Начатки Крэя (СИ) - Чернухин Лев Страница 6

Услыхав хлопки выстрелов, оба побежали к ограде. Там стояли четверо. Молодые эсэсовцы. Скорее всего — Гитлерюгенд; выглядели очень юно. Двое из молодняка стреляли и по трупам, и по живым людям. Юноши старательно метили мужчинам и женщинам в промежность, чтобы причинить максимум боли. Двое других смотрели…

Не задумываясь, Роберт пристрелил троих из них, а четвертый, что находился на мушке у Евгения — убежал… Потому как русский офицер не смог нажать тогда на спусковой крючок, увидев слезы и трясущиеся руки парня. За что себя до сих пор и корит, и мучает, а также терзает вопросом — правильно ли поступил, когда посмотрел в глаза растерянному ребенку, немногим старше самого Крэя пять лет назад. Тот мальчуган во вражеской форме — явно не испытывал радости от происходящего.

Страх и печаль. В глазах мальчишки Евгений в долю секунды, инстинктивно взводя оружие, увидел их. Страх за свою жизнь, но не перед русским солдатом. Страх, что «старшие» и «товарищи» — убьют и его. Убьют за иные мысли. Иное отношение. Сострадание к человеческой жизни. Это была не его война. Пропаганда не подействовала. Он оказался в заложниках ситуации, вынужден делать все, что и другие. Поддакивать, кивать головой и кидать от сердца к солнцу руку. Или самому стать убитым в свои неполные двенадцать.

Считанные секунды зрительного контакта с Пимпфом, и Евгений все это понял. И опустил винтовку.

Что стало с тем «четвертым» — теперь уже вряд ли когда-нибудь будет установлено. Как сложилась судьба человека, кем стал и как прожил жизнь — неизвестно.

Евгений надеялся, каждый день глядя на Крэя, что поступил верно. Дети — не виноваты, что становятся инструментами в чужих отвратных руках. По крайней мере — не все. Кто-то все-таки предрасположен к насилию, желает хаоса, сеять смерть… Но как это распознать?

Кто «Хороший», а кто «Плохой»?

Евгений после окончания Войны, прикладываясь легонько вечерами к бутылке, частенько заводил философские беседы с приемным сыном.

«Стал бы я „Плохим“, убив неизвестного ребенка? Стал ли „Хорошим“ — отпустив его? Скольких я убил оболваненных, а сколько тех — у кого не было выбора? Плохой я человек, или Хороший?»

И ответы на эти вопросы помогал найти ставший для ветерана душевной опорой Крэй.

«Ты — „Хороший“. Тот, кто задается такими вопросами — „Хороший“ в любом случае. Для меня точно всегда будешь „Хорошим“. Плохой человек — кинул бы меня, там где нашел. Перевалил бы на Немецкую старушку полудохлую обузу и слинял. Как тебе и предлагали многие. Сын полка… Ты тогда сказал, что это все прекрасно, но парню нужны не безликие отцы-братья, а один настоящий отец. Взвалил на себя огузка. Для меня — все просто. Ты — Хороший.»

Слова Крэя успокаивали. Страшные мысли об окровавленных бесчисленных трупах, грязи и боли — улетучивались. Благодаря приемному сыну фронтовик мог спокойно уснуть.

Спустя несколько лет, переехав с Крэем из захолустной Териберки в промышленный городок Мончегорск — Евгений стал меньше поднимать эту тему.

Но сам Крэй до сих пор так и не мог до конца придать правильное значение словам «Хороший» и «Плохой».

Мировая Война, которая для этого Мира являлась уже второй за короткий период, для него оставалась чуждой. Четкое понимание в голове осело одно — это ужасно. Плохие наслаждались насилием, Хорошие спасали людей. Большего для него не нужно. Всей истории паренек не понимал. Как и Мира вокруг — он был иным. Устои, обычаи, правила, вещи, одежда, механизмы — все другое.

