Роберт Блох - Пыль Египта Страница 9

Он заломил пальцы. Выражение его лица тотчас изменилось, губы искривились в хитрой усмешке; он осторожно подобрался к висевшему на стене зеркальцу, быстрым движением сорвал его со стены и спрятал в карман; затем он уселся за стол и установил зеркальце перед собой.

— Они не откроются, пока я смотрю и жду, — сказал он, кивая и улыбаясь себе. — Это глаза, что хотят застать врасплох, эти глаза исподтишка следят и наблюдают, и все же я их увижу, да, увижу.

Откуда-то из раскинувшегося внизу мира донесся долгий гудок парохода на реке, и с этим звуком, пусть далеким и еле слышным, разум вступил в свои права.

— Пресвятые небеса! — воскликнул профессор, пытаясь рассмеяться. — Что за глупость, позволить жалким останкам мертвого человека чуть не свести меня с ума от страха, да еще здесь, в Нью-Йорке! Невероятно!

Говоря так, профессор решительно повернулся спиной к мумии, потянулся к графину, налил в стакан бренди и медленно выпил; но все это время его не покидало чувство, что глаза за спиной следят за каждым его движением, и он с трудом запретил себе оборачиваться. Подавив железными тисками воли бунт восставших нервов, он аккуратно разложил бумаги и взял в руку перо.

Наше тело, если вдуматься, обладает некими качествами дворовой собаки: обругает его хозяин, и оно съежится, поскуливая; прикажет — подчинится. Профессор писал, и взор его был ясен, рука тверда. Он едва поглядывал на зеркальце, даже когда останавливался и откладывал исписанный лист в сторону.

В окнах уже занялся болезненный серый рассвет, когда он поглядел на часы.

— Еще полчаса, и мой труд будет завершен, закончен, допи…

Слова замерли у него на губах, ибо он случайно бросил взгляд на зеркальце и заметил, что глаза мумии широко раскрылись. Они долго глядели в его глаза, затем веки затрепетали и снова сомкнулись.

— У меня галлюцинации, — простонал он. — Это одно из последствий потери сна. Как мне хочется, чтобы вернулся Джон, ведь Джон всегда такой приземленный, такой рассудительный…

Позади него послышался шорох, мягкий и нежный звук, подобный шелесту ветра в листве или шепоту оконных гардин — что-то прошуршало по полу за его спиной. Смертный холод пронзил его, и он онемел от ужаса.

Едва осмеливаясь взглянуть, полный жутких предчувствий, он поднял глаза на зеркало. Гроб за его спиной был пуст; он резко обернулся — и там, прямо за ним, так близко, что почти можно было коснуться, притронуться, стояло Существо, которое он назвал жалкими останками человека. Медленно, дюйм за дюймом, оно подбиралось к нему, шелестя и шурша иссохшими от времени покровами:

Дыхание мое хранит Исиды твердь,Кто ни пробудит, встретит лишь — смерть!

С воплем, напоминавшим не то крик, не то смех, он вскочил и набросился на Это. Раздался глухой удар, после вздох, и профессор Джарвис, раскинув руки, остался лежать на полу, спрятав лицо в складки ковра.

На следующий день в газетах появилась небольшая заметка:

«СТРАННАЯ СМЕРТЬ.

Вчера в своей квартире на … улице был найден мертвым профессор Джарвис, знаменитый ученый; предположительно, он умер от сердечного приступа. Любопытен тот факт, что мумия, которая ранее находилась в грубо сколоченном ящике, стоявшем в противоположном углу комнаты, лежала на теле профессора».

Саркофаги и футляры для мумий. Рис. из книги Х. Вестропа «Handbook of Archaeology. Egyptian — Greek — Etruscan — Roman»

(1867)

Сибери Квин

ПЫЛЬ ЕГИПТА (1930)[9]

Странную пару ввела Нора Мак-Гиннис в мою гостиную тем февральским вечером. Мужчина был невероятно привлекателен, с четкими, правильными чертами лица, увенчанного пышной короной темных волос, большим лбом и широко расставленными зеленовато-коричневыми глазами под удивительно черными бровями. Мускулистая, развитая грудь и широкие квадратные плечи говорили о необычайной силе и выносливости. Но он был не больше пяти футов ростом, и брюки его хорошо пошитого вечернего костюма мешковато висели на тонких, скелетообразных ногах. Его правая нога была искривлена и согнута в колене, и он не ходил, а неловко, болезненно ковылял; его лакированные полуботинки казались маленькими, как детская обувь. Полиомиелит ужасающим образом изуродовал некогда чудесное тело, превратив молодого человека в кентавра с совершенным торсом и жалкими конечностями калеки.

