Анджей Савицкий - Апозиопезис Страница 57

— И не только такой, — усмехнулся полковник. — Из любви к ней я сделал бы абсолютно все. Мы, славяне, способны любить таким образом, который прусские холоднокровные рыбы не в состоянии и представить. Эх, словно сегодня помню первый взгляд, первую улыбку Марии, от которой моя кровь закипела. Случилось это вскоре после моего прибытия в Варшаву, в самом конце пятидесятых годов. Как раз тогда высоких полицейских чинов — поляков заменяли российскими жандармами, и я, тогда совсем еще щенок, сделался — на минуточку — полицмейстером. С Марией я познакомился, ясное дело, в Опере, во время антракта, еще задолго до того, как она начала болеть. Она блистала будто звезда, причем, звезда первой величины. И теперь представьте меня, пылкого, но неопытного юношу, и ее — зрелую, ошеломляющую красавицу. Ее окружала аура славы — ученица Шопена, обожаемая самыми выдающимися людьми искусства Европы. Поэты писали для нее поэмы, музыканты сочиняли произведения. Муж, старый, холодный сукин сын, ее совершенно не понимал и, к счастью, совершенно ею не интересовался. В связи с чем ее окружала толпа обожателей — конкурентов, которых я должен был убрать с дороги. Большая часть из них даже не была достойными противниками, сама Мария не относилась серьезно к этим исходящим слюной паяцам, но некоторые представляли собой серьезную помеху. Много хлопот мне доставил граф Скарбек, но я нашел его векселя, оказалось, что он в долгах как в шелках, и достаточно было нажать на одного и другого кредитора, чтобы те ободрали ветрогона как липку. И ему пришлось бежать от них из Варшавы. Одного французика, вроде как художника, я вызвал на дуэль и хорошенько порубил саблей — совсем немного, исключительно в качестве предупреждения. Польского поэта Циприана Норвида[85], мне удалось скомпрометировать в глазах Марии, представив его как неисправимого блядуна.

Геня внимательно слушала, не переставая размышлять над возможностями побега. Два амбала удерживали ее в стальном зажиме, к тому же перед тем ее полностью разоружили. Шансов не было, разве что тогда, когда ее станут выводить из кареты. Нужно было ждать.

— В конце концов, муж ее перебрался на тот свет, так что дорога передо мной была открыта. Я объяснился в своих чувствах, предварительно отказавшись от функции адъютанта великого князя и вместе с тем — оберполицмейстера. Вы понимаете, фроляйн? Свою карьеру я бросил ради любви! А ведь сейчас я мог стать флигель-адъютантом, все время быть рядом с государем, генералом, готовящимся стать фельдмаршалом. Но все это я бросил ради нее, — вздохнул Муханов. — И вот тут приблудился этот вот Игнаций. Композитор и пианист в одном флаконе. И все время торчал у Марии перед глазами, ублюдок. Понятное дело, что для меня он конкурентом не был, она ведь уже давно дала мне слово. Но паяц меня раздражал, ведь он посмел просить руки моей будущей супруги. И я решил дать ему урок: приказал своим ребятам, — тут он кивнул на удерживающих Генриетту жандармов, — чтобы те затащили его в подвал одного из княжеских домов, за которыми я следил, ну там немножечко его помяли. А чтобы посильнее напугать, они должны были натравить на него один их предназначенных в утиль боевых автоматов. У меня к ним был постоянный доступ, благодаря связям с интендантскими офицерами. Мужики затащили музыкантишку в подвал, в котором дамочка сама имела удовольствие пребывать, и бросили его на потеху двум списанным мехаборгам. А знаете ли вы, фроляйн, что старые боевые автоматы с возрастом делаются странными, агрессивными, склонными к насилию Вы же имели удовольствие встретить некоторых из них, которых я выслал, чтобы они фроляйн выследили и уничтожили.

— Действительно, очень агрессивные, — согласилась Геня.

— Мои хлопцы бросили Игнация двум таким автоматам, не проверив их предварительно в картотеке. И по стечению обстоятельств выбор пал на две машины — ветерана крымской войны. Для военных потребностей, в качестве управляющего начала для боевых автоматов тогда использовали разумы преступников и извращенцев. После применения на поле боя они должны были быть уничтожены, поскольку делались слишком опасными. Те двое давно уже должны были быть отправлены на разборку, но интендантское ведомство ликвидировало только безнадежные случаи, а оборудование, пригодное для употребления, сплавлялось на сторону за звонкую монету.

— Игнаций попал в лапы безумцев?

