На неведомых тропинках. Шаг в темноту - Сокол Аня Страница 40

4

Опора стежки

Черный целитель исчез на Карачун. В последний раз его видели накануне днем. Не знаю, с чего вдруг все решили, что с экспериментатором случилась беда, наверное, какие-то причины для этого были, но меня в них не посвящали. По мне, так он уже один раз ушел со стежки, бросив дом, не понимаю, почему бы не сделать это снова. Итак, Константин отлучился. Надеюсь, навсегда. Юково стояло на ушах.

Мы с Марьей Николаевной ужинали, когда в дом вошел Ефим, хранитель нашей стежки. Он был молод, как и все, кто хранит переход, как и все люди, принявшие браслеты хранителей, ставшие душой и сердцем стежки, которую они никогда больше не смогут покинуть.

Рыжеватые волосы, кудрявый чуб, серые с голубым отливом глаза, задорная россыпь веснушек на носу и щеках. На плечах старый мундир, который он никак не хотел менять на более удобную одежду, сапоги, портупея с шашкой, при мне хранитель ни разу не обнажал оружия, оно и понятно, дураки, готовые тягаться с его силой, забредают к нам не часто.

Парень должен был погибнуть еще два века назад, но каким-то чудом истекающий кровью кадет с развороченным боком попал к переходу. Мир предложил ему выбор: умереть человеком или жить хранителем, вдыхать этот воздух не ради своих желаний, а ради островка в безвременье и, если понадобится, умереть вместе с ним, как только стежку покинет последний житель.

Никто не знает, почему и как это происходит, в один из дней появляется человек с огненными браслетами на руках, расписанными старинной мерцающей инописью, и перед ним склоняется вся нечисть. В любой момент он может воззвать к силе, воспользоваться способностями любого жителя стежки или объединить несколько, он противостоит безвременью, но умирает, оставшись в одиночестве. Жители Юкова — его сила и его слабость.

— Добрый вечер, — поздоровался Ефим.

С лета я перестала запирать дверь, она мне нравилась, и тратить деньги на ее замену не имело смысла. Как говорится, три года и одиннадцать дверей спустя, до меня дошло, почему в нашей тили-мили-тряндии крепкие замки вешают не на входные двери, а на люки, ведущие в подвал.

— И тебе, внучок, — бабка встала и резво потрусила к плите, — садись, щас котлеток положу, отощал-то на службе своей.

Она всех встречала, как старых знакомых, и совершенно не осознавала исходящей от них опасности, что ставило местных в тупик, а меня забавляло.

— Благодарю, — хранитель склонил голову, — вынужден отказаться. Служба, — он посмотрел на меня, — Константин пропал. Прошу разрешения на осмотр дома.

— Вы его получили.

— Извольте открыть подпол и чердак, — попросил парень, окинув взглядом гостиную и не обнаружив в ней целителя, прикованного наручниками к батарее. Жаль. Он очень бы подошел к интерьеру.

Я отложила вилку и встала. Пусть смотрит, я к пропавшему на пушечный выстрел не подходила. Бабка вздохнула и все равно наложила полную тарелку котлет с макаронами, так, на всякий случай. Я сдвинула стол, откинула крышку люка и включила свет.

— Вежливый какой, — шепнула Марья Николаевна, не подозревая о способностях местных слышать то, что им не предназначается, — и не скажешь, что из КГБ, стервец.

Хранитель позволил себе улыбку, поблагодарил очередным кивком и спустился в подвал.

Это ненадолго, осматривать там особенно нечего.

А вот с чердаком сложнее. Еще пару недель назад я собиралась разобрать завалы хлама, скопившегося за годы, заказать нормальную лестницу с перилами и превратить старое пыльное помещение в просторную спальню. Прежнюю я хотела отдать Марье Николаевне, здраво рассудив, что на девятом десятке не больно-то побегаешь вверх — вниз. Но бабка меня удивила, выбрав местом проживания чулан. Уговоры действовали слабо, взывание к разуму еще слабее. Она никогда не спорила и всегда соглашалась, что бы я ни предложила, иногда вздыхала, как выяснилось, она вообще любила повздыхать, глаза становились несчастными-несчастными, что настаивать я не решалась. Это всего лишь комната, и она не стоит ни минуты плохого настроения: ни ее, ни моего. Очень скоро я поняла: старушка банально тяготеет к замкнутым пространствам. После многолюдных палат центра, ежедневного контроля и наблюдения замкнутое помещение, в которое при всем желании не втиснешь больше одной кровати, выглядело верхом уединения. Хорошо хоть она выбрала кладовку, а не стенной шкаф или подвал. То-то местные обрадовались бы, наконец-то я взялась за ум и держу это вяленое мясо там, где полагается.

