Андрей Калганов - Родина слонов Страница 55

Увы, отдых оказался недолгим. Затрещал валежник, послышалось сперва недовольное ворчание, а затем рев. В чаще ворочалось что-то большое, голодное и весьма недружелюбное. Рычало, топталось по сучьям, драло когтями кору.

Алатор бросился в шалаш, затряс Степана.

— Ну что, опять про Лиска узнать чего хочешь? — протер глаза Белбородко. — Беспокойным ты стал, варяг.

— Ш-ш-ш... Хозяин пожаловал.

Степан нехотя вылез из шалаша. Падал снежок, под тулупчик залезал ядреный морозец. Белбородко поежился.

— Медведь, что ли? Он же на огонь не пойдет.

— Ш-ш-ш... Не произноси имени хозяина. — Алатор вновь принялся плевать через плечо. — На огонь он и впрямь не отважится, только не будем же мы веки вечные костры жечь да на поляне сидеть, как с места тронемся, он и набросится.

— Ну, попрет, так прикончим. Мечи-то на что?

— Он ведь на месте стоять не будет, даром здоровенный, как кряж столетний. Накинется, ты и замахнуться-то не успеешь. А мечом его или ножом тыкать, лучше самому зарезаться. Разозлишь только. Он в берлогу тебя утащит за обиду и нутро из тебя тянуть начнет да на лапу наматывать... Да и ладно бы простой это косолапый был, а ведь не простой он. Леший это. Видать, не по нраву ему пришлись, вот и вылез. Эх, зря ты Гридьку не послушался.

«Святые угодники, — промелькнуло у Степана, — здоровенный же мужик, а в сказки верит».

Медведь высунул морду из чащобы, махнул лапой в сторону ближайшего костра и рыкнул. С ветки упала снежная шапка.

— Ну и что ты предлагаешь?

Алатор наклонился к самому уху Степана:

— Помнишь, у Дубровки...

— Чего у Дубровки-то?

— Да тише ты, чтобы не услышал, не приведи Перун. У тебя же вроде покровителем дух-медведь. Вот пусть и заступится.

— Его еще вызвать надо.

Алатор немного подумал и мрачно покачал головой:

— И не проси, лютого корня тебе не дам... Лучше пусть сожрет меня. Слушай, а может, Гридьку ему отдать? — вдруг осенило варяга. — Это ж он всполошил хозяина. Помнишь, в яму провалился? Там еще дерево вывороченное лежало. Лежка это была. На зиму косолапый устроился, лапу, небось, сосал, а Гридька его разбудил. Вот пусть его косолапый и слопает.

Разумеется, никого в жертву они не принесут. Да и особого повода для беспокойства Степан не видел. Медведь на человека от нечего делать не бросается. Только если разозлить его очень. А уж если человек с огнем дружен, то и вовсе мишка связываться не станет. Поглядит, поглядит, да и уберется подобру-поздорову. Наверняка к утру косолапого и след простынет.

— Да с чего ты взял, что медведь там сидел?

— Чую, — веско сказал варяг.

— Я заклинание одно верное знаю, поворожу, он и отстанет. Не нужно и духа-помощника вызывать, и Гридьку отдавать на растерзание.

Чтобы успокоить варяга, Степан забубнил ахинею, как это всегда делал, обрабатывая клиента, пришедшего за чудом. Эх Питер, Питер... Славные были времена.

Здесь важно не «что», а «как». Белбородко для пущей убедительности выхватил из костра головню и принялся творить оной крестные знамения, выдавая их за знаки огня. Степан шептал неторопливо, вдумчиво, словно впечатывал слова в голову варягу:

— Как войду в избушку, лапой срубленную, избушку невысокую, посреди леса стоящую, как отомкну дверь дубовую, дверь тяжелую на петлях скрипучих, петлях, дегтем добрым не смазанных, как войду в горницу, поклонюсь отцу, матери — медведю с медведихой, сяду я за стол, на широку лавку сяду, медка из сот полновесных отведаю да скажу: «Ой ты матушка, батюшка, ой да медведь с медведихой, вы признали мя, сыночка младшенького, вы пригрели-обогрели мя, медком попотчевали, поклон вам низкий, отец с матерью...» Поклонюся отцу, матери — медведю с медведихой, благо-дар тебе, медведиха-матушка, — кадка с ягодами мочеными, и тебе благодар, медведь-батюшка, — рыбка свежая. Ой да признали мя, приветили, мать-медведиха, медведь-батюшка... Ой да не загрызли мя, колдуна злобного не потешили. Тот колдун изловил мя, медвежоночка, во силки натужные. Ой да во силки крепкие. Тот колдун неволил мя семь лет долгих, семь лет горестных. В человека оборотил, в клетку посадил. Ой да вышел срок у мя служения, отпустил мя колдун, чтоб потешиться. Думал, вернусь к отцу, матери, медведю с медведихой, а и порвут-то мя отец с матерью, будто вороги набросятся. А не вышло у каверзника, не выгорело. Вот тебе сказ мой, Михайло Потапыч, сказ про брата твоего единокровного. Что же ты не признал-то меня, когти точишь. Что ж ты рыком рычишь, на кровинку родную покушаешься. Ты признай мя, Михайло Потапыч, брата твоего единокровного, не печаль матушку-медведиху да медведя-батюшку, ты признай товарищей моих, они ж тебе племяшечки. Не губи нас, Михайло Потапыч, как не сгубили мя медведиха-матушка да медведь-батюшка. А что верно слово мое, ключ знает, а что верно слово мое — ветер воет. А ослушаться его не можно, потому крепко слово мое, как бел-горюч камень. А кто супротив пойдет — смерть себе сыщет. А зла причинить нам не можно, слово мое верное, нерушимое. Чур мя, чур на все стороны.

