Урсула Ле Гуин - Морская дорога Страница 8

     И тогда я бросила учебу. Дело в том, что на лето мне предложили вести учетные книги в университетской бухгалтерии, а потом выразили желание, чтобы я осталась у них на постоянном окладе; я и осталась, потому что все остальные у нас в семье работы так и не нашли, только мама - в пекарне, да еще в ночную смену! Для наших мужчин это было просто ужасно. Знаете, депрессия вообще убивала прежде всего мужчин! Она убила моего отца. Он все время искал работу, но ничего не мог найти, а тут еще я стала работать, причем делать то, что он умел делать гораздо лучше; я-то в этих бухгалтерских делах почти не разбиралась и зарплату получала просто жалкую - шестьдесят долларов в месяц, можете себе представить?

     - Может быть, в неделю?

     - Нет, именно в месяц! Но я все-таки работала и получала какие-то деньги. А мой отец, отличный работник, да еще и, как и все мужчины его поколения, воспитанный так, чтобы все в семье от него зависели и всегда могли полностью на него положиться, ни работы, ни денег не имел. Такая ответственность за семью сама по себе, конечно - вещь замечательная. Тогда глава семьи считал просто непозволительным для себя перекладывать заботу о своей семье на чьи-то еще плечи, тем более жены и дочерей. А теперь мужчины часто вынуждены зависеть от других или от случая, и это происходит сплошь и рядом, и никто не считает это зазорным. Но тогда это было совершенно неестественно. Я думаю, он жил - как это у вас называется? - в ускоренном темпе? С удвоенной скоростью?

     - С удвоенной ответственностью, - неожиданно сурово подсказала юная Сью и показалась вдруг Рите твердой, как сухарь; она почти беззвучно стрекотала клавишами своего ноутбука, а рядом медленно-медленно вращалась лента диктофона, фиксируя каждое эканье и меканье Риты. Рита вздохнула.

     - Я уверена: мой отец потому и умер таким молодым, - сказала она. - Ему ведь всего пятьдесят было!

     Но мать-то умерла далеко не молодой - несмотря на смерть мужа, несмотря на то, что старший сын переехал в Техас, где его "прямо-таки заживо сожрала" ревнивая жена, а младший сын, диабетик, все наливался виски и в тридцать один год умер. Мужчины у них в семье действительно оказались на удивление хрупкими. Но что же заставило Маргарет Джемисон Хольц продолжать жить после всех этих смертей? Независимый характер?

     Но она была воспитана, чтобы быть зависимой, ведь так? Зависимой от мужа или от сыновей. Да и вряд ли кто-то способен был продолжать жить только за счет собственного независимого характера. Особенно в те годы. Очень часто попытки проявить собственную независимость кончались тем, что человек начинал подвозить в супермаркетах чужие тележки с продуктами и спал там же, на пороге. Ее мать, правда, до этого не дошла. Рита хорошо помнила, как мать сидела здесь, на этой самой веранде, и смотрела на дюны - маленькая, упрямая, пожилая женщина. Никакой пенсии, разумеется, она не получала; получала только какие-то жалкие крохи в виде социального пособия. И ей все-таки пришлось позволить Амори платить за ее двухкомнатную квартирку в Портленде, но независимый нрав она сохранила до конца жизни и к ним, в университетский городок, старалась приезжать не более одного-двух раз в год; и только сюда, на побережье, приезжала всегда на целый месяц, летом. Тогда нынешняя комната Грет была ее комнатой. Как это все-таки странно, как сильно все изменилось! Совсем недавно Рита проснулась поздней ночью, перед рассветом, и лежала, думая - не со страхом, а скорее, с неким живым нетерпением и душевной дрожью: как же это странно, как же ВСЕ это странно!

     - А когда вам удалось возобновить учебу в колледже? - спросила Сью Шепард.

     - В 35-м, - кратко ответила Рита, решив наконец не отвлекаться и отвечать только на конкретные вопросы.

     - И тогда же вы встретили доктора Инмана? Вы учились у него в группе?

     - Нет. Я никогда не училась на педагогическом факультете.

     - Ах вот как, - довольно спокойно констатировала Сью Шепард.

     - Я познакомилась с ним в бухгалтерии. Я продолжала работать там на полставки, чтобы оплачивать свою учебу. А он зашел, чтобы выяснить, почему ему три месяца не платят зарплаты. Люди тогда часто совершали подобные ошибки, не хуже, чем нынешние компьютеры. Понадобился не один день, чтобы выяснить, почему и каким образом его исключили из платежных ведомостей факультета. А что, разве он кому-нибудь говорил, что я у него в группе училась? - Сью Шепард явно не собиралась ни в чем признаваться и таинственно промолчала. - Как забавно! Если он так сказал, значит, у него все в памяти перепуталось: это, конечно же, была одна из тех, "других" юных женщин, которые вечно его окружали. Студентки ведь постоянно в него влюблялись. Он был ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО привлекательным - я всегда считала его похожим на Шарля Буайе , но, если можно так выразиться, без французского акцента...

