Келли Армстронг - Похищенная

Келли Армстронг

Похищенная

Маме — за то, что подарила мне первую в моей жизни писательскую тетрадку… надеясь когда-нибудь увидеть ее заполненной

ПРОЛОГ

Он ненавидел лес: хаотичное сплетение деревьев и кустарников, извечную темноту и сырость, гнилостный запах отмершей растительности, смрад разлагающихся трупов животных. Все здесь умирало, даже живые еще твари; они непрерывно ищут себе пропитание, но их самих от медленного погружения в небытие отделяет всего один неверный шаг. Скоро и его тело станет очередным источником зловония. Может, его похоронят, может — оставят просто так, на радость пожирателям падали, и его смерть отсрочит их собственную еще на день. Сегодня он умрет. Это знание возникло не из решимости самоубийцы, не из отчаяния приговоренного — он просто знал, что через несколько часов перейдет из этого мира в иной. Здесь, в зловонном, сумрачном, промозглом аду, его ждет гибель.

Нет, сам он не искал смерти. Была бы возможность спастись, он не упустил бы ее. Он сделал все, что мог: несколько дней планировал побег, берег силы, заставлял себя принимать пищу и спать. А потом сбежал, что удивило его самого, так как в глубине души он никогда не верил в успех этой затеи. Впрочем, она и провалилась, присутствовала лишь видимость успеха; словно растаял мираж в пустыне, только мираж обратился не в песок и солнце, а в сырость и мрак. Вырвавшись из комплекса, он попал в лес, однако не утратил надежды и кинулся бежать дальше. Бежать, бежать… Тщетно. И сейчас на него шла охота.

Доносился лай собаки, стремительно идущей по следу. Наверное, можно как-то ее одурачить, но как? Он знал, как уйти от преследования в городе, ибо там родился и вырос; знал, как стать практически невидимым, как придать своей внешности столь заурядный вид, что люди будут смотреть прямо на него и ничего особенного не замечать. Знал, как правильно здороваться с соседями по многоэтажке — молча, не поднимая глаз, приветствовать их коротким кивком; если станут наводить справки о жильцах из квартиры 412, никто ничего сказать не сможет. Кто обитает там — пожилая пара, молодая семья, слепая девушка? Просто не будь настолько вежлив или груб, чтобы бросалось в глаза, — и растворишься в море индивидов, которых волнует лишь собственная персона. Да, в городе он человек-невидимка. А в лесу? Последний раз он выбирался на природу, когда ему было десять лет. Родители отчаялись сделать из него туриста, и пока братья и сестры ходили в походы, он оставался дома, с бабушкой. Так что здесь он беспомощен, как младенец. Собака в конце концов догонит его, а охотники прикончат.

— Ты ведь все равно не станешь мне помогать? — задал он мысленный вопрос.

Киона — дух, наставлявший его, — ответила не сразу, хотя он ощущал ее присутствие где-то на задворках сознания. Она заявила о себе, когда он был ребенком и даже говорить не умел, а теперь вдруг отдалилась.

— А ты этого хочешь? — проронила она наконец.

— Не станешь, даже если и хочу. Ты сама к этому стремишься — чтобы я присоединился к тебе. Поэтому и не станешь им мешать.

Собака радостно залилась — чем ближе она подбиралась к добыче, тем звонче становился лай. Донесся чей-то окрик.

Вздох Кионы прошелестел в его голове, будто легкий ветерок.

— Чего ты от меня хочешь?

— Как выбраться из леса?

Снова молчание, снова крики охотников.

— Туда, — сказала она.

И он понял, какое направление имелось в виду, хотя видеть ее не мог в принципе. Аями реальны и материальны, но формы не имеют. Тому, кто не шаман, объяснять бесполезно, а для любого шамана это понятие столь же естественно, как понятия воды и неба.

Он свернул налево и побежал дальше. Ветки хлестали по лицу, по обнаженной груди и рукам, оставляя рубцы, как на теле бичующегося. Мелькнула мысль: «А ведь и вправду, я сам виноват». Какая-то его часть требовала остановиться, сдаться. Но он просто не мог, не желал отказываться от борьбы за жизнь. Его по-прежнему манили простые человеческие удовольствия: булочки с маслом и клубничным джемом в кафе, крайний слева столик на балконе второго этажа, ласковые солнечные лучи, потрепанный детектив в одной руке, кружка кофе — в другой; с оживленной улицы раздаются веселые крики, смех… В сущности, глупо; Киона только бы хмыкнула. Да, она ревновала ко всему, чего не могла с ним разделить, что привязывало его к физическому телу. Он хотел к ней присоединиться, только не сейчас. Не сейчас… И поэтому продолжал бежать.

