Очевидное-Невероятное (СИ) - Главатских Сергей Страница 17

— Чьё имя то? — спросил я. — Может, представите нас друг другу?

— Он просил не поминать имени Его всуе!

— Да бросьте вы дурака то валять, батюшка! — сказал я строго и предупредил, что не назовёт имя, пристрелю!

Да ещё каблуками щёлкнул, как учили.

Подействовало!

— Макинтош, — говорит.

Говорит и крестится! Крестится!

Я вынул из кармана темпераметр Менделеева и протянул его прокси-патриарху. Отец Никон послушно поместил прибор под мышку.

— Сколько? — спросил я минуту спустя.

— Сорок один с половиной, — ответил святой отец. — Как у нас шутят — средняя по больнице!

Для температуры значение критическое, а вот насколько это опасно для темперамента, мне предстояло выяснить в самое ближайшее время.

— Ну, так как, — патриарх вернул мне прибор. — Зайдёте в прокси-Храм? Давайте сегодня? Вот после полуденной трапезы и заходите. Будет аутсорс-обедня в честь и во славу нового нашего Вседержителя, повелителя Неба и Земли — Бога Макинтоша! Уверяю вас, Зигмунд Фрейдович, этот Бог понравится вам больше прежнего, ибо духовные дивиденды от содружества с ним или, как мы их называем, бенефиты, куда ощутимее, чем заплесневелые просфиры и палёный кагор! Аминь!

К нам подошла бледная девушка в платке и валенках. Сказала, что её зовут Великая княжна Анастасия Николаевна и, что она хотела бы получить от Всевышнего защиту для неё и всей её семьи. Будто б явился к ней во сне антихрист на железном коне и зачитал страшный приговор!

— На броневике что ли? — спросил отец Никон и выбросил вперёд руку. — Вот так он стоял?

— Вроде того. — сказала княжна. Несмотря на столь высокую сословную принадлежность, девушка вела себя довольно скромно и всё время прикрывала правой рукою свежий синяк под глазом. — Не только за себя прошу, батюшка, но за всю мою родню!

Родня стояла чуть поодаль. Это были три девушки примерно одного возраста, все скромные и каждая со своим персональным синяком. Я подумал, что, может быть, это и есть классические русские «синявки», место обитания которых, ошибочно приписывают пивнушкам и вокзалам?

Пока отец Никон благословлял Анастасию, скрывшись с ней в соседнем заведении под название «Бройлерная», где, наверное, вкусно готовили блюда из кур, я решил задать скромницам пару вопросов.

Впрочем, стоп! Я, кажется, снова увлёкся деталями и моя хроника, а это, учитывая место действия, хроника и есть, снова стала напоминать статистический отчёт, а не живое человеческое повествование, наполненное глубокими авторскими переживаниями! Поэтому, извольте: именно в этот самый момент, пока я беседовал с девушками, моё сознание озарила неожиданная, я бы даже сказал, глобальная мысль! То, что в Очевидном-Невероятном не было часов, скорее говорило не об отсутствии времени, как координаты бытия, а о его способности то растягиваться, как резина, то скукоживаться до размеров шагреневой кожи! Столь смелая и маловероятная на первый взгляд гипотеза, весьма органично укладывалась в теорию Алконост о «Коридоре и этажах», когда окружающий мир воспринимается, как бюро добрых услуг, где размер и количество чего бы то ни было, определяются исключительно необходимостью потребителя. И, если это действительно так, то в случае со временем подобный взгляд на вещи рано или поздно выявляет корневой принцип «абсолютного счастья»! Подумайте сами, разве такие выражения, как «У меня своё понятие о времени», «Внутренне я абсолютно молод» и особенно «Влюблённые часов не наблюдают» могут принадлежать несчастному человеку? «Значит, — подытожил я свои радостные размышления, — этот день может длиться для меня столько, сколько я пожелаю!»

— Вы ей кто? — спросил я родственниц. Мне показалось, что моя форма у этих, и без того забитых существ, вызвала панический ужас!

— Сёстры, — стуча зубами, сказала одна из них, я даже не понял — какая именно.

Так они потом со мною и говорили: все и никто!

— Вам тоже приснился броневик?

Рядом была скамейка и я почти силою усадил на неё сестёр.

— Нет, — промямлили бедняжки. — Наш сон ещё страшнее!

