь? За прикладными целями. За чем живешь? Жизнь — это тоже путь. У пути должна быть цель. Вот так из абстрактного вопроса «зачем возникла Вселенная» логически вытекает конкретный: «а зачем живу я?»

Я возникаю из клетки, клеточки, электрончика, расту, делюсь, превращаюсь из микро в макро. Вот сейчас лечу, Вероника, к твоим волосам, а кто его знает, с какого места эти волосы. Нырну куда положено, сольюсь с чем надо, буду делиться и расти, расти и делиться и стану для тебя уже не безвестной минус какой-нибудь степенью чешуйки, а желанным ожидаемым наследником. За чем — за новым рождением, в новую, несоизмеримую с нынешней, Вселенную… главное опередить миллионы таких же, как я. А они знают, зачем летят? Если нет — мне проще, информационное преимущество как-никак.

А там, в твоем мире, я тоже вырасту и полечу куда-нибудь. За тем же самым.

Если догадаюсь, конечно, За Чем возникают Вселенные.

Этюд четвертый: Фасеточный взгляд на вещи.

— Лодку зачем потопили?

Вот бы узнать, зачем мы потопили лодку. Если — мы.

Собирались заняться любовью. На берегу. Лодка была привязана к дереву. Прилетела стрекоза, перегрызла чалку, утопила лодку.

— Обкурились — так и скажи. Я не полиция нравов. Лодку жалко… уроды вы!

Какое там к черту «обкурились»… это как же обкуриться надо.

Стрекоза размером с лошадь. Морда — ну, как тот «Хищник», где Арни играл. И смотрит, зараза. Фасеточными глазами.

А потом вроде — хихикнула? — и начала чалку грызть.

А мы как сидели, так и сидим.

Перегрызла чалку. Крылышками бяк-бяк — лодка пошла, как под парусом, прям на середину озера.

И там эта уродина ее утопила. Вот, собственно, и вся история.

«Мой мир — плоский и трехслойный. Да нет, в то, что он круглый и вертится вокруг солнца, я тоже верю:), когда нахожусь дома, на работе — в цивиле, одним словом. Но когда отправляюсь в путешествие — мой мир плоский и трехслойный. Не нужно пытаться увязать между собой эти вещи. Мир может быть и таким и эдаким, только не сразу, а по очереди:). Да помещается, еще и не такое помещается в человеческой голове.

…ну, что на это сказать? Безумие начинается не тогда, когда влюбленные натурально парят над Витебском, а коровы — над Парижем. Безумие начинается с внутреннего конфликта: страшно быть не таким, как все, видеть не то, что все, страшно — а иначе не выходит. Человек мечется, психика не выдерживает, вот тебе и раздвоение личности.