Женщина, примерно того же возраста, что ее спутник — лет двадцати пяти, как мне показалось — была во всем, за исключением уродливых последствий болезни, его абсолютным отражением. Ее коротко подстриженные, черные как смоль волосы плотной шапочкой облегали небольшую, красивую головку; точеные и правильные черты были почти незапоминающимися по причине своей симметрии; походка, это мягкое волнообразное скольжение, выдавала телесную координацию и психическую уравновешенность, столь редко встречающиеся в наш невротический век. Вечернее платье из черного атласа, украшенное кружевами, ниспадало грациозными складками почти до узких, изящно вырезанных щиколоток, крошечные изумрудные пуговицы на ее черных атласных туфельках дополнялись изумрудными серьгами-гвоздиками в маленьких ушах и, как ни странно, зелеными искрами в карих, с темными веками глазах. Она была не накрашена, лишь на губах блестела ярко-красная помада.

Я глянул на две продолговатые визитные карточки, которые Нора принесла мне, прежде чем впустить неожиданных гостей.

— Мистер Монтейт? — нерешительно спросил я.

— Это я, — ответил молодой человек с быстрой улыбкой, сразу придавшей его мрачному, задумчивому лицу своеобразное обаяние, — а это моя сестра Луэлла.

Он помолчал, будто испытывая неловкость, и снова заговорил:

— Нам сказали, что у вас есть друг, доктор де Гранден, который время от времени занимается делами сверъестест-венного или кажущегося таковым свойства. Если вы будете так добры и подскажете нам, где мы можем его найти…

— Avec beaucoup de felicite![10] — со смехом прервал его Жюль де Гранден. — Протяните руку, притроньтесь ко мне, mon ami: я тот, кого ищете вы!

Монтейт охнул и уставился на маленького француза, не понимая, как отвечать на такое необычное приветствие.

— Ах.

— Precisement, — подтвердил Жюль де Гранден и жестом пригласил наших посетителей занять кресла у камина. — Вы пришли вовремя, мне думается: вечер обещал быть невыразимо скучным. А теперь перейдем к тому кажущемуся сверхъестественным делу, о котором вы хотели посоветоваться с Жюлем де Гранденом.

Он выжидающе замолчал, приподняв узкие черные брови, так что они стали походить на две одинаковые сарацинские арки.

Молодой Монтейт провел рукой по своим аккуратно причесанным черным волосам и искательно поглядел на маленького француза.

— Не знаю, с чего и начать. — признался он и обвел озадаченным взглядом комнату, словно надеясь почерпнуть вдохновение у дрезденских фарфоровых фигурок на каминной полке.

— Почему бы не с самого начала? — приободрил его де Гранден. Он достал свой тонкий золотой портсигар, любезно предложил его гостям и затем поднес к их сигаретам карманную зажигалку.

— Дело касается смерти моего дяди-- нашего дяди, — сказал мистер Монтейт, выдыхая из ноздрей облако ароматного серого дыма. — Она казалась естественной, в свидетельстве о смерти причиной ее был указан инфаркт, и никаких юридических осложнений не имелось. Но мы с сестрой недоумеваем и, если бы вы согласились расследовать… Вот, посмотрите, — прервал он рассказ и вынул из бокового кармана небольшой пакет с бумагами, — это завещание дяди Авессалома. Начать можно и с него.

Маленький француз взял листы с красными нотариальными печатями и поднес их к свету.

— Во имя Господа, аминь, — прочитал он. — Я, Авессалом Барнстейбл — Барн-стейбл, mon Dieu[11], ну и фамилия! — находясь в ясном уме и твердой памяти, а также в полнейшем телесном здравии, но будучи уверен в скором наступлении неминуемой и неотвратимой гибели, сим выражаю, заявляю и сообщаю свою последнюю волю и завещание, тем самым отменяя любые и какие-либо распоряжения и завещания, составленные мною до настоящего времени.

Первое — я предаю свою душу на попечение Господа, Спасителя нашего, тело же завещаю похоронить на кладбище Вейл[12].

Второе.

— Вы можете пропустить второй, третий и четвертый пункты, — вмешался мистер Монтейт, — только пятый связан с нашим делом.

— Очень хорошо, — де Гранден перевернул страницу и продолжал:

— Я желаю, чтобы мой племянник и племянница, упомянутые выше, Дэвид и Луэлла Монтейты, поселились в моем доме под Гаррисонвиллем, Нью-Джерси, как только они будут ознакомлены с данным завещанием, и прожили в нем на протяжении не менее шести месяцев; по истечении этого срока, если привнесенные обстоятельства до тех пор не заставят их совершить данное действие ранее либо это не станет физически невозможным, им надлежит удалить из указанного дома мумию жреца Сепе, со всеми предосторожностями переправить ее через океан и похоронить в песках египетской пустыни; я особо настаиваю на буквальном выполнении этого предписания в качестве условия вступления их во владение оставшейся частью моего имущества.