КниГАзета . - Приемные родители Страница 12

— Ах!.. — только и сказала Зинаида Андреевна, прижимая ладошку к декольте.

Артур накрыл её своей. С интересом прислушался к ощущениям в собственном теле.

А что… интересненько так… но, как представишь весь процесс… а ещё как вспомнишь его "с другой стороны"! Брр!

И Артур вымахнул в окно, оставив в полном недоумении Зинаиду.

И Алёшку тоже.

Внутри "ГОСТИницца" показалась Лаврову ещё более убогой чем снаружи. "Холл" представлял собой тускло освещённую комнатушку метра три на четыре, не больше, поклеенную тёмными полосатыми обоями. Из мебели имелся продавленный засаленный диван, косо накрытый махровым полотенцем с принтом солнечного пляжа, лакированный письменный стол, наверное, знакомый с жившим в девятнадцатом веке психологом Ухтомским, лично… За столом сидел консьерж, полноватый юноша с прилизанной головой — кажется, стянул волосы в хвостик — и в странных громадных очках.

Он как-то так подозрительно ловко вписывался в интерьер. Говорил тихо и вежливо. Объяснял всё чётко и доходчиво. И… и всё равно, несмотря на то, что на вид ему было лет двадцать пять, казался ровесником стола.

Серёга сначала хотел взять две отдельные комнаты. Потом подумал — думал, кстати, долго! — и додумался, что это будет странно: супруги, живущие раздельно. А потом оказалось, что в гостинице вообще всего два номера и оба, как на подбор, двухместные!

— А-а… can I look both? — обратился он к консьержу.

— А? — переспросил тот, и Серёга, подумав, что парень не только подслеповат, но и глуховат, повторил громче:

— Сan I look both?

Глаза за стёклами очков расширились и теперь почти совпадали с оправой. Парень поднял руки, словно ему скомандовали "хэнде хох":

— А-а?

Странно. Только что разговор шёл нормально, а тут приступ внезапной глухоты.

— CAN I LOOK BOTH?! — проорал Серёга, и бедный парень трясущимися руками полез куда-то под стол.

Лавров заинтересовался, подошёл ближе.

Парень задрожал, втянул голову в плечи, позвенел чем-то под столешницей.

Посмотрел на Серёгу. Ну прямо Кот-в-Сапогах из "Шрэка"!

Трясущимися руками высыпал на стол пригоршню монет и выложил смятый пучок бумажных денег. Жалобно прошептал:

— Вот… вот всё, что есть, только не убивайте меня, пожалуйста… это, донт шут, вот… плиз.

Серёга рухнул на диван, пружины взвизгнули, и одна из них пребольно ужалила мучителя в уязвимую точку — и завизжал уже Лавров, пронзительно и тонко.

Парень между тем рванул на выход, но второпях вместо того, чтоб распахнуть дверь наружу, принялся дёргать и тянуть её на себя.

Серёга подошёл к нему, хлопнул по плечу и даже не дал рухнуть на пол, придержав за локоть.

До Лаврова дошло, что случилось! Он сам не заметил, как заговорил по-английски.

Ну, ничего. Вроде, так и собирались. Он же сейчас иностранец, типа.

— Ты покажи мне комнаты. Я об этом просил. Ну… деньги, если тебе не нужны, я могу тоже взять.

— Нет-нет! Нужны! — парень подбежал к столу и шустро попрятал деньги. — Извините, пожалуйста, я думал, вы грабитель.

— Стал бы грабитель с тобой лясы точить, про комнаты трепаться?

— Стал бы, — горестно вздохнул консьерж. — Ещё как стал бы. А потом бы пшик из баллончика, и пока я глаза протираю, тык тупым предметом по черепу, я бы брык, а он бы раз — и вынес бы всё отсюда.

— Всё? — с сомнением огляделся Серёга.

С минуты первого взгляда ничего стоящего к обстановке не прибавилось.

— Всё, всё.

— Ну, за диван, я думаю, ты мог бы и не волноваться. Его всё равно клопы назад притащат!

Парень содрогнулся и покраснел:

— К-какие к-клопы? Н-нет у нас… и-и не было… и-и нет…

Лавров прищурился и покачал головой. Молча.

Консьерж пошёл белыми пятнами и пролепетал:

— Ну… были, были… но давно!

Под пристальным взглядом очень молчаливого Серёги он медленно выдавил:

— С месяц назад… но мы их травили!

— Всё с вами ясно! — вынес вердикт Лавров. — Но альтернативы нет, поэтому… веди смотреть комнаты!

Зинаида Андреевна уставилась на Алёшку так, словно у него внезапно выросла вторая голова — он даже потрогал плечи и макушку, а мало ли. Однако второй головы не обнаружилось, а, когда он шагнул вперёд, чтобы выйти из кухни, воспитательница снова схватилась за сердце и отшатнулась. Открыла рот — не иначе, спрашивать, каким ветром занесло пятилетку Иванова на кухню — ну Алёшка и припустил. От греха подальше! Бегать он умел и любил, бегал часто и подолгу, даже когда его не гоняли Алфёрка сотоварищи.

