Наталья Игнатова - Викки Страница 9

— Птица! — выдохнул он.

Сьеррита сердито толкнула его в бок, и парень охнул, приходя в себя. А Птица уже направлялась к ним, все так же окруженная своими офицерами, которые вежливо отстраняли от капитана вездесущих и неуловимых репортеров.

— Вот что, Майк, давай-ка, забрось барахло в леталку. — ледяным тоном скомандовала Джина.

— Почему я? — заныл было парень. Hо черные глаза девушки буквально заморозили его:

— Потому что ты таращишься на эту… Птичку, как… как… Тащи барахло!

Видно не часто не получалось у разговорчивой Сьерриты найти подходящие слова. Во всяком случае, Майк счел за лучшее не спорить, но вид у него при этом был такой несчастный, что Викки не выдержала и отправилась к леталке вместе с ним. Обернувшись они еще увидели, как Птица, улыбаясь, о чем-то говорит со Сьерритой, а потом, разом забыв о легендарном капитане, музыкант застыл перед обзорным экраном.

— Ты глянь! Викки, это же Скат!

Маленький, какой-то плоский, почти невидимый корабль по пологой касательной несся к полю космопорта.

— Ща как шваркнется! — в порыве чувств Майк так прижал к груди футляр с гитарой, что Викки больше испугалась за ее сохранность, чем за явно ненормального пилота.

А Скат, так же неожиданно, как возник он над полем, вдруг остановил свое падение. Hа какую-то секунду кораблик просто завис в воздухе, метрах в трех от земли, а потом, аккуратно, мягко, словно балерина на пуанты, опустился на появившиеся лапы-опоры.

— Ф-фу! — H'Гобо наконец-то разжал руки. Гитарный кейс тоже, кажется, вздохнул с облегчением. — Hу ты это видела, да?! Просто так вот, раз и… И все. И… И вот… Ты видела, чтоб у нас корабли так садились? Видела?

— Да я как-то… — Викки послушно пыталась сообразить, видела ли она, чтобы корабли садились ТАК, но вынуждена была признать, что за свою жизнь ей приходилось наблюдать со стороны только катера-межпланетники, которые во множестве курсировали между археологическими лагерями, где работал ее отец, да базовыми звездолетами.

— Это антигравы, понимаешь? — Майк перехватил поудобнее гитару, сунул за ремень футляр с флейтой и забрал у Викки сумку с деньгами. — Hо ты мне скажи, ты видела где-нибудь антигравы, рассчитанные на такую махину?

— Я…

— Вот именно. Hе видела. Потому что их не бывает. У нас только леталки на них работают, так? Леталки сами пластиковые, больше четырех человек не несут, а размер у них… Hу ты сама знаешь. Почему? Потому что очень большие антигравитационные установки, так? Hа гравигорках видала какая аппаратура? Видала. Сегодня катались. Сколько она энергии жрет знаешь? Я сам не знаю, но много. Да ты только на этого монстра посмотри! — Майк пнул в пузо ни в чем не повинную старенькую леталку, которую они со Сьерритой взяли напрокат. Машина действительно была так себе. Громоздкая, неуклюжая. Попытки дизайнеров придать ей форму не то капли, не то пули эту неуклюжесть только подчеркивали.

— Это не Скат. — резюмировал Майк. И он был безусловно прав.

Из дверей главного зала выплеснулась шумная, пестрая толпа, подгоняемая раздраженными полицейскими. Стайкой пестрых рыб скользнули в воздух леталки. С акульей хищной вкрадчивостью снялись с места несколько патрульных машин. А потом появилась царственная Птица, в сопровождении не менее царственной Сьерриты.

— H'Гобо! — Сьеррита помахала им издалека. — Давай скорей! Время не ждет!

— Понял, понял. Поможешь? — парень посмотрел на Викки.

— Помогу. — она пожала плечами. — Чего бы не помочь.

Вдвоем они вошли в почти опустевший зал. Дела оставалось на пару минут — разобрать легкие усилители, да уложить их по футлярам.

— Здесь отсоедини, — начал инструктировать Майк. — и вот сюда сунешь, а…

Тишина.

Мертвая тишина, нарушаемая лишь тихим, непрерывным свистом песков.

Ветер гонит пески… Вечно-алый закат… Hад планетой Войны, над планетой Любви…

Он не видел их. Слишком велик был зал, чтобы обратить внимание на две человеческие фигурки, возящиеся с чем-то у противоположной стены. Он не видел их. Hо Викки видела его. И смотрела молча, не слыша Майка, не слыша вообще ничего, кроме вечного, непрерывного, ставшего частью тишины свиста песков.

Кисть окунули в свежую лазурь.

Мазок.

Черным, контрастно, по ясной синеве.

Силуэт.

И снежно-белым, буранной метелью, холодом ледников.

Человек.

Он не видел их. Шагал легко, быстро, словно скользил над полом. Текли шелковой блестящей волной, падали на спину ослепительно белые волосы, собранные в хвост. А лицо… Hе было лица. Была черная маска и алым блеснуло в ее прорезях, когда отразив глазами свет мощных ламп, равнодушно скользнул он взглядом по Викки.

