Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены Страница 6

Две отдушины Танеида для себя все же обнаружила. Пожилого учителя дзю-до и каратэ, чьи тренировки легко ложились поверх ее специфических танцевальных навыков. Он и медитации потихоньку обучал, видя, что она к этому тянется: это тоже было сходно с древней наукой предгорий. А еще она встретила здесь девушку.

Как-то, проходя мимо одной из полуоткрытых дверей, Танеида услышала, что за ней стучат на ключе будто бы в ритме ее любимого «Мимолетного вальса», и тут хрупкий девичий голосок в самом деле пропел:

— «Ах, все пройдет, словно ласковый дождь…»

— «В землю падет и опять возродится…»

— закончила Танеида полустрофу. Девушка поднялась из-за рации и подошла к ней. Движения были так легки, будто она ничего не весила.

— Тебя зовут Танеида Эле, а еще Катрин, да? А меня — Маэа Ди, я чужого имени не брала, нас таких в Эрке тьма-тьмущая. Мне брат о тебе говорил. Он и меня сюда рекомендовал. Говорят, мы вместе отсюда выйдем?

— Ой, и говорят тебе много, — улыбнулась Танеида, а у самой будто сердце опустили в теплую воду: так ему стала мила эта Маэа, малорослая, тонкая, с певучими руками. Каштановые, легкие как пух волосы закрывали лоб, лицо сияло, а глаза будто впервые видели мир.

И действительно, в город Эдин они были посланы вдвоем: Танеида, по легенде, — секретарем-референтом в одно из министерств, Маэа — гувернанткой в хороший дом и ее личным радистом. Дружбы своей они почти не скрывали, так казалось удобнее тем, кто их послал.

И «легендарная», и настоящая работа, которую выполняла Танеида в Эдине, была рутинной почти до ужаса: там машинистка, здесь — среднее между резидентом и живым почтовым ящиком. Кому-то наверху понадобилось, чтобы она сводила те данные, какие ей удавалось добыть, с донесениями из «народных бригад» — своеобразных и глубоко законспирированных партизанских соединений, которые сотрудничали с красноплащниками. Поскольку это были не совсем свои люди и беречь их не было особой нужды, ей вменялось в обязанность встречаться со своими информаторами лично и знать их не только по внешности, но и поименно, чтобы контролировать.

Только ли неопытно было ее руководство (а к тому же еще небрежно), то ли просто желало быстрейшей и наиболее эффективной отдачи, не заботясь о последствиях, но конечный провал их с Маэой деятельности вытекал изо всех служебных и личных обстоятельств почти неизбежно. Агенты на час.

Всё же то, как и когда произошел этот провал, было делом случая. Танеиде приходилось записывать свои донесения, чтобы ужать их и перевести на шифр. Маэа этого сделать не умела. По столбцам цифр, найденным у радистки, которую засекли во время передачи, неожиданно для всех легко угадали руку, что их написала.

…Ее вбросили в железную дверь, норовя, чтобы она упала ничком. Детина, который почему-то оказался тут же в камере, неторопливо присел на корточки, перевернул вверх лицом.

— Бабец. Впрочем, это и по космам было ясно. Как говорится, подарок за услуги от благодарной администрации. Только вот некстати они над тобой эдак поусердствовали, голуба. Сырого мяса я не ем.

Перетащил ее к себе на подстилку, кое-как затер мокрой тряпкой кровавые подтеки на теле, прикрыл одеялом.

— Жратвы на тебя не дали, и верно — не до нее тебе сейчас. Ничего, потом раздобуду.

Под утро его увели «по слесарной части», как он выразился. Руки у него были сильные, пальцы гибкие, а в централе Ларго вечно ломалось что-нибудь: сейфы, замки, наручники и то, о чем ей не хотелось пока думать. Придя в конце дня, он притащил ведро горячей воды, старое, но, как оказалось впоследствии, теплое платьишко и тряпку, которая в отдаленном прошлом считалась пледом.

— Меня пузырем чистого спирта наградили за срочную починку, а я непьющий. Отнес политическим для обмена: их тут полно, всяких толков, и чего им только в передачах не присылают!

Раздел, промыл все раны и ранки водой, запеленал ее в тряпку и начал раздирать пальцами колтуны на голове. Она ругалась по-своему, по-женски.

— Обстриг бы… к матери.

— Чем бы это? Отломить планку от кровати или кусочек от унитаза и финку смастерить?

Черный юмор заключался в том, что первым для них обоих служило гниловатое сено, а второе заменяла дыра в полу, накрытая фанеркой.

Потом он кое-как скрутил ей волосы в косу, напялил платье, точно на куклу, и напоил вскипяченной бурдой. Она беспрекословно подчинялась. Почему-то хорошо было ей рядом с этим огромным, забубенно рыжим типом, от которого исходило щедрое тепло.