В узкую комнатушку, вытащив все, что там валялось и свалив в углу гостиной, я смогла втиснуть кровать, тумбочку, два светильника, ковер на стену, этот атрибут детства вызвал у старушки настоящий восторг, ну, панель телевизора на стену. Комод, куда она сложила немногочисленные пожитки, так и остался в гостиной, но нам обеим это не мешало. А планы насчет чердака отодвинулись на еще более неопределенный срок.

— Вот что значит воспитание, — мысли Марьи Николаевны все бродили вокруг хранителя.

Ага, особенно если его получали пару веков назад в кадетском корпусе, чуть не добавила я.

Хранитель не был нечистью, не ел людей, не стремился самоутвердиться за счет слабого, а потому был всегда вежлив и учтив, не делая разницы между очень полезным Семенычем и бесполезной мною. Он уважал всех, кто жил на стежке, хранил и помогал, если мог. И когда-то давно он был человеком. Прям положительный герой в нашей безумной темной тили-мили-тряндии. Но, обращаясь к нему за помощью, следовало помнить, что он мерил все другими категориями, для него главной была стежка, ее жители, вместе, а не по отдельности, ему не было дела до мелких дрязг, семейных сор, измен и разладов из-за переноса сливной канавы на пару метров левее.

— Дочка, раз уж мой оболтус съехал, к этому присмотришься? — прошептала Марья Николаевна, подняв брови.

Что мне было говорить, когда я привезла ее домой, а она не нашла «любимого Валю» на положенном месте? То, что мы разошлись и он уехал. Как устроится на новом месте, сразу заберет мать к себе. То, что это «как» растянется на годы, я не уточняла. Хорошо хоть, она забыла «мое имя» и Галиной больше не называла, но спросить стеснялась, остановившись на нейтральном «дочка». Внуки были в частной школе, сейчас это модно, и бабушка проглотила мои выдумки без вопросов, может, потому что сама была на них горазда и часто забывала, что говорила ранее и выдавала совсем другую версию.

Ефим вылез из подвала, в глазах скакали веселые чертики. Он картинно крутанулся, видимо, предлагая послушаться совета, и полез на чердак, лестница на который начиналась за чуланной дверью, узкая деревянная, крутая, без перил. Ну, по крайней мере, чувство юмора у него есть.

Я редко видела Ефима, как и все остальные жители стежки. Он не занимался организационно-хозяйственными делами, как староста, не охранял, в том смысле, который вкладывали в это понятие брежатые. Он именно хранил стежку. Существовало поверье, что если принявшего браслеты безвременья часто видят, значит, жди беды и впереди суровые времена.

И теперь он искал Константина на моем чердаке. Сам факт вызывал смутное беспокойство. Зачем целитель хранителю? Чем он важен для стежки, раз Ефим подключился к его поискам? Наверху что-то грохнуло. Чердак у меня — та еще свалка ненужных вещей, большую часть которых я в глаза не видела, получив в наследство от прежних жильцов.

Молодой человек спустился вниз, на щеке темнело пятно, на мундире осели нити паутины, на сапогах пыль.

— Благодарю за помощь и терпение, — снова этот полупоклон, заставляющий меня чувствовать себя немного неловко.

Больше ни слова не говоря, хранитель вышел в темный морозный вечер. Прежде чем закрылась дверь, в проем успело залететь несколько снежинок, тут же осевших капельками воды на деревянный пол. Ефим никогда не носил ничего, кроме старой, пришедшей из другой эпохи формы и черных сапог. Ему не было холодно зимой, жарко летом, не было мокро осенью, ветрено весной. С медицинской точки зрения он наверняка мертв. С нашей точки зрения он хранил жизнь, и это вызывало уважение и таких, как Тём, и таких, как я.