Парк юрского периода - Крайтон Майкл Страница 46

Грант отрицательно покачал головой:

— Нет, не знаю.

— Фракталы — это раздел геометрии, его придумал человек по фамилии Мандельброт. В отличие от обыкновенной Эвклидовой геометрии, которую все проходят в школе, она рассматривает квадраты, кубы, сферы и тому подобное. Фрактальная геометрия пытается описывать реальные предметы из окружающего нас мира. Горы и облака имеют фрактальные очертания. Так что фракталы связаны с реальностью. Хоть каким-то образом.

Ну так вот... Мандельброт обнаружил одну поразительную закономерность: в разном масштабе многие вещи выглядят практически одинаково.

— Б разном масштабе? — переспросил Грант.

— Например, — принялся объяснять Малкольм, — если посмотреть на большую гору издалека, вы увидите весьма характерный контур. Подойдя ближе и внимательно рассмотрев самую верхушку большой горы, вы убедитесь, что она имеет ту же форму, что и вся гора целиком. Если же пойти дальше и продолжать уменьшать масштаб, то все равно окажется, что даже самый маленький осколочек скалы, который можно разглядеть только под микроскопом, и тот обладает теми же фрактальными очертаниями, что и большая гора.

— Честно говоря, не понимаю, почему вас это беспокоит, — сказал Грант.

Он зевнул. Пахло серными вулканическими испарениями. Они приближались к участку дороги, тянувшемуся вдоль побережья, — в этом месте из машины были видны пляж и океан.

— Это целое мировоззрение, — сказал Малкольм. — Мандельброт открыл, что большое повторяет себя в малом. И это касается не только предметов, но и событий.

— Событий?

— Взять хотя бы цены на хлопок, — пояснил Малкольм. — У нас есть достоверные данные о ценах на хлопок за последние сто лет, даже больше. Если вы внимательно изучите колебания цен, то увидите, что график ценовых колебаний в течение дня ничем существенным не отличается от графика колебаний за неделю, или за год, или за десять лет... И так во всем. День — это уменьшенное повторение всей нашей жизни. Вы хватаетесь за одно дело, но в результате делаете что-то совсем другое, планируете куда-то поехать, но вам так и не удается там побывать... А в конце вашей жизни оказывается, что все ваше существование было совершенно случайно. И вся ваша жизнь, в сущности, носит отпечаток такой же суетливости.

— Я думаю, это всего лишь один из способов смотреть на вещи, — сказал Грант.

— Нет, — покачал головой Малкольм. — Это единственный способ. По крайней мере только он приближает нас к реальности. Понимаете, концепция подобий подразумевает и представление о повторяемости признаков и о цикличности событий, а это означает, что будущее предсказать невозможно. Все может измениться внезапно, безо всякого предупреждения.

— Ну, хорошо...

— Однако мы себя успокаиваем, тешим иллюзиями, будто внезапные, крутые перемены — это нечто из ряда вон выходящее. Например, несчастный случай... скажем, автомобильная катастрофа. Или то, что нам неподвластно... допустим, неизлечимая болезнь. Мы не воспринимаем резкие, коренные, иррациональные перемены как неотъемлемую часть нашего существования. И тем не менее это так. Теория хаоса учит нас, — назидательно произнес Малкольм, — что линейности, которую мы приписываем буквально всему — от физики до литературы, — просто не существует. Линейность характерна для искусственного, искаженного восприятия мира. Реальная жизнь отнюдь не представляет собой цепочку внутренне связанных событий, которые происходят в строгой последовательности, одно за другим, и напоминают бусинки, нанизанные на нитку. Жизнь — это великое множество столкновений, и какое-то одно событие способно совершенно непредсказуемым, порой даже роковым образом изменить ход последующих.

Малкольм откинулся на сиденье и посмотрел на электромобиль, ехавший впереди в нескольких метрах.

— Это истинная правда, такова структура нашей Вселенной. Однако мы по каким-то причинам упорно делаем вид, что это неправда.

Тут машины вдруг резко остановились.

— Что случилось? — вскинулся Грант. Сидевшие в передней машине дети указывали на океан. Посмотрев на горизонт, затянутый надвигающимися тучами, Грант заметил темный силуэт грузового судна, направлявшегося назад, в Пунтаренас.

