Андрей Калганов - Родина слонов Страница 57

— Небось, от бати знание травяное перенял? Распространяться на сей счет колдун явно не собирался.

— Угу, — только и пробурчал он.

— Что за траву-то завариваешь? Тут Ворон и вовсе насупился:

— Пакость из нутра выводит... — На этом замолчал, всем своим видом давая понять, что дальнейшие расспросы неуместны.

Ворон помешивал варево и шептал над ним заговор, время от времени плевал в котел, квохтал, как курица, и подвывал по-волчьи.

Дух по клети расползался такой, что святых давно бы уже вынесли, окажись они рядком да на лавках.

В конце концов Алатор не выдержал и бочком-бочком выбрался из избы. Звуки, раздавшиеся со двора, явственно возвестили о том, что варягово нутро стало чистым, как слеза девственницы.

— Вроде поспела, — поморщился Ворон, — чуешь, как пробирает? Эх, ядрена!

Степан чуял. Так чуял, что с души воротило.

— Эй, Дарена, корыто свинское готовь!

Бабенка в долгополой рубахе-вышиванке, прихваченной узорчатым пояском, через мгновение подставила посудину к Гридькиному изголовью. Ворон цыкнул на жинку, и та удалилась, вызывающе покачивая бедрами. Столкнувшись в дверях с варягом, она заговорщицки подмигнула и одарила лучезарной улыбкой.

— Ну, помоги Род, — прошептал Ворон и велел Степану приподнять больного.

Когда юнак уже полусидел, травознатец зачерпнул деревянным ковшом варева, подождал, чтобы немного остыло, и поднес к Гридиным губам:

— Пей, хлопец.

Гридя отчаянно замотал головой и накрепко сжал зубы. Но колдун был непреклонен — нажал большим и указательным пальцами на скулы, и, когда пациент открыл рот, туда влилось зелье.

Гридя судорожно сглотнул и некоторое время смотрел на окружающих несчастными и удивленными глазами. Потом вдруг лицо его сморщилось, и Ворон ловким движением наклонил Гридю к корыту:

— Вот туда, милок.

Гридю вырвало, потом еще и еще... И так раз десять. Голова хлопца склонилась набок, правый глаз и щека задергались.

— Крепче его держи.

Степан пристроился поудобнее. Ворон положил одну руку на затылок хлопца, другую — на подбородок.

— А ну-ка!

Короткий щелчок, и голова встала на место, а глаз со щекой унялись.

— Гляди, не отпускай, — предупредил Ворон, хоть Степан и не собирался отпускать Гридю.

И вновь колдун влил юнаку своего зелья. Гридя на сей раз смотрел не удивленно, но укоризненно, а глаза были еще более несчастными и полными слез. В животе взбурлило, послышался характерный звук, которым так славны штангисты и прочие тяжелоатлеты...

— Сажай его на корыто, — крикнул Ворон, — ща начнется!

Не успели... Впрочем, процесс затянулся едва ли не на час, и до корыта Гридя все же добрался.

Вновь юнака скрючило, на сей раз в пояснице.

Ворон распорядился перевернуть его на живот, а когда Степан это сделал, колдун согнул в коленях Гридькины ноги и навалился на них всем телом, потом отпустил ноги и нажал локтем на поясницу. Вновь послышался щелчок.

— Уф, — перевел дух Ворон, — теперь на поправку пойдет.

Он велел жинке вынести корыто, а сам, шепча заклинание, стянул с бедовика изгвазданную одежу, растер его все тем же отваром и укутал овечьими шкурами.

— Пущай спит до утра, а как Хоре на небосвод вылезет, в баньке пропарю. У меня отлежится, а там как новенький будет.

Тем временем жинка принесла яиц, творога и цибулю, поставила на стол кувшины с квасом и бражкой. И, состроив глазки варягу, поплыла к выходу.

«Видать, изголодалась, — усмехнулся Степан, — неудивительно, муженек-то все при делах...»

— Таперича можно и поснедать, — пригласил Ворон, — рассаживайтесь, гости дорогие.

А душок все не выветривался... Алатор убрал ладонь с носа и, воротя морду, слезно взмолился:

— Ты бы это, Ворон, выплеснул дрянь, что ли, сил уж нет...

Колдун удивился:

— Так ведь мне тебя еще лечить?! Вот как поснедаем, так и приступим. Чтобы, значит, снедь-то, как рыба-ерш, по кишкам прошлась да с собой дурную силу-то и забрала. Вот сам поглядишь, как тебе похорошеет.

Ворон еще хотел что-то сказать, но варяг с дурным криком выскочил вон, и опять донеслись со двора давешние звуки...

Обратно Алатор не вернулся.

Степан решил, что ждать сотоварища бесполезно, и достал баклаги.

— От нашего стола — вашему столу. — Он отодвинул кувшины и на их место поставил свое угощение.

— А чего это? — Ворон с интересом понюхал содержимое емкостей. — Пахнет чудно как-то? Вроде бражка, а вроде и нет.

— А ты попробуй, — налил Степан себе и чародею. — «Куябская зимняя». Твое здоровье.

Степан сделал глоток и передал ковш Ворону. Чародей еще раз нюхнул, чему-то загадочно ухмыльнулся и, наклонив скопкарь[32]-утицу, принялся из него прихлебывать.

