Татьяна Мудрая - Дети Древних Страница 9

— Пятнадцать миль надо пройти до конца Ришатского Клейма, — проговорил Кахин за её спиной, — а потом еще столько и полстолька. Я бы мог устроить тебя позади, но тому, кто смотрит вперёд, куда легче. И ты ростом ниже моих плеч, оттого не помешаешь править.

Незнакомые, скрытные запахи обступили девушку — верблюжьего пота, горячего песка и камня, мелких животных, которых, она, казалось, видела носом, а не глазами, что почти совсем закрылись. Постепенно она свыклась и даже начала находить прелесть в самом здешнем пекле. Ничто не мешало ветвистым деревьям — прозябать здесь и даже выбрасывать редкий цвет, ящерицам и тушканчикам — безмятежно спать в прохладной песчаной могиле до тех пор, пока не разбудит луна. Изредка посреди скудной осенней растительности паслись антилопы, гривистый баран со своего горного склона провожал взглядом путников, змея струилась живой сталью на месте высохшего ручья.

И не хотелось ни о чём ни говорить, ни думать.

— Мы почти у цели, — сказал Кахин. — Это шатёр, фелидж, моей матери и отца.

Марине показалось, что жилище по своей сути представляет собой двускатный навес, покрытый толстыми шерстяными половиками. Каркас, подпёртый таким количеством ножек — то ли это были оконечности опорных шестов, — что и сам, казалось, вот-вот тронется в путь по здешним равнинам.

— Не бойся его вида, — усмехнулся Кахин. — Лучшего жилища для нас ещё не придумано. Увезти можно на одном верблюде, установить за час или два. Плотные кошмы задерживают песок, что швыряет в нас ветер. Даже жгучий самум или беснующийся сирокко не страшны тем, кто укрылся в таком шатре. Это богатое жилище — целых восемнадцать шестов подпирает его, на правой половине, мужской, развешано оружие, в левой наши владычицы хранят свои музыкальные инструменты, принадлежности для старинного письма тифинаг, свои одежды и украшения из серебра. Хорошо, что мои названые сёстры уже поставили свои шатры: иначе бы их мужья теснились рядом с нами.

— Названые?

— Я приёмный сын у своих родителей: и если благородных имхаров называют Детьми Ветра, то ко мне это относится вдвойне.

Все всадники сошли с верблюдов, и Кахин повёл — вернее, почти понёс — девушку к себе в палатку.

То, что произошло далее, сквозило как-то мимо Марины, хотя сознание, несмотря на внешний зной и усталость, было хрустально чётким и ясным. Её обступили пожилые, молодые и совсем юные женщины в чёрных и темно-синих покрывалах, унизанных по краю серебряными бляшками, стали переодевать в такую же широкую рубаху до пят, как на них всех, поить кислым молоком, удивительно вкусным, и смешливо ворковать вокруг.

— Они говорят, что тебе мало туники-доккали и лилового покрывала для того, чтобы стать совсем похожей на нас. Надо переплести волосы, — передавал Кахин, стоящий рядом. — В мелкие дредки. Так голова под волосами меньше будет потеть. Я-то знаю, у меня такие же, но потолще. Так что не противься — самой понравится.

А её уже разбирали на множество прядок и тянули, слегка дёргая кожу, и подвешивали нечто звенящее к концам тугих косиц, и натирали кожу чем-то приятно пахнущим. И красили хной ладони, подошвы и ногти.

— Они вот-вот пустят меня босиком по горячему полу, — пожаловалась Марина. — Что тут полагается носить?

— Сандалии из автомобильных покрышек, — усмехнулся Кахин. — Ну, из кожи верблюда, с загнутыми носами, чтобы не загребать ими песок. Это тебя устраивает больше?

На неё уже надевали широкие браслеты, узкие кольца и плоскую пектораль: тяжелое серебро с крупным, выразительным рисунком, сердолики, полированная верблюжья кость, странного, нехристианского вида крест, концы которого завершались кругляшами. Полюбовались своей работой и отступили на шаг.

— Прямо невеста, — Марина подняла руку к глазам, полюбовалась. — Чья — уж не твоя ли?

— Ты красива и властна, — проговорил Кахин, — я бы правда хотел удержать тебя рядом на всю мою долгую жизнь, но это невозможно. Ты высоко поставлена над людьми, так высоко, что тебе нет смысла опускаться до моего рода. Ибо у нас выбирает женщина и делает тем честь мужчине. Но если будет твоё желание, мы можем сотворить между собой любовь: это будет к нашей обоюдной славе и не свяжет тебя путами. Ещё более великой честью мне будет, если ты выберешь меня мужем на время твоего пребывания здесь, а уходя — отпустишь. Ибо мужчина и женщина пребывают рядом друг с другом глазами, сердцем и памятью, а не только постелью. Тебе поставят такую же палатку, как у моей семьи, возможно, поменьше, чтобы ты могла вполне располагать собой. Такова асри — свобода наших женщин.