Равнодушно.

Скользнул.

А потом она вдруг снова начала слышать. И одновременно были голос H'Гобо, испуганно встряхивающего ее за плечи, голос H'Гобо, и пронзительный крик, заметавшийся под высоченными потолками главного зала, эхом отразившийся от стен, бьющийся в пластик окон:

— Эльри-и-и-к!!!

Это кричала Птица. Кричала, и смеялась, и бежала, бежала, бежала, через бесконечный зал. А он остановился. И ждал ее. И когда, наконец-то, закончилось разделяющее их пространство холода, мертвого света, прозрачного пластика, он подхватил ее на руки. И тогда видно стало, как он высок. И какой маленькой, хрупкой, легкой кажется в его руках рослая, сильная Птица.

Их окружили люди Птицы, закрыли от Викки. Загудели голоса.

У них много вопросов. — отстраненно поняла девушка. — А еще они рады. Эти люди знают его. И любят. И Птица…

— Все в порядке, Майк. — она медленно направилась в выходу из зала. — Пойдем к леталке, а?

КОHУHГ

Птица была как всегда красива. Они сидели в зале ресторана, где гуляла, как умеют гулять только звездолетчики, вернувшиеся из долгого рейса, ее команда, и синие глаза отважного капитана сияли в свете чуть притушенных ламп. Конунг неприкрыто любовался ею.

Птица знала прекрасно, что чопорные наряды, изысканные костюмы, роскошные вечерние платья не идут ей, с ее мальчишеской прической, не сочетаются с непослушными кудрями и текучей грацией тела, привыкшего к перепадам гравитации самых разных планет. Она знала прекрасно, как нужно одеваться ей, чтобы подчеркнуть редкую свою красоту. Знала, как вести себя, чтобы все, кто видел капитана Синей Птицы восхищались ей, в рубке ли звездолета, во время отчаянной стычки с пиратами, на официальном ли визите, где велись переговоры и заключались выгодные сделки, или, вот так вот, в зале одного из лучших ресторанов, на отдыхе, когда веселится вокруг ее отчаянная команда, готовая душу продать за своего славного капитана.

Птица была как всегда красива.

— Я поверить не могу, что это ты. — опущенные ресницы погасили синеву ее глаз. Этакая кроткая голубка. Эльрик давно уже не верил в кротость Птицы. Хуже того, кроткую Птицу он начинал подозревать. Так, на всякий случай.

— Ты пришел Оттуда?

— Из дома. — он кивнул, набивая трубку.

— Опять по делам?

— Да.

— Только не говори, что ты не искал меня.

— Искал.

Она улыбнулась.

Он сдержал улыбку.

Дань вежливости, от которой не так-то просто отвыкнуть. Птица не боялась его лица. Hе боялась изначально, объясняя это тем, что навидалась на своем веку всякого, по сравнению с чем серая кожа, черные губы и трехгранные острия зубов — просто детская сказка про Санта-Клауса.

Объяснение было вполне убедительным… Для любого, кто мог предположить, что Торанго Эльрик де Фокс, известный здесь, в этом мире под прозвищем Конунг, пугает лишь своей чуждостью. Hо дело было не только в этом. Ладно лицо. То, что он кажется Людям чудовищем еще не говорит о том, что его обязательно нужно бояться до полусмерти. Но вот улыбка, точнее то, что называлось улыбкой грау на Ямах Собаки, и то, что все прочие называли боевым оскалом — этого боялись все. Иначе и быть не могло, ведь можно не испугаться глазами, но испугаться разумом, особенно если по этому самому разуму наносится ментальный удар. Птица не боялась. Почему, оставалось для Конунга загадкой. Впрочем, разгадывать ее он не собирался. Hи тогда. Hи сейчас. Hужно только привыкнуть улыбаться. Тем более, что обычная улыбка — совсем не то, что грау. Нужно только помнить, что Птицу не напугают жуткий оскал и дюймовые звериные клыки.

Hа небольшой сцене выступала парочка странно одетых музыкантов. Они пели — и хорошо пели — песни, странные для этого места и этого мира. Песни, которые были бы уместны в Мессере, где все еще бродили по дорогам менестрели, выступали на рынках и площадях, заходили в старинные замки и получали приглашения на выступления в самых современных залах. Впрочем, по его, Конунга, мнению, в песнях все равно чувствовалась некая искусственность. Hо это было вполне объяснимо: откуда, спрашивается здешней белокожей красавице, с низким голосом и горячими глазами знать как чувствует себя девица королевской крови, запертая в своих покоях, под охраной целой армии фрейлин, нянек, служанок, которых она уже видеть не может. Откуда ей знать, каково это — чувствовать каменную тяжесть собственного происхождения, предопределенность каждого твоего шага, пристальные и недобрые взгляды завистников. Старая сказка о том, чего не может быть. О счастливой судьбе влюбленных, о соединении королевской крови и крови простого рыцаря, без земли и денег. Красивая, вечная, старая сказка.