Песня для Корби - "Румит Кин" Страница 22

Глава 11

ЧУЖОЕ ЛИЦО

«Думаете, он здесь? Я бы спросил о нем у тех, кто улетает».

Дождь. Изувеченные тела. Бесприютная земля, по которой бродят души умерших.

– Половина девятого. В десять нам надо быть в полиции. Приводи себя в порядок.

Корби не шевельнулся.

– А ну, вставай давай.

«Ты вколол мне вчера наркоту, – подумал Корби, – и еще хочешь, чтобы я что-то делал».

– Пять минут. Иначе пеняй на себя. – Дед хлопнул дверью. Корби лежал на кровати и смотрел в потолок. Потом снова закрыл глаза. «Я впервые видел во сне отца», – вдруг осознал он.

«И он что-то искал. Что-то, или кого-то».

Черная клякса, плавающая у берега ночной реки.

В воде было что-то еще. Что-то грязно-белое, плавающее поодаль от черного. Какая-то материя или ткань. Она была больше черного, но они были связаны. От одного к другому тянулись длинные тонкие нити. Это напоминало…

Корби попытался уснуть обратно, снова оказаться в странном и страшном месте, где мертвые скитаются среди мертвецов. Но уже не получалось. Мешало тело. Оно хотело изменить позу, сходить в туалет, почистить зубы. Он медленно встал. У него было ощущение, что он тяжело болен и температурит: было трудно ориентироваться в пространстве, веки стали тяжелыми, руки и ноги еле двигались. Он дотащился до туалета, потом перебрался в ванную. Дед увидел его через открытую дверь кухни и смерил презрительным взглядом. «Пошел на хрен», – подумал Корби. Он остановился перед раковиной, включил воду и минуту стоял не шевелясь. Холодный поток с шипением струился по белому кафелю, пузырясь, убегал в зарешеченную дыру слива. Взгляд Корби остановился на бритвенном наборе. «Если сломать эти сменные пластиковые штучки, – подумал он, – можно вытащить изнутри лезвия». Словно во сне, он открыл набор, достал одну из головок для бритвы и попытался согнуть ее пальцами. Она не поддавалась. Тогда он попытался сломать ее другим способом: зажал край пластины зубами, а рукой стал выкручивать ее. Раздался тихий щелчок, и бритвенная головка лопнула. Корби ощутил резкую боль в десне, негромко застонал, наклонился и сплюнул в раковину окровавленный обломок пластика. Потом поднял глаза и увидел в зеркале свое отражение.

С ним что-то было не так.

Оно было темным, с бездонными глазами. С волос будто струился мрак. Призрак из зеркала был старше, чем сам Корби. И он едва заметно улыбался. От этой улыбки его лицо не становилось веселым. Бесконечный ужас притаился в изогнутых уголках губ.

Корби увидел, как разрушается перспектива, а мир раздваивается. Одно изображение отделялось от другого, лицо подростка, отраженное в зеркале, расслаивалось с другим лицом, которое было и похоже, и не похоже на него. Корби понял, что есть другое зеркало и другой человек, который смотрит в это зеркало.

Он сидит в углу старого клуба. Стены там обиты потертым красным сукном, на них падает тусклый свет от желтых настенных ламп. К потолку поднимается дым сигар. Бокалы с вином напоминают о крови. Это место последнего разврата, похоти, которая так велика, что уже не нуждается в извращениях, пьяного угара, место, где собираются убийцы, место беспредельной скорби, вечное место, куда приходят те, кто не может умереть. Темные волосы ниспадают на лицо юноши, сидящего в углу, обитом красным сукном. Он не ест, не пьет, не курит – только наблюдает, как в воздухе кружится дым. В его душе замерший крик. Он отворачивается от зеркала, глядит в окно: там, на улице, горят факелы, лежат под серым ночным дождем мертвецы. Среди их тел пробираются два человека, которые тоже умерли. Один из них – Андрей. Он единственный след, единственная зацепка, единственная настоящая частица его самого…

Корби увидел свет. Странный свет, яркость которого была удивительно неполной. Лампочка на потолке. Он по-прежнему в ванной, льется вода, блестит капелька крови на слегка порезанной губе.

«Это все проклятый укол», – подумал Корби. У него было ощущение, что он спит и бодрствует одновременно. Сон стал видением. Он крутился в голове, разворачивался, продолжал сниться, хотя Корби не спал.