Да, вот только совестно потом будет подходить к Зинаиде, просить назад свои рисунки и поделки. Ведь спросит же, почему удрал… и ей он не сумеет соврать, что заглянул на запах, а расскажет, что гулял в дальнем парке, потом шпионил под ящиками… ладно, потом что-нибудь придумает.

Выбежав на улицу, Алёша перешёл на медленный шаг. Побрёл мимо песочниц и скамеек, вспоминая странную женщину, которая откуда-то знала его имя. И вообще, получается, многое о нём знала.

"А ты лошадок любишь?"

Алёшка любил лошадок. Очень. Но…

В каждой чёрточке лица той женщины сквозило что-то неправильное. Если б его попросили объяснить, он не смог бы. Только вспоминал, как на прошлый новый год к ним в детдом приезжали клоуны, у троих были разрисованы лица (и Алёшка их испугался), а двое влезли внутрь специальных костюмов, которые их сделали большими зайцами, белым и рыжим. Зайцы говорили смешными голосами, но выражения плюшевых мордашек не менялись. А у этой женщины, вроде, и лицо менялось, но почему-то при виде неё сразу вспомнились куклы-зайцы. Алёша понимал, что это глупости всё, но…

Белая женщина — белые шорты, белая майка — Белый Заяц! — шла ему навстречу.

— Привет, — улыбнулась она.

— Здравствуйте… — пробормотал Алёша, уставившись на её белые, ну просто белоснежные ботинки.

— Вот, — развела она руками. — Решила вернуться, поговорить с Вахитом… то есть, Аязом. Знаешь, где его кабинет?

— Ага…

— Проводишь?

— Ага…

— Веди!

Алёша посмотрел на неё ещё раз, медленно поднимая взгляд по загорелым голеням, стрелкам на шортах, цепочке блёсток на майке…

Алёшке понравились новогодние зайцы, и он, робко улыбнувшись Белой Женщине, протянул ей руку:

— Идёмте!

Артур смотрел на Алёшку — а видел Маратика.

Сам на себя злился: вот что значит "нормально функционирующее женское тело"! Пляшущие гормоны! Вечная готовность к истерике! Полная неспособность себя контролировать! А ведь на вид такая приличная, вроде даже спокойная и уравновешенная эта самая Вирджиния Миллер… а ещё эта паутинка, летающая среди лета…

Доверчиво протянутая Алёшкой рука — лапка цыплячья, тёплая, хрупкая — с одной стороны, держала Артура, как якорь, не давала сорваться в грёзы о том, каким мог бы быть сын Кривошапкина (а вдруг он назвал бы его Маратом, а?). С другой стороны, какова цель приезда грешников в Ухтомск? Спасти Алексея Иванова? Вот он! Хватай, беги, прячь от бесчестных америкосов! Какой соблазн!..

Алёшка освоился, такой смелый мальчик, и весело трещал, рассказывал "тёте Джинни", сколько раз их кормят и чем, какие им дают игрушки и книжки.

— А ты читать умеешь?

— Немножко! Я уже больше половины алфавита знаю, а Зинаида Андревна говорит, я когда читаю, то те буквы, которые не запомнил, всё равно читаю правильно, ин-ту-ви-тип-но!

— Интуитивно?

— Ага!

Рассказал Алёшка про то, как зимой упал с горки, про то, как на Новый год к ним привозили клоунов и зайцев… рассказывая про зайцев, он как-то странно запинался и выжидательно поглядывал на "Вирджинию" — Артур не понял значения этих взглядов, но решил, что это всё неважно.

Главное, Алёшка — вот он. Живой. Здоровый.

Главное, чтоб до него не дотянулось агентство "Флауэр".

— …а когда мы шалим, то выходит няня Тоня и обещает, что будет бить нас грязной тряпкой, если мы не будем слушаться! Ой.

— Что такое?

— Вы только не подумайте, я на самом деле не ябеда, но няня Тоня так смешно про эту тряпку говорит…

— Да, правда, смешно.

Артур прищурился.

Детворы во дворе гуляло немного, человек десять-пятнадцать, не больше, но они так мельтешили, пищали и визжали, что их можно было и за полсотни посчитать.

Когда Артур и Алёша проходили мимо, одни дети затихали. Другие принимались выделывать всяческие фортели, в надежде привлечь к себе внимание… надежда.

Кривошапкин понял, наконец, что за невесомая паутина липнет к лицу, к рукам, ногам, останавливает, мешает движению — это надежда, сконцентрировавшаяся в детских взглядах. Да, эта красивая тётя в белом ведёт сейчас за руку Иванова, но вдруг! Вдруг она выберет другого мальчика! Или девочку! Меня, например! Нет, меня, меня, меня!..

Под жаркими лучами солнца по коже колючей волной прокатился мороз.