— Помедленнее, — напомнила о себе Киона.

Он будто не слышал.

— Сбавь темп, — повторила она. — Переходи на шаг.

Он не слушал ее.

Ярость Кионы полыхнула в его мозгу, словно огненная вспышка: ослепила, обожгла — и притихла, готовая в любую секунду снова воспламениться. Звуков лая уже не слышалось, но лишь из-за того, что кровь слишком сильно стучала в висках. Легкие горели изнутри, будто с каждым вдохом он глотал жидкий огонь. Однако ему без особого труда удавалось превозмогать эту муку — он умел игнорировать веления тела, начиная от вожделения и голода и кончая болью. Оно было всего лишь механизмом, предназначенным для передачи вещей вроде клубничного джема, смеха и солнечного света прямиком в его душу. Теперь же, после стольких лет безразличия к собственному телу, он ждал, что оно подскажет, как спастись — но тело не знало. Где-то позади раздался лай. Это кажется, или звук стал громче?..

— Забирайся на дерево, — подала голос Киона.

— Я боюсь не собак, а людей.

— Тогда притормози, измени направление. Сбей их со следа. Ты бежишь по прямой линии. Не торопись.

Однако он не мог замедлиться, потому что чувствовал — опушка совсем близко, по-другому и быть не могло. Единственный шанс на спасение — добраться до нее раньше собак. Превозмогая боль, он собрал остатки сил и рванул вперед.

— Не беги! — закричала Киона. — Осторо…

Левой ногой он наткнулся на кочку, рефлекторно выбросил правую — и не нашел для нее опоры. Прямо под ним, на дне небольшого оврага с размытыми водой склонами, текла река. Он кувырком полетел вниз, судорожно пытаясь сообразить, как приземлиться без травм — и тело вновь подвело его. Едва он рухнул на гальку, сзади ликующей песнью прозвучал лай. Его барабанные перепонки едва не лопались. Перекатившись на спину, он увидел на краю оврага трех собак — гончую и двух массивных сторожевых. Гончая подняла голову, затявкала, и через мгновение двое других прыгнули.

— Уходи! — завопила Киона. — Скорей!

Нет! Рано! Он изо всех сил противился порыву отделить душу от тела — свернулся в клубок, словно так можно было ее удержать. На периферии зрения мелькнуло собачье брюхо. Один из псов упал на него, выбив из легких остатки воздуха. В предплечье вонзились зубы, вырвали кусок плоти. А потом он взмыл вверх. Киона вытащила его из агонизирующего тела.

— Не оглядывайся, — вымолвила она.

И, разумеется, он оглянулся, потому что должен был это видеть. Там, внизу, остались собаки. Гончая по-прежнему топталась на краю обрыва, подвывая в ожидании людей. Двое других времени даром не теряли — разрывали тело на куски, и во все стороны брызгала кровь.

— Нет, — застонал он. — Нет!

Киона пыталась утешить его поцелуями, ласковым шепотом, молила отвести взгляд. Но избавить его от мук у нее не получилось. Страдание причиняли не клыки собак, а горе и боль невосполнимой утраты. Все кончено. Все.

— Если бы только я не споткнулся, если бы бежал быстрее…

Киона повернула его голову, и взору открылась панорама леса. Море листвы, раскинувшееся на огромном пространстве, лишь где-то вдали упиралось в шоссе, и отсюда автомобили казались крохотными букашками. Он снова взглянул на свое тело — бесформенное нечто из крови и костей. Из леса вышли люди, однако он не обратил на них внимания. Это уже не важно. Ничего уже не важно. Он обернулся к Кионе и позволил унести себя прочь.

— Готов, — бросил Такер Матасуми, поджидавшему его у поста охраны в тюремном блоке, и принялся соскабливать грязь с ботинок. — Собаки добрались до него раньше нас.

— Я же сказал, что мне он нужен живым.

— А я вам ответил, что для этого нам требуется больше гончих. Ротвейлеры предназначены для охраны, а не для охоты. Гончая всегда дождется охотника, а ротвейлер тут же примется убивать: ничего другого он просто не умеет делать. — Такер снял ботинки и поставил их на коврик, строго параллельно стене, заправив шнурки внутрь. После этого достал точно такую же, только чистую пару, и принялся натягивать на ноги. — По-моему, нам от этого ни жарко, ни холодно. Парень и так был задохлик. Слишком слабенький. Пользы от него никакой.

— Шаман, — возразил Матасуми, — необязательно должен быть олимпийским чемпионом. Их способности лежат в сфере психики.

Такер фыркнул.