Медведь заворочался в буреломе, рыкнул для порядку и ломанулся прочь.

— Кажись, убрался, — благоговейно прошептал Алатор.

— Верное заклинание, — подытожил Степан, — слышал же, чего я ему сказал — чтобы признал нас. Шел бы ты спать, приятель, а я покараулю.

«Хорошо это я придумал, головней махать, — похвалил себя Белбородко, — звери огня боятся».

Степан уселся у костра и принялся смотреть в ночное небо...

Белбородко решил не будить Гридю, пусть отлежится парень. Так и просидел до утра. Время от времени подбрасывал хворост в костры, вот и все развлечение.

Вспоминался почему-то Питер с его вечными дождями и уличной сутолокой. Вспоминалась уютная квартира на Конюшенной. Пара-тройка друзей и подруг... Странное дело, вроде бы давно уже хотел бросить все к чертовой матери и уехать, чтобы от людей подальше, от проблем наносных. А вот же свершилось — и обратно тянет. Наверное, оттого, что вернуться нельзя, и тянет. Так уж человек устроен.

Морозоустойчивый ворон дремал у Степана на плече — от Гридиной компании в шалаше птица наотрез отказалась, подняв истошное карканье. Интересно, почему Лисок и впрямь его не прикончил? Ведь должна же быть какая-то причина?

Наступало утро: светлело небо, мало-помалу подергиваясь розоватой дымкой, черные ночные облака медленно превращались в веселых барашков. Вот уже различимы стволы деревьев, вот уже куча хвороста, запасенная с вечера, стала походить на кучу хвороста, а не курган-недомерок. Проявился куст бузины на южной стороне поляны, вроде даже ягоды на нем.

Кустарник! Не такой он какой-то. Слишком плотный, что ли, и ветви непонятно с чего раскачиваются, ветра-то нет. Белбородко присмотрелся, вздохнул и... принялся губить осинку, одиноко торчащую посреди поляны.

Костры один за другим затухали. Решив, что это даже на руку, Степан не стал подбрасывать хвороста. Все одно рано или поздно придется драться. Так пусть уж лучше рано. Ободрав ветки, он заострял конец осинки, размышляя о том, почему не заметил возвращения медведя. Ведь не прилетел же косолапый, небось, топал да ворчал, как у топтыг водится.

«Видать, дрема сморила, — заключил Степан, приноравливаясь к колу, — не дело это, на посту спать».

Тем временем из шалаша выбрался Алатор, зевнул, потянулся и вознамерился почесать брюхо, забыв спросонья, что спал в бронях.

— Стрибожичи[30] унялись вроде, — немного смущенно проговорил варяг, — добрым денек будет.

Белбородко согласно кивнул и вспорол колом воздух. Варяг настороженно взглянул на товарища.

— Не поверил мне Михайло Потапыч, — буднично объяснил Степан, — вот кол ему осиновый и готовлю.

— Кол?!

— Сам же говорил, что непростой это топтыгин, леший хозяином лесным оборотился... А против всякой нечисти кол осиновый — наипервейшее средство.

«Нечисть лесная» заворочалась в бузине и высунула морду.

— Гридька совсем плох, — прошептал Алатор, — горит весь. Боюсь, не дотянет до большака-то. Может, его медведю того, все одно не жилец?

— Нет, — еще раз пырнув воздух, проговорил Белбородко, — юнаками разбрасываться не будем.

Костер, что напротив бузины, вспыхнул напоследок, выбросил стрелку сизого дыма и потух. Медведь немного помялся, порычал, а потом ломанулся к Степану с Алатором. Варяг выхватил меч и отпрыгнул с пути следования зверя. Косолапый несся прямо на Белбородко, как паровоз на Анну Каренину. С криком «Один!» Алатор рубанул косматую тварь, но шерсть у топтыги свалялась могучими колтунами, и удар лишь немного попортил шкуру. Медведь затормозил, развернулся и с рычанием пошел на Алатора. Варяг ударил, метя зверю в голову, но тот с завидной ловкостью мотнулся влево, и меч, едва не срезав уши, врезался в косматое плечо. Брызнула кровь из неглубокой раны. Медведь рассвирепел. Встав на задние лапы, зверь загребуще махнул передней, выбив варягов меч, и набросился на безоружного воина. Подмял его под себя и, вцепившись зубами в плечо, принялся трясти руку, будто хотел выдрать. Если бы на Алаторе не было кольчуги, то, наверное, и выдрал бы... Оттого что никак не мог добраться до теплого живого мяса, медведь свирепел все больше.