— К сожалению. Исключительно по причине недосмотра. Мои ведь ребята приказали автоматам только лишь попугать, а сами пошли пить водку. Мехаборги отрезали музыканту обе руки, чтобы больше он уже не мог играть. Из ближайшего костела они сперли органные трубы и так долго дули ему в уши, что тот совершенно оглох.

— У него забрали музыку, — шепнула Генриетта.

— А потом этими же органными трубками нашпиговали ему тело. Когда я пришел, он уже умирал.

— И на вас тогда был фрак с орденом?

— Наверное, да; все это происходило после какого-то бала, — полковник пожал плечами. — Мне не оставалось ничего другого, как только приказать автоматам завершить начатое. Так те сукины дети еще и выколупали ему глаза, чтобы после смерти он не смог добраться к Марии. Тело я приказал закопать где-то в сторонке, чтобы никто не видел, ну а автоматы еще в тот же день попали в доменную печь. Вот и все. Я же говорю, что смерть Игнация была просто несчастным случаем.

— Но ведь ваше сотрудничество с торговцами рабынями случайностью уже не было? — перебила того Геня.

— Это уже по причине бедности, — ответил на это Муханов, поправляя фуляр, украшенный громадной жемчужиной, на которую обычный чиновник должен был бы собирать лет двадцать. — Предлагая Марии руку и сердце, я вынужден был отказаться от высоких должностей. Правда, мой добрый приятель, фельдмаршал Берг, устроил мне пост директора казенных театров, так что несколько лет мы еще могли более-менее жить, но настоящее богатство сбежало у меня из-под носа. Я совсем не жадный, мне хватало того, что у нас имелось. К сожалению, пару лет назад Мария начала болеть. Врачи утверждают, будто состояние ее безнадежное. Надеяться мы можем исключительно на биомеханику, ее необходимо перестроить в мехаборга. — Какое-то время он задумчиво молчал. — Но Мария не желает на это согласиться. Я ее выбор уважаю, но не собираюсь глядеть на то, как она постепенно угасает. Я нанял самых известных врачей, самых дорогих специалистов, которых собираю со всего света. А это стоит больших денег. Действительно больших. Так что мне не оставалось ничего иного, как только поискать источник дополнительных доходов.

— И вы связались с похитителями женщин, — с бешенством процедила Генриетта. — Мало того, вы и сам похищали. Начинающих актрисочек и танцовщиц, глупеньких дурочек из провинции, которых никто не знает, и судьба которых, честно говоря, никого особенно и не волнует.

— Все эти дуры так или иначе, раньше или позднее попадают на улицу. Иногда они скатываются настолько низко, что отдаются в подворотне или в сточной канаве за четвертушку водки или за буханку хлеба. Они сдыхают от голода и холода, если только раньше их не успевает сожрать сифилис. Так не лучше ли дать им шанс? Некоторые попали бы в серали паши или султана, дожили бы до поздней старости в довольстве и достатке. А то, что при этом я еще кое-что заработаю? Ведь я же действовал не из жадности, но от любви. Чтобы спасать свою любимую женщину.

«И только лишь потому я тебя не прибью», — подумала Генриетта. — «Так и быть, гад, жизнь тебе оставлю».

— Так что теперь дамочка может понять мое раздражение своей личностью. Дамочка представляет лично для меня угрозу, и действия дамочки уже лишили меня дополнительного заработка. — Он развернул гаечный ключ и, словно пистолет, нацелил его в лицо Генриетте. — И я лично прослежу за тем, чтобы дамочка наконец-то исчезла. Раз и навсегда.

Граф Берг стоял, опираясь на двух палках. В своей ночной рубашке и ночном колпаке он не выглядел особенно грозно. Данил — который видел его столь близко — тем не менее, испытывал к нему уважение. Даже как лохматый, вытащенный из кровати старичок — он излучал авторитет. Его окутывала аура могущества Империи, превращая людские останки в грозного командира. Он ковылял перед стоявшим по стойке смирно Кусовым и Довнаром, глядя на обоих исподлобья. Его не вытаскивали из кровати со времен восстания, так что он уже и отвык от подобного рода неудобств. Но гнев он пока сдерживал, поскольку сам ранее приказал сообщать о любых возможных инцидентах, имеющих связь с делом.

— Что, мой милый мальчик, билокацией страдаешь? — обратился граф к Кусову. — Находишься в двух местах одновременно. Стоишь передо мной, и в то же самое время катишь в поезде, направляющемся в Петербург. Во всяком случае, именно так мне доложили пару часов назад.

— Я посчитал, что ситуация требует моего личного вмешательства, и решил возвратиться…