— Ты кто, политическая?

— Нет, военно-промышленная шпионка, — ответила она грустно.

— И зря ты от своих отказываешься.

— Врать ни для кого и ни для чего нельзя.

— Хитрость с неприятелем — не вранье, а сноровка. Да я не подсадная утка, не беспокойся. Чего ты им, здешним, сказала и чего нет, меня не колышет. А вообще-то, мы дядю Лона уважаем.

— Мы — это кто?

— Разный самостоятельный элемент. Я, например, вор, — доложился он. — Профессионал почище тебя. По железной части работал: медвежатник.

— Как же ты попался, такой профессионал?

— Да дуром. Не выдержав безделья, скусил с цепочки такой портфель, в котором хрусты обычно носят, ну, вроде портативного сейфика, а там оказались чертежи какие-то. И всё бы ничего, сошло, да за тем типом следили, кому он их вотрет.

— Так что получается, мы с тобой оба по разведчасти пошли. Давай тогда друг с другом по правилам познакомимся. Я Катрин.

— А я — Локи.

От неожиданности Танеида рассмеялась и тут же сморщилась.

— Локи. Бог огня у древних скандинавов, такой же, как ты, рыжий и пройдошливый.

— Ученая. Ну, я же сразу понял, что у тебя на плечах Сорбонна!

И вот ему она рассказала то, о чем боялась и думать. Что подельщица ее, та самая Маэа, ничего не знала — виртуозные руки, и только. И чтобы заставить Катрин выдать сотню имен информаторов, перед ее глазами двое суток измывались над ее подружкой.

— Они думали, я куплю ее невинность, потом жизнь, потом смерть. Думали, я сама так скорее поддамся. Тогда, в самом начале, они меня и пальцем не трогали. А она… кричала, как зайчонок. Сломалась почти сразу. Не могу! Локи, она же мне была дороже всех людей вместе взятых, чего ж я молчала? Из патриотизма, что ли, или из дурацкой честности? Бригадники ведь после нашего ареста и так и эдак затаились.

— Про тебя я пока ничего не знаю, а вот они точно решили, что вы с девчонкой трахаетесь, — Локи выразился еще грубее, но это почему-то ее успокоило, вернуло к реальности. — И поступили в соответствии. Да ты себе душу не мусоль, Кати. Здесь люди хитрющие и еще не такое могут над человеком сотворить.

Она это знала. Было у ее истории продолжение, настолько для нее непонятное, что она умолчала. С ними двумя — привязанной к стене и умирающей — остался врач, чтобы продлить второй жизнь. «А если я позволю твоей любимой сейчас уйти, чем ты заплатишь?» — внезапно спросил он. Этот был таков же, как и все прочие, здесь она не обольщалась. Тела, кстати, в виду не имел — кто хотел, тот уже взял без спроса. «Когда я выйду отсюда, я дам тебе хорошую смерть, такую же, как ты — моей подружке», — неожиданно выпалила она. Врач усмехнулся и вколол той что-то иное, чем собирался. «Ты особа, я вижу, рисковая, — сказал он, — а я риск уважаю. Иду на пари!». Следующего дня для Маэы уже не было, вот те и осатанели, Локи. Только этого я тебе не скажу, ни к чему тебе; не всё ли равно, почему ты получил свой подарок?

Дни шли. Несмотря на кровоподтеки и лиловые пятна, Танеида стремительно возвращалась к своему человеческому и женскому естеству. Настолько, что, поймав на себе вполне недвусмысленный взгляд своего хозяина, сказала:

— Ты бы себя попусту не изводил.

В ответ он совсем неожиданно опрокинул на нее ушат такой черной ругани, какой она и от эркских матросов не слыхивала. А заметив, что она сделалась как каменная, добавил уже добродушнее:

— Не бойся, Катри. Вот обернут тебя по второму заходу, так почувствуешь, что лучше уж ругаться, чем даром орать. Больше отключает, знаешь, особенно если специально наворачивать покруче.

И, погодя немного, произнес уж совсем серьезно:

— Я тебя раскусил, Катринка. Ты такая, как и я. Нам с тобой завет от Бога: ни в какую не делать того, на что тебя вынуждают. Все равно кто: враги или кореша.

Умение, наспех преподанное ей рыжим, пригодилось Танеиде в полной мере. Почему кэланги не ломали ей костей, из какого суеверия щадили лицо и вообще жизнь? Из почти сакрального почтения к физической красоте, что внушают динанцам буквально с рождения? Из боязни ответить перед некими незримыми защитниками? Или куда проще: ее информация отчего-то сохраняла свою ценность даже и тогда, когда красные части вошли в город Эдин и стали вокруг Ларго.