– Что ты, мать твою, делаешь!? – заорал на него с порога ванной дед. – Опять!?

Корби вздрогнул, обернулся.

– Ничего, – пробормотал он и положил обломки бритвенной головки на край раковины. Потом медленно сунул руки под кран, набрал полные ладони ледяной воды и начал полоскать рот.

– Ты что, разгрыз и проглотил лезвия? – упавшим голосом спросил старик.

– Нет. – Корби начал чистить зубы. Дед резко шагнул в ванную, открыл бритвенный набор и заглянул внутрь. Все лезвия были на месте, кроме одного, чьи обломки остались лежать на краю раковины. Старик облегченно выдохнул.

– Побрейся. Ты должен выглядеть нормально.

Районное отделение полиции располагалось в уродливом сером здании с неровной линией окон. Корби и дед прошли через перегороженный шлагбаумом двор, открыли массивную железную дверь и оказались в помещении, больше похожем на притон, чем на вестибюль государственного учреждения. Выщербленный кафель пола, в центре – железная клетка. Прутья решетки выглядели так, будто их долго обливали помоями. За решеткой на пластиковом стуле сидел бомж и беззубым ртом ел помидор; казалось, ему там вполне хорошо. Напротив клетки находилось окно для справок – маленький желтый просвет посреди темно-серого вестибюля. Старик уверенно подошел к окошку. В этой дыре он явно чувствовал себя как рыба в воде. Наблюдая за ним, Корби подумал, что некоторые плохие вещи не меняются: наверное, опорные пункты милиции тридцать лет назад выглядели точно так же, как это место сейчас. Сам он не был в полиции с пятнадцати лет, когда его с друзьями единственный раз забрали за распитие в общественном месте. Тогда было весело: вместе с остальными незадачливыми любителями спиртного они сидели на железных лавках, допивая свои напитки, и корчили рожи подвешенной к потолку камере видеонаблюдения.

За стеклом было пусто. Старик нагнулся к решеточке для переговоров.

– Есть кто-нибудь?

– Что? – спросили из неразличимой глубины помещения.

– Я ищу Крина.

– Второй этаж, двести пятнадцатая комната.

Лестница в два марша, такая же серая, как и все здесь, привела их на второй этаж. Корби с удивлением отметил, что здесь почти чисто. Они попали в нормально освещенный коридор с дверями из светлого дерева. Стало слышно, как где-то впереди истерично кричит женщина.

– Не мое! Подложили! И это не мое! Подложили!

Дед быстро нашел нужную комнату, постучал и приоткрыл дверь. Корби смотрел через его плечо. Отдел был большой, разгороженный парой ширм. Напротив двери сидел мужчина в клетчатой футболке-поло и ел – но не пончики и кофе, как это бывает в сериалах, а желтый початок вареной кукурузы. Еще два лежали на тарелке перед ним. Посреди засыпанного бумагами стола стояла консервная банка с солью, а рядом с ней, будто странное второе блюдо, располагалась фуражка. Старик откашлялся, и мужчина поднял голову. Корби узнал в нем оперативника Барыбкина.

– Крина можно увидеть?

– Можно. – Барыбкин впился здоровыми белыми зубами в бок початка и с хрустом снял с него два десятка влажных желтых семян.

– Я не воровка! Подложили! Все подложили!

– Вот разошлась. У нее в сумочке восемь телефонов, а пинкод она знает только от одного.

Дед хмыкнул.

– Крин освободится и подойдет, – дожевывая, пояснил Барыбкин. – Вы можете там посидеть.

Он неопределенно махнул рукой. В коридоре было несколько железных лавок. Рябины поместились на ближайшую к двести пятнадцатой. Взгляд Корби скользил по унылой обстановке: стоптанный желтый линолеум, доска объявлений с вложенными под мутное стекло листками гербовой бумаги, кофейный автомат в полутемной стенной нише.

– Суки! Мусора! Суки! Мусора! Суки! – Корби на слух определил дверь, за которой бесновалась истеричка. – Гнида ментовская! Тьфу! Тьфу! – Баба явно переключилась на кого-то одного. – Твоя мать шмарой была на зоне! А бахарем ее – сифилитик! Тьфу! Тьфу!