— Никогда не слыхала подобного.

— И не услышишь во всей полноте. Заучи ритуальные слова: если тебе приглянется кто-то из холостых юношей и он спросит: «Могу ли я нанести тебе визит сегодня ночью?», скажи: «Иди в мой шатер, я догоню тебя». Но вначале нарисуй на его ладони те способы, какими ты хочешь, чтобы он ублажал тебя. Это легко, не то что особые письмена женщин: ты быстро овладеешь знанием.

— И что — его лицо так и будет закрытым для меня?

— Может статься, и нет, если вы сумеете хорошенько спрятаться.

— А если я выберу возлюбленным или даже мужем тебя?

— Как ни был бы я этим польщён, однако на мне лежит запрет куда более строгий. Один взгляд на моё лицо без лисама может убить.

Марина кое-как вспомнила: что-то про Танит и некое покрывало из пузырьков, да.

— Но нет, я не хочу навязываться тебе лишь потому, что ты не умеешь говорить ни с кем помимо меня, — продолжил молодой человек. — Тебе надо побывать на праздниках тенди и ахаль, где встречаются молодые люди обоих полов. приглядеться к холостякам, а уж тогда и выбрать. Даже если твой взор упадёт на пришельца издалёка, он не пожалеет сил, чтобы навещать тебя как можно чаще.

— До чего романтично.

— Не смейся. Здесь часто говорят, что вера и любовь могут принадлежать только трём началам: женщине, воину и тем бесконечным горным вершинам, которые возвышаются над нашей землёй.

— Ещё лучше. Одного я не понимаю: что во мне такого, что меня баюкают на всех постелях и передают из рук в руки по всем мыслимым континентам?

Ей показалось, что на этих словах не только синие глаза — всё лицо высверкнуло из-под слоёв ткани.

— Вот из-за того. Поистине, не нас одних — тебя тоже следует называть человеком индиго. По виду суетна — однако с лёгкостью посыпаешь свой путь пеплом былых привязанностей. Кажешься грубой и глупой, но мимоходом роняешь удивительные прозрения. Хорошеешь так бурно, словно прикидываешь к себе все более и более роскошные маски. Я бы взял тебя силой, чтобы понять, что внутри тебя, и потому что ты сама хочешь такого. Но, клянусь Черной Козой Ахаггара, не стану поступать вопреки благородству.

Завернул покрепче свою накидку вокруг стана и ушёл.

Жизнь Марины с тех пор текла без особых опасностей и без самого Кахина. Её не учили ничему из того, что в прежнем мире называлось ремеслом и хозяйством: для того существовали мужчины низкого и высокого ранга. Только, подобно другим высокородным женщинам, — выводить таинственные знаки, удивительнейшим образом возбуждающие в мозгу знание древней речи, играть на инструменте, который она про себя называла «однострунной балалайкой», и напевать мелодии ветра. А под самый конец — танцевальным иероглифам.

Насчет конца Марина догадалась верно. До того она несколько раз присутствовала на ахалях, укутанная сверх меры, — чтобы не ловить на себе восхищенных взглядов. И жутко боялась, что ей начнут предлагать себя все мужчины подряд.

Но тут речь шла о другом. Мать пропащего Кахина, госпожа Тэкамат, однажды сказала:

— Ты должна суметь станцевать гуэдру. Без этого не станешь Женщиной Ветра для Мужа Ветра.

Марина уже знала, что эта пляска не считается ни сложной, ни сколько-нибудь эротической, хотя, кажется, сплошь состоит из необъяснимых словами тонкостей. Что исполняют её, выбивая неприхотливый ритм на обтянутом коже горшке вместо барабана, и вовсе не напоказ.

— Мы нарядим тебя как подобает, Марджан, и поведём, — продолжала Тэкамат. — Тебе не нужно ни о чём беспокоиться — только держи сердце на привязи, а печень настороже. Основные движения ты знаешь, а прочие сами родятся.

И снова никто не спрашивал, чего она хочет сама. Просто завели в специально сооружённый шатёр и принялись обтирать влажным и наряжать.

Волосы, собранные в косицы, увенчали твёрдым чёрным колпачком, расшитым каури, вычернили брови басмой, ногти — свежей хной. Нагие плечи покрыли широкой синей накидкой-хальк, закололи парой узорных булавок с цепью между ними, усадили на пол в кругу сходно наряженных и безликих фигур.

— Возьми этот браслет, — сказала одна из женщин помоложе. — Тебя просят танцевать во имя его владельца.

Странный рисунок, по-здешнему угловатый, но в то же время выпуклые щупальца или жилы тянутся и переплетаются, будто на минойской вазе, пришло в голову. Но поверх сумбура мыслей уже лёг ритм.