— Вот как? — Честное слово, я не мог смотреть на них без слёз! — И кто же вам приснился, дамы?

— Вы!

Так я и думал! Думал и боялся этого признания. Из их уст оно звучало для меня куда страшнее, чем, если бы это произнёс какой-нибудь военный трибунал! Про Высший суд я не упоминаю только исключительно исходя из моего глубинного девственного атеизма.

— Постойте, но как же так! — возмутился я и моё возмущение окончательно убедило девушек в том, кто в действительности сидел рядом с ними на одной скамейке. — Мы же с вами никогда не встречались!

Я понимал, что они вряд ли могут дать мне вразумительный ответ и всё же…

— Вот тут, в правой руке… — набравшись мужества, сказали сёстры, — вы держали пистолет… Вы направили его нам прямо в сердце и чёрный глазок вмиг накалился докрасна! Это последнее, что мы видели…

— Что вы видели во сне, — договорил я.

— Ну да, во сне, — сказали девушки. — Разве такое может случиться на самом деле?

Собственно, говорить больше было не о чём — слава Богу, в это самое время из «Бройлерной» вышли прокси-патриарх и его подопечная. Вид у Великой княжны был ещё хуже, чем прежде и это вполне красноречиво свидетельствовало о том, что новый Бог отца Никона щедро унаследовал вредные привычки своего предшественника. Девушка явно не годилась в программисты, отчего всё её дальнейшее существование выглядело весьма туманно!

Мне показалось, княжна сознательно не смотрит в мою сторону и моё присутствие тяготит её не меньше, чем её сестёр.

Царственные особы, меж тем, наскоро попрощавшись с батюшкой, продолжили свой скорбный путь по направлению к Пищеблоку, ставшему для них подлинным местом силы, Храмом Веры и Стойкости!

— Темперамент на нуле, — с горечью резюмировал патриарх, — как религиозный, так и сексуальный! Нужно срочно менять браузер!

Как же он хорошо знал людскую природу! Потому, что не исчезни отец Никон вовремя, он получил бы от сына своего такого «наущения», что синяки великих княжён показались бы ему невинным девчоночьим макияжем!

6.

ЧАСОСЛОВ.

Я находился где-то посередине Коридора, в равной удалённости от Храма — за моей спиной и Площади Вздохов — передо мною. Если утром, во время прогулки с Гагариным, внимание обращали в основном на моего знаменитого спутника (а ведь это он ещё не летал!), то сейчас многие здоровались уже со мной, может, оттого, что у них просто не было выбора.

Эйфория, которую испытал я сразу же после пробуждения, прошла, я начал потихоньку привыкать к моей новой действительности и многое из того, что ещё несколько часов назад вызывало у меня восторженные чувства, со временем становилось рутиной, словно я видел всё это уже миллион раз! Например,

информационная тумба — в ней не было ничего особенного, при том, что подобные приспособления, кажется, уже давным-давно остались в истории!

Моё внимание привлекла афиша концерта Владимира Высоцкого, в ней сообщалось, что великий артист выступает сегодня в Мьюзик-Холле третьего этажа! И знаете, что меня удивило? А вот и не угадали! Меня поразила не столько персона артиста, сколько то, что концерт должен состояться на третьем этаже, ведь со двора отчётливо просматривались лишь два уровня, стало быть, исходя из всё той же теории о «Коридоре и этажах» этому выступлению, не смотря ни на что, настал-таки свой час и я не удивлюсь, если — звёздный!

Но посетить знаменитую концертную площадку можно было уже и сейчас. Другая, менее примечательная афиша Мюзик-Холла третьего этажа информировала о том, что в данную минуту там стартует традиционное занятие музыкотерапией, которое проводит известный музыкальный терапевт и ментальный педагог Модест Мусоргский. Тема сегодняшнего сеанса — «Ночь на Лысой горе».

— Пойдёте? — обратился ко мне красивый статный господин с вьющимися волосами, острой бородкой и в туфлях «на косую ногу», что красноречиво свидетельствовало о его гениальности. Равно, как и вонючие носки, от которых разило за версту. А чего стоило это великолепное скуластое лицо со следами краски, что, в свою очередь, прямо указывало на то, что передо мною натуральный живописец. Я вспомнил недавнюю надпись на стене Лаборатории, столь обозлившую отца Никона — мне показалось, что краска на стене и краска на лице господина — из одной бочки.