     Мэг, проходя через холл и старательно огибая сидевшего на полу мужа, услышала, как мать и эта Сьюзен смеются на веранде. Длинношеяя лампа, стоявшая рядом с Филом, светила ему прямо в глаза, а книжку он держал так, что страницы ее были в тени.

     - Фил!

     - М-м-м?

     - Встань с пола и ступай читать в гостиную.

     Он улыбнулся, не отрываясь от книжки:

     - Ты знаешь, вот нашел эту...

     - Там приехала эта интервьюерша... И останется на ланч. А ты всем мешаешь пройти. Между прочим, ты сидишь так уже два часа и опять читаешь в темноте, хотя в трех шагах от тебя яркий дневной свет и удобный диван. Вставай и отправляйся в гостиную.

     - Но в гостиной люди...

     - Никого там нет! А здесь ты никому пройти не даешь! Неужели ты... - Волна раздражения, смешанного с состраданием, вырвавшись наружу, как бы пронесла Мэг мимо мужа, хотя она всегда старалась сдерживать себя и подбирать слова помягче. Объясняться с ним она больше не стала, а молча свернула за угол и поднялась по лестнице к себе, в юго-западную спальню. Там в битком набитом, не разобранном с прошлого года шкафу она отыскала себе рубашку поприличней; вязаный свитер, в котором она приехала из Портленда, оказался слишком теплым для такой, почти летней погоды. Поиски рубашки заставили ее обратить внимание на стопку летних вещей. Она разобрала, повесила на плечики и аккуратно сложила свою одежду, затем одежду Фила, и тут из недр шкафа показались жесткие от краски и совершенно проношенные на коленях голубые джинсы и грязная мадрасская рубаха с четырьмя оторванными пуговицами. Господи! У ее отца даже здесь, в дачном домике, на пляже одежда всегда была аккуратной, пахла чистотой и добродетелью. А Фил!.. Яростным жестом Мэг швырнула мадрасскую рубаху в мусорную корзину, и та повисла на стенке, половина внутри, половина снаружи; рукав жалостно торчал вверх, точно рука утопающего... Боже мой, нельзя же продолжать тонуть в течение двадцати пяти лет?!

     Окно было распахнуто настежь, и Мэг слышала море и голос матери, доносящийся с веранды; мать отвечала на вопросы о ее муже, выдающемся педагоге, человеке с чистым телом и всегда в чистой одежде. Как он писал свои книги? Когда порвал с теориями Джона Дьюи?

     Когда увлекся работой в ЮНИСЕФ?

     Ну а теперь, маленькая служаночка успеха со щечками-яблочками, спроси-ка меня о моем муже, выдающемся представителе тех, кто живет случайной работой, думала Мэг. Спроси меня, как он ушел из колледжа прямо посреди семестра, когда поругался с подрядчиком, подрабатывая в ночную смену и занимаясь сухой кладкой стен. Фил-Неудачник, так он называл себя сам с очаровательной честностью, под которой скрывалось отвратительное самодовольство, а глубже, видимо (но вовсе не обязательно!), таилось отчаяние. Одно можно было сказать с уверенностью: никто в мире не знал, с каким превеликим презрением Фил относится ко всем остальным, насколько полно отсутствуют в нем такие чувства, как восхищение кем-то или сочувствие кому-то, или простое понимание чьих-то иных, не похожих на его собственные интересов и поступков. Если его теперешняя индифферентность является всего лишь самозащитой, то она в таком случае давно уже поглотила то, что когда-то защищала. Ибо теперь он стал абсолютно неуязвим. А люди продолжают обращаться с ним очень осторожно, стараются ничем его не задеть. Узнав, что она - доктор Райлоу, а он - безработный каменщик, люди сперва делали вывод, что ему, должно быть, тяжело переносить столь "неравноправное" положение в семье; затем, обнаружив, что ему это вовсе не тяжело, они начинали восхищаться тем, что он такой "уютный и милый", "никакой не мачо" и воспринимает свое положение в семье так легко и так хорошо со всем управляется. И с этой своей ролью он действительно справлялся отлично; он лелеял свою драгоценную неудачу и свой великий успех, заключавшийся в том, чтобы делать только то, что хочет, и ничего больше. Ничего удивительного, что он всем всегда казался таким милым, таким обаятельным, таким непосредственным и абсолютно не напряженным. Ничего удивительного, что она, Мэг, прямо-таки взорвалась на прошлой неделе, когда они в группе разбирали "Холодный дом" Диккенса, и наорала на студента-идиота, который никак не мог понять, что именно следует считать ненормальным в поведении Харолда Скимпола. "Неужели вы не видите, что он ведет себя совершенно безответственно?" - вопрошала она, горя праведным гневом, и этот дурачок с вызовом воскликнул: "А я не понимаю: почему это ВСЕ на свете обязаны вести себя ответственно?" На самом деле жаль, что она не поклонница даосизма. Было очень тяжело быть замужем за человеком, который живет в состоянии вечного "недеяния", "у вэй" , и никогда ни одного "деяния" не доводит до конца. Нужно быть очень осторожной, иначе закончишь тем, что будешь без конца стирать десять тысяч рубашек.