Даррен О'Шонесси - Город смерти Страница 26

— Кончита Кубекик, — величаво произнесла она. — МИСС Кончита Кубекик. Рада с вами познакомиться, мистер Райми.

— Взаимно.

Фильм мы досмотрели в относительном безмолвии — только смеялись и подпевали. «Поющие под дождем» взбодрили меня, в чем я и нуждался, и моя головная боль улетучилась, превратившись в воздушные пузырьки веселья задолго до того, как просохли лужи и утихли песни.

Выключив телевизор, я учтиво кашлянул.

— А не пора ли тебе… — начал я, но гостья резким жестом призвала меня к молчанию. Подскочив к моему телефону, она набрала номер администратора и, изменив голос, пробурчала в трубку:

— Сандвич с яичницей и саламандрой в номер восемьсот шестьдесят три, пожалуйста.

И, сунув мне трубку, победительно выгнула брови.

Не задумываясь, я ляпнул:

— С гарниром из мышиного горошка.

Я положил трубку на рычаг, и мы в один голос расхохотались над нашей дурацкой проделкой.

— А кто там, в восемьсот шестьдесят третьем? — спросил я.

— Грязный старикашка, — сообщила Кончита. — Я туда забрела недели две назад, ну, совсем как сюда, а он лежит на постели голый с целой пачкой похабных журналов. Увидел меня, заулыбался и концом своим меня поманил. Старый извращенец. Козел. Мне прямо захотелось подойти и врезать ему по яйцам, но вдруг бы он меня поймал? Не хотела бы я, чтобы он ко мне даже прикасался. А если бы он начал меня всю щупать своими руками, гадости со мной творить…

Да, несмотря на юный возраст и совершенно невинный вид, Кончита не была неискушенной в жизни крошкой. Неприглядные стороны жизни нашего города были ей знакомы, и она знала, как с ними бороться. Мудра не по годам.

— И давно ты здесь? — спросил я.

— Да уже часа два, — лукаво подмигнула она.

— Ха-ха. Как остроумно. Ты понимаешь, о чем я спрашиваю: давно ты живешь в «Окошке»?

— Без пары месяцев вечность. Угадай, сколько мне лет.

— Не знаю.

— Вот потому я и говорю «угадай», дурачина!

— Тринадцать? — рискнул предположить я.

— Не-а.

— Четырнадцать?

— И близко не лежало.

— Пятнадцать? — То была моя последняя попытка.

— Мне пятьдесят восемь! — в полном восторге возопила она, чуть не сорвав голос.

— Для своего возраста вы отлично сохранились, — сделал я комплимент, подыгрывая ей, отдыхая душой после скучных диалогов о страховании.

— Да я просто каждый день купаюсь в волшебной воде, — проговорила она заговорщическим шепотом, прикрыв глаза. — Она происходит из Египта. В нашу страну ее привезла сама Клеопатра, когда прилетала в отпуск на машине времени. Вода делает меня вечно молодой, красивой, психически нормальной… и девственной. — Тут она игриво выгнула бровь в мою сторону. — Правда, последнее свойство необязательно должно быть вечным. С идеальным мужчиной в идеальном месте в идеальный момент…

— Поосторожнее, — предостерег я ее. — Ты сама не знаешь, что можешь накликать своими словами. А если я тоже извращенец, вроде того, из восемьсот шестьдесят третьего? Ты меня прямо подстрекаешь.

— Нет, — возразила она. — Ты хороший. Я с первой же минуты поняла. Плохие люди мюзиклов не смотрят.

Вот вам логика несовершеннолетней мечтательницы. Я решил не настаивать на своем; она и так мудрое дитя и однажды на своем опыте узнает: не все то золото, что блестит.

— Ты какие-нибудь занятные игры знаешь? — спросила Кончита.

— Шахматы? — Насколько мне помнилось, в шахматы я в жизни не играл, но стоило мне произнести это слово, как я увидел черно-белые клеточки доски, фигуры, ходы, увидел себя сидящим у камина, а напротив — «ту женщину»: смеясь, она съедала моего ферзя своим слоном, даже не догадываясь, что я ее обхитрил и через два хода ей мат. Как я мог…

— Шахматы? Фу! Нет, спасибо, — прогудела Кончита, зажав нос рукой, а второй помахивая в воздухе — отгоняя дурной запах, сбивая меня с мысли. — Шахматы — это просто болото. И бридж — тоже, и триктрак, и все эти сложные игры, где надо планировать и думать. Я люблю «Змейки и лесенки», «Ураган», шашки и всякое такое. У тебя такие игры есть?

— Нет, — извинился я, — но есть колода карт. Можно поиграть в «дурака».

— Ура! — радостно захлопала она своими руками в перчатках. — Обожаю «дурака». Я по нему мастер. Я чемпион мира!

Как оказалось, она не особенно преувеличивала. Первые несколько партий я позволил ей выиграть, как делают взрослые, играя с детьми, но затем попробовал взять реванш — и не смог. Соображала она молниеносно, как машина, глаз у нее был зоркий, а реакция быстрая.