Евгений не сразу поверил мальчику, посчитав его слова об ином Мире за бред от жара. Однако, наблюдая с каждым днем, что тот совершенно иных взглядов на жизнь, манер, поведения и памятных деталей — начал понимать. Ребенок может многое выдумать, замещая мрак войны фантазией, потерять память… Но настолько исторически верные факты и подробную жизнь, с честными глазами, без доли сомнения — вообразить невозможно. Евгений в принципе многое понимал по глазам и привык доверять тому, что считывал с зеркала души… Потому все больше располагался к парню, тренировал и укреплял физически, обучал языку, рассказывал про современную жизнь, как что устроено, историю…

Крэю же в школе поначалу было крайне тяжко и без уроков истории. Особенно учитывая способ его обучения русскому — из разговоров солдат, поучений Евгения, из речей учителей, повторяющих материал на немецком в первое время.

На удивление — все тридцать детей в классе вели себя «Хорошо». Не было злых и задир. Никто не унижал, не притеснял за то, что он «Немчик», что не от мира сего (буквально), с трудом находит общий язык, чаще помалкивает и обучается с буксировкой русскому. Напротив — помогали, объясняли непонятное. Никому, по совету Евгения, свою историю про другой Мир Крэй не рассказывал. Его неосведомленность принимали за отрешенность немецкого паренька-сироты, жившего на улице. Это и в самом деле недалеко от правды.

Но то — в школе. А вне ее стен сегодня вечером Крэя поджидали ребята совсем иного склада ума. Именно из-за Кеши Крэй никак не мог сосредоточиться на задании и думал про «Хороших и Плохих».

— Сдаем работы.

Неминуемая рука учителя дотянулась и до его листка, не давая лишней секунды. Что успел — то успел. А успел списать Крэй у соседа немного, больше утопал в своих думках.

— Кирилл Васильевич, можно минутку?

— Не думай, что к тебе особое отношение за то, что ты мой тезка. Все, контрольная окончена. Всегда милости прошу потом — приходи, доучивай.

— Но…

— Никаких «но», Кирилл! Дисциплина новая — не страшно, если ошибешься. Вас, поверь, тут таких полкласса. Беги гуляй, свободен!

— Спасибо, Кирилл Васильевич… До свидания.

Только учитель звал Крэя по официальному русскому имени. Все близкие так и обращались к нему «Крэй». Так ему куда комфортнее. Ну, почти все…

— Кир, правда собрался с ними пойти? — поджидая на выходе из школы, спросил Антоха.

— А почему нет? Ребята предложили… — Крэй и сам сомневался в своем решении.

— Знаю, что они тебе «предложили»! Не повод в авантюры с гопниками вляпываться…

— Да я по жизни — авантюрист. Не впервой, знаешь ли.

— Не боишься?

— Не, если что — всегда убежать успею.

Не открывать же общительному другу, что прежде юный гость из другого Мира воровал и мошенничал, каждый день рискуя быть пойманным в ту эпоху, когда могли и палкой забить, не церемонясь. «Сходить на встречу» в подозрительный кабачок в качестве «боевой силы»… Пустяк.

— Кеша хоть сказал, зачем? — перепрыгивая майские лужи, Антоха продолжал свой допрос.

— Кешу не знаешь, что ли?

— Потому и спрашиваю…

— Там какого-то заезжего служаку обрабатывают. Хочет вроде женить на сестре… Сказал, консервов, сахара, леденцов даст.

— Веришь?

— Почему бы и нет? Вместо школы он не просто так по улицам околачивается.

— По улицам и с людьми сомнительными…

— Потому и верю, что запасы при нем.

— Ну, смотри… Если что, ноги в руки…

— Это как?

— Черт, ты столько лет живешь в СССР и не слышал выражения?

— Слышал, но так и не понял…

— Ооо, сейчас!

Антоха, любитель экспромта, театрально встал на подвернувшуюся так удачно скамейку и задекларировал, маша руками:

Коль опасность, драки, муки,

Слушай умных ты речей:

Бери-ка, Кир, ты ноги в руки!

Катись оттуда поскорей!

В довершении — Антоха отвесил размашистый поклон.

— Аплодисменты где?

— Хех, хорошо, заслужил, — засмеявшись, захлопал Крэй. — Русский язык — сложный. С кучей смыслов и фразеологизмов.

— Но красивый же⁈

— Бесспорно!