Наталия Ипатова - Рваная грелка-2 Страница 8

— Мой ребенок будет иметь шанс — сказала Несса, закатывая себе очередную дозу.

— Какой шанс, о чем ты говоришь??? У вас же наркотики продаются чаще, чем хлеб!

— А кому он нужен, тот хлеб? Главное, что бы дурь была чистая! Хлеб, он ведь как, его и так можно съесть, и эдак… А вот кокаин только так можно, а морфий — только эдак. Или скажем джасон — его можно и так, и эдак, но результат разный. Слушай, пойдем в «Зев» — там сегодня Джексон выступает — он так прикольно ширяется — обоссышься!

— Мы о ребенке говорим, или о Джексоне?

— Ой, я уже не знаю… Я так давно не ширялась, мне доза уже зенки залила.

— Я же по глазам вижу — ты еще вменяема!

— Ты гонишь! Я всегда вменяема! Я покупаю только лицензионную дурь, никаких подделок! Так что с ребенком? Сухой, не писается, не орет… Чего тебе не нравится?

— Несса, послушай… Ты же сама понимаешь, стоит ребенку подрасти, и он так же привяжется к наркотикам, как и все прочие.

— Ну, да… С пяти лет — пожалуйста…

— Какой же он имеет шанс тогда?

Несса изящно повела плечиком и развалилась на подушках дивана.

— А Бог его знает! Слушай, не приставай, да? Я уже все. Будешь трахать — презервативы вон там. Все, у меня два часа нормальной жизни.

Ее глаза затуманились, взгляд уперся сквозь стену. Я вздохнул, поправил на ней халатик и отправился посмотреть на ребенка. Нормальный мальчуган. Кожа на руках и ногах чистенькая, ни одного пятнышка. Посапывает во сне. Ротик приоткрылся, и сопит в три дырки. И всей жизни ему отпущено 20–25 лет. До 25 доживают самые стойкие. Обычно — женщины, которые рожали больше одного раза. Обычно, если соблюдали график. График простой — три месяца принудительно-добровольного лечения, восемь месяцев беременности, месяц кормления грудью — и вперед! Снова на иглу. Как я понял, персонал больницы имел очень высокооплачиваемую работу: аркотики для них были самые качественные, а выдавали их чуть ли не в два раза больше. Поэтому за работу свою медсестры держались стойко. Кому охота кайфа дармового лишаться? И поэтому при пациентках они ходили трезвые в стельку, что бы, значит, не соблазнять. Никаких сигарет. Никаких выпивок. Но стероиды, мукополимеры, гормоны — и через три месяца организм женщины приходил в состояние, достаточное для вынашивания ребенка. Трахаться ты можешь хоть с рождения — это никого не волновало. Но принимать наркотики — только с пяти лет. За совращение малолетних грозила статья — три года на маковых полях. Я их понимаю — три года выращивать основу ширялова, и никак не имея возможности ею воспользоваться, каждый день наблюдая нормальных мужиков — охранников, как по часам принимающих кому что можно — это суровое наказание. Для них. Да и три года — это же почти треть нормальной жизни. Их. Мне бы три года на маковых полях — рай! Кормят по нашим меркам на убой натуральные продукты, которые сами же ЗЭКи и выращивали, пятичасовой рабочий день — больше они, бедные, не выдерживают, трахайся как хочешь и с кем хочешь — никого такие мелочи не волнуют… И по их меркам работал бы задарма — после «отсидки» мне бы и дурь не нужна была… А дитю, совращенному, еще хуже — в институты на опыты. Тут у них еще институты есть! Я вообще удивился, что они разговаривать выучиваются! Несса говорит — годам к двум вполне спокойно говорят. Внятно, разборчиво. Организм приспосабливается — живут меньше, развиваются быстрее. К пяти как раз заканчивают начальную школу — умеют читать, писать, считать. К десяти появляется половое влечение, рожать можно к 13. После родов тебе выдается наркотиков на год, по желанию — какие тело затребует. Но доза после годового воздержания маленькая — это учитывается, поэтому государству не накладно — годовая доза роженице это десятая доля обычного гражданина. Зато в начальной школе у них очень развита медицина и искусство — изучают виды кайфа, правила приема наркотиков и меры безопасности, отрабатываются групповые оргии и тонкости «ширяния» и «обкура». Я почитал — я половины не понял. Ни в методиках, ни в результатах, ни в оценках. А они ничего! Разбираются. Литературу любят не очень, да и то, что у них есть любить сложно. Музыку очень любят — она у них тяжелая, ритмическая, обязательно со световспышками. Улучшенный вариант цветомузыки нашей молодости. И ведь живут же! Правда, чего уж тут скрывать, к наследию относятся с уважением. Или, точнее, без ожидаемого вандализма — библиотеки бумажных книг есть, в них даже работают библиотекари. И работу свою, кстати, знают. Только книги у них — тоже как наркотик. Своеобразный, но… Надо будет у Нессы, как очнется, поинтересоваться — а как тут с видео дела обстоят? Им то видео не нужно — после дозы такое покажут, что ни один режиссер не придумает. Но вдруг где завалялись сотня-другая кассет? И аппаратура. А то я от скуки сам колоться начну.