— Надоело, — зевнула она, выиграв очередную партию. — От тебя никакого толку. Может, во что-нибудь другое перекинемся?

— В покер?

— Я не умею. Когда-то умела, но очень уж серьезная это игра, и Ферди так злился, когда я его обыгрывала и обчищала как липку… в общем, я это дело бросила и заставила себя забыть покер. Вот в покер на раздевание я умею… — Она улыбнулась — ей очень нравилось со мной флиртовать. — Но по отношению к тебе это будет несправедливо. Я так хорошо играю, что проиграть помогу даже нарочно, а тебе будет страшно стыдно остаться голышом у себя же дома, на собственной территории.

— Кроме того, — заметил я, — на твоей стороне несправедливое преимущество.

— Это как?

— На тебе столько всего надето. Сто лет пройдет, пока все выиграешь. Зачем ты так кутаешься? Кровь холодная? Или микробов боишься? Или…

Я замялся. При упоминании об одежде Кончита изменилась в лице. Губы больше не улыбались, от уверенности не осталось и следа. Она превратилась в испуганную птичку, готовую упорхнуть в любой момент. Похоже, я затронул больную тему.

Некоторое время она молчала, явно решая про себя, уйти или остаться. Наконец опасливо, тихим и страдальческим голосом она спросила:

— Капак, тебе можно доверять?

— Конечно.

— По-настоящему доверять. Всерьез. Это самое — можно тебе доверить самую-самую важную тайну? Я никому не показывала. Только врачам. Они говорят, что это неправильно, что друзьям я должна показывать. Но друзей у меня раньше не было. Таких, как ты, — нет. Я знакома с тобой всего часа два, но у меня такое чувство, что я могу доверить тебе свою жизнь. У меня такое чувство, будто в глубине души мы — одно и то же. Не знаю, как это может быть, но я это чувствую. Ты поклянешься никогда никому не говорить, если я тебе покажу?

Я встал перед ней на колени:

— Даю слово, Кончита. Что бы это ни было, я никому ничего не скажу. Никогда. Честно.

Она набрала в грудь воздуха, огляделась, нет ли в комнате тайных соглядатаев, — и стянула с руки свою длинную белую перчатку.

Обнаженная рука оказалась морщинистой, дряхлой, покрытой темно-бурыми пятнами. Она была слабая и хрупкая; пальцы, как при артрите, слегка загибались к ладони. Рука старухи. Теперь я понял, почему она прикрывает свое тело, почему она кажется такой взрослой. Она больна. О такой болезни я уже слышал, читал в каких-то журналах. Названия ее я не помнил, а состояла болезнь в преждевременном старении тела. Где-то — не помню, где и когда — я видел фотографию сморщенного ребенка, десятилетнего мальчика, заточенного в теле старика. Малыш походил на высохшего карлика. Наверно, та же самая болезнь и у Кончиты. Лицо не затронуто — это ей еще повезло, — но остальное…

— И везде так? — спросил я ласково, старательно подбирая слова, страшась напугать ее, оказаться недостойным того громадного доверия, которое она должна была питать ко мне, чтобы продемонстрировать такое.

Кончита печально кивнула.

— Везде, — проскрипел ее голосок. — От пальцев ног до шеи. Каждый сантиметр, кроме… — У нее перехватило дыхание. — Кроме… — Глаза у нее заблестели от слез, тело затрепетало. — Кроме лица, — произнесла она и, не в силах с собой совладать, повалилась на пол и зарыдала.

Несколько секунд я беспомощно стоял над ней, не зная, подойти ли к ней и обнять, или отмолчаться, или… Наконец я принял решение, наклонился, взял ее голую руку в свои, поднес к губам и поцеловал.

Перестав рыдать, она подняла голову и уставилась на меня. Ее ошарашенное лицо вскоре засияло от восторга и удивления. Сквозь слезы пробилась робкая улыбка. Обхватив руками мою шею, она прижалась ко мне и осыпала радостными поцелуями — невинными поцелуями маленькой девочки. Я не ощутил никакой неловкости. Ничего сексуального, ничего постыдного в этих объятиях не было.

— Спасибо, — шептала она. — Спасибо, спасибо. — Звонкие, негромкие, благодарные слова. — Я знала, что ты хороший. Симпатичный и добрый. Я думала, что Ферди такой, но оказалось по-другому.

— А кто это Ферди? — спросил я вполголоса. Это имя она упомянула уже раза три-четыре. Ее покойный отец?

— Ферди — это мой… Он раньше был моим защитником, — сообщила она. — Теперь его нет. Ты будешь моим защитником, Капак? Ты будешь меня защищать теперь, когда Ферди нет и никого больше нет? Я думала, что осталась совсем одна и что так будет навеки, никто меня не защитит, не поможет, когда ночи холодные и темные. Ты меня защитишь, Капак?