— Почему мы остановились? — спросил Малкольм. Грант включил радиопередатчик и услышал, как девочка взволнованно воскликнула:

— Посмотри туда, Тимми? Вон... вот там! Малкольм, прищурившись, поглядел на судно.

— Они говорят о корабле?

— Очевидно.

Эд Реджис вышел из передней машины, и подбежав к Гранту с Малкольмом, заглянул в окно.

— Извините, — скороговоркой произнес он, — но ребятишки ужасно взбудоражены. У вас есть бинокль?

— Зачем он вам нужен?

— Малышка уверяет, что на палубе кто-то сидит. Какой-то зверь, — сказал Реджис.

Грант схватил бинокль и высунул локти в открытое окно электромобиля. Он внимательно разглядывал продолговатое грузовое судно. Было так темно, что Грант видел практически один силуэт; затем вдруг на корабле зажглись огоньки, они ярко засияли в темно-багровых сумерках.

— Вы что-нибудь видите? — спросил Реджис.

— Нет, — покачал головой Грант.

— Ниже смотрите, — сказала по рации Лекси. — Они вот там, внизу.

Грант опустил бинокль пониже и принялся рассматривать корпус корабля непосредственно над ватерлинией. Грузовое судно было широким, с бортиком, защищавшим палубу от брызг. Однако уже стемнело настолько, что Грант не мог как следует разглядеть корабль.

— Все равно ничего не вижу...

— А я вижу! — нетерпеливо перебила Лекси. — Возле кормы.

Посмотрите возле кормы!

— Как она может что-то разглядеть при таком освещении? — изумился Малкольм.

— Дети могут, — ответил Грант. — У них такое острое зрение, какое нам и не снилось.

Он направил бинокль на корму и начал медленно ее разглядывать. И вдруг увидел животных! Они играли, снуя между предметами, силуэты которых вырисовывались на корме. Грант увидел их мельком, но даже в потемках было понятно, что животные стоят на задних лапах, что их рост около метра и что массивные хвосты помогают им удерживать равновесие.

— Ну, теперь видите? — спросила Лекси.

— Да, вижу, — откликнулся Грант.

— Кто это?

— Велоцирапторы, — сказал Грант. — Их по крайней мере два. А может, и больше. Это подростки.

— О, Господи! — ахнул Реджис. — Судно идет на материк!

Малкольм передернул плечами:

— Не впадайте в панику. Просто сообщите на контрольный пост, велите им отозвать корабль назад.

Эд Реджис подбежал к машине и схватил рацию. Послышалось шипение и щелчки: он торопливо переключал каналы.

— Что-то не в порядке, — сказал Реджис. — Эта рация не работает.

Он кинулся ко второму электромобилю, нырнул внутрь, потом выглянул и посмотрел на своих спутников, — У нас обе рации сломались, — встревоженно произнес Эд. — Я не могу вызвать контрольный пост.

— Тогда надо ехать! — сказал Грант.

А на контрольном посту Малдун стоял у большого окна, выходившего в Парк. В семь часов вечера на острове включались кварцевые прожекторы, и он словно превращался в поблескивающий драгоценный камень, простирающийся вдаль, на юг. Малдун обожал этот миг... Внезапно из радиопередатчика послышался треск.

— Так, они снова поехали, — прокомментировал Арнольд. — Едут сюда.

— Но почему они останавливались? — спросил Хэммонд. — И почему мы не можем с ними связаться?

— Наверное, из-за грозы, — предположил Малдун. — Из-за грозы возникли помехи.

— Они будут на месте через двадцать минут, — сказал Хэммонд. — Вы бы позвонили и попросили накрыть на стол. Дети наверняка проголодались.

Арнольд снял трубку и услышал непрерывное, монотонное шипение.

— Что это? Что происходит?

— О, Боже! Повесьте же трубку! — воскликнул Недри. — Вы мне сейчас все перепутаете.

— Вы заняли все телефонные линии? Даже внутренние?

— Я занял только внешние линии, — успокоил его Недри. — Внутренняя связь осталась, Арнольд принялся нажимать одну кнопку за другой. Однако везде раздавалось только шипение.