— Ух, хор-р-роша! — крякнул чародей, собрав губами последние капли. — Ишь пробирает. — Он деловито ошелушил луковицу и жизнерадостно хрупал. — Головастые же у вас мужики, это ж надо, какое зелье сварганили. Вроде ж и выпил-то всего ничего, а будто ендову[33] медовухи опростал. — Однако же назвать скопкарь-утицу посудиной малой мог бы, пожалуй, только слепой. Изрядный был ковшичек, пол-литра, не меньше.

— А не повторить ли? — предложил Степан, удивляясь крепости собутыльника. Лиходеи, помнится, и от меньшего скопытились, а этому хоть бы хны. Видать, кудесник сперва свои снадобья да отвары на себе пробовал, вот и закалил организм, сделал привычным ко всякого рода дряни. Но все оказалось сложнее.

— Отчего же, можно и повторить, — согласился Ворон.

От второго ковша Ворон повеселел и разговорился.

— Вишь ты, паря, у нас в Дубках-то мужики, знамо дело, после трудов, на поле там или на огороде, медовуху хлещут. С того у них отдохновение и душе и телу случается.

— Понятное дело.

— А меня-то она, родимая, и не берет, хошь скоко влей. У нас у всех в роду моем так. Вот потому колдунами и стали пращуры.

— Н-н-не понял?!

— А чего тут не понять? У нас ведь как? Надо избу там срубить или же быка к коровенке чтобы сосед привел, идут, значит, с баклагой медовухи, а то и попроще — с бражкой, да рядятся за столом, что да как. К согласию приходят.

— Ну?

— А ежели трезвый с пьяным-то остается, смекаешь, чего получается? То-то и оно, мордобой получается. Оттого и не могли сдружиться пращуры ни с кем из дубковцев. Вот и стали деды чародействовать, чтобы, значит, уважение снискать. Чародею-то, знамо дело, не надобно хлестать медовуху, чтобы ему тын подровняли али с покосом пособили. Только мигни, враз примчатся... Еще бы, случись что, кто выхаживать будет — Ворон, все мужики-то у нас Воронами в роду звались. Потому к Ворону все и лезут в помощники. А как же, Ворон один чудо-траву знает. Да заговоры разные, да как со зверями и птицами говорить...

От третьего ковша чародея повело на наболевшее.

— Только варяги, — жахнул он кулачищем по столешне, — вона, хоть Алаторку возьми, все они без понятия. К ним по-человечески, чтобы, значит, лучше было, а они нос воротят. Вот и сотоварищ твой такой же. Он же без знахарства мово седмиц пять промается, а так бы очистился — и как родился заново. И знает же, что польза ему будет, а кочевряжится, норов выказывает. Им, варягам, без ентого никак. По морям-окиянам находились, в заморских странах побывали, понаслушались, понасмотрелись, как колдуны тамошние людишек врачуют, вот и ропщут супротив нашего исконного, дедами завещанного. А ихние колдуны — тьфу и растереть. Они ж чего выделываются? А потому что деваться им некуда. Конечно! У них-то за морями-окиянами трава наша целебная, небось, не растет. А жрать и им охота. Вот и придумывают штуки замысловатые. Тьфу ты, аж противно стало!

— А ты чего, все, что ли, болезни так лечишь?

— Ну?! — удивился Ворон. — Я ж те говорю, то дедовский способ, кто траву енту знает, почитай, любую хворобу излечит. Трава-то шибко целебная.

— Да уж вижу...

— Пращуры наши — укры древние — испокон веку взвары готовили и люд взварами теми лечили. Думаешь, чего у нас землица такая богатая, все от способа дедова. Ведь тогда как было: у каждого ведуна поле свое заветное имелось. Как занедужит кто, его на то поле ведун выводит и там уж взваром потчует. Знамо дело, землица-то и раздобрела.

— Видать, на славу потчевали, — хмыкнул Степан.

— Да уж, не то что теперь. Теперь-то люд учен, по берегам рек мыльный корень ищет да чистоту телесную блюдет. А в стародавние времена все говорили, нет грязи в землице, овощ и тот не споласкивали. Дернут морковину или репину — и ну жевать, едва от землицы очистив, брюхо-то и скрючит. Пращуры сперва и не думали, не гадали, что травка-муравка очистительная столь пользительно на здоровьичке сказывается...

— Понятно, — вставил Степан, — пищевые отравления лечили... Ну, когда с брюхом маются.

— Во-во, это уж потом боги надоумили, что и другие разные лихоманки от снадобья проходят. Вот поля-то и стали урожайные. А ты как думал? От всех хвороб помогает травка, народ к ведунам и пер — огнищанину болеть недосуг. Дерьмицом поля и удобрились. Это сейчас народ разбаловался, платит ведуну, чтоб лечил в избе. — Ворон вздохнул, сожалея о былом. — Только одна беда — кости вправлять приходится, уж больно надрывается нутро-то. Костоправы, думаешь, откуда взялись? Послухи это знахарские, ослушавшиеся, значит. Вот им знания тайные наставник и не передал, а научил только править костяк, потому — первое это знание, каковому чародея обучают. А как же, ведь он лихоманку-то выгонит, а человек на всю жизнь убогим останется. Колдуна и посадят на кол. Вот послухов наперво и учат, как кости править. А ежели дальше послух колдуну не глянется, тот его выгонит, послух и пойдет... — Ворон потерял нить и уставился перед собой.