Как я тут очутился, я связанно вспомнить не могу. История банальная осень, вечер, холодно до жути, я возвращаюсь вечером из гостей. Днем было тепло, я был в легкой курточке. Долго стоял на остановке, но автобусов не было. Потом плюнул на все, и что бы не замерзнуть, отправился к метро пешком. Как под порывами ветра перебирался через какую-то траншею, пытаясь разглядеть настил в полутьме — это я еще помню. Дальше — чистая медицинская палата. Я лежу, мне очень неудобно, но где — вспомнить не могу. По моему — везде. Долго лежал. Ни о чем не думаю, смотрю — потолок. Потом встал. Ни одной живой души. Одни киберы ездят. Я к ним отнесся как-то очень спокойно. Это я потом узнал, что меня держали на морфии. Почти неделю. Они, бедные, запрограммированы так, что без чего-нибудь подобного пациент, если он без сознания, и копыта может отбросить. Зато это помогло перенести мне шок от увиденного. Ну, на последствия ядерного взрыва это похоже все же не было. Но на последствия мамаевого нашествия — очень. Изменился сам дизайн города. Если вы помните Москву пятидесятых и сравните ее с Москвой восьмидесятых — вы меня поймете. Здесь изменения были еще больше — ведь прошло пятьдесят лет! От той цивилизации, которую я помнил ничего. Другие дома, другая планировка улиц, другие прохожие и проезжие, и вдруг — навстречу идет девушка. Наверное, у меня был ОЧЕНЬ обалделый вид. Но девушка в легком цветастом платьице, такая по-домашнему привычная вдруг прыснула в ладошку. Первая и единственная, кто всерьез обратила на меня внимание. И кто пригласил меня к себе домой, как только услышала растерянное «Дааа… До дому я сегодня не доберусь».

И началось мое путешествие в неведомое. Мир рушился и возрождался по пять-десять раз на дню. Я восклицал «Невозможно!», но реальность тыкала меня носом в свое г. Добилась только того, что я перестал восклицать вслух. Есть цивилизация. Люди разумные, говорят, на работу ходят, по магазинам, по бабам, даже в театры. И все — сплошь наркоманы. Все. Наркотики не введены в ранг культа, они просто есть, как воздух, колбаса и клопы с комарами. И эта цивилизация не имеет цели. Я не знаю, какую цель имела наша цивилизация, я задумался только сейчас, и уточнить не у кого. Но мы мечтали о покорении целины, полетах в космос и «длинном рубле». Эти ни о чем не мечтают, даже следующая доза им обеспеченна государством. Теперь о государстве. Оно номинально есть. В него даже проводятся выборы. Зачем — Несса не знает. Но на выборы ходит. Она искренне считает, что государство следит за исправностью киберов. И это при том, что всем абсолютно все равно, как ты живешь. Или как не живешь. И при этом есть общественные службы — больницы, детсады, службы по воспитанию (школа-ясли), морги, дворники и почтальоны. Я за месяц видел, как Несса трижды получала письма, и одно написала и отправила. Все письма — калька. «Дорогая, поздравляем тебя с самой дорогой шубой. Да хранит Ааллах ее белую шерсть. Твой Д.» Несса их внимательно читает, потом отправляет в мусор. Что очень логично. Телевизор — редкость, хотя и не дефицит. Просто не нужен. По нему (у знакомых видел!!!) передают новости, сводки погоды, художественные фильмы (очень редко, к сожалению) и даже мультики. Несса против телевизора — говорит «зараза, хуже героина». Все не настоящее. Игрушечное. И в то же время — реальность. Об дверь стукнешься — больно. На Нессу смотришь — приятно. Унитаз засорился — противно. Прочистили — нормально. Но часто хочется повеситься.

— Послушай, я тебе понимаю — Несса пеленает младенца, а я любуюсь ее стройной фигуркой — ты все-таки привык к своему образу жизни. Но что тебе с той жизни достается? Да, живешь ты втрое против нашего — это ты сколько поколений сможешь увидеть?

— Пять.

Я нормальный мужик, и я больше смотрю на нижнюю часть ее талии, чем на то, что она делает.

— Как пять? — Несса даже остановилась на секунду. — Это что, получается, что ты больше ста лет жить будешь?

— Нет, я то проживу, дай Господи, шестьдесят. Но поколений увижу пять.

— Так не бывает — Несса рассмеялась и вернулась к младенцу — я точно помню, шестьдесят делить на двадцать — будет три!