Гори, гори ясно (СИ) - Вран Карина Страница 30

Он грозно глянул на нас с Максом.

— Что это за место, Хмур? — вместо обещания не болтать требовательно спросил я. — Не похоже, что обрядное. Но совершенно точно могу сказать — это не простой пятачок травы между деревьями.

Пока мы топали по тропке, я припоминал, где раньше слышал название деревни — а я его точно слышал когда-то. Сначала подумал, что что-то похожее, мало ли сходных по звучанию топонимов на территории области?

А потом вспомнил, как Мстислав Юрьвич не без иронии про результаты летней практики своих «студентиков» рассказывал отцу. «Девки трижды ходом ходили вокруг часовни в Ильешах, а затем ложились под проносимый образ, прося святую послать им жениха, что далеко от православных представлений», — зачитывал профессор Пивоварский и посмеивался.

Затем они с па курили кальян, и дядя Мстислав упоминал своего дальнего родственника (настолько дальнего, что их куда больше сближал интерес к филологии, чем кровное родство), который готовил целую монографию, посвященную исследованиям в области народного православия, и потому въедливо собирал материалы. И ему отчасти пригодились заметки и отчеты «студентиков» Мстислава Юрьевича.

Тогда они и обряды дохристианские в беседе затрагивали, и капища с идолами. Я это как услышал краем уха, так сразу и забыл, а тут всколыхнулось в памяти.

— Не отстанешь? — почесал затылок лесовик.

Я махнул головой.

— Не отстанет, — добавил и Макс.

Хмур поерзал на пне, нахмурился (хотя куда уж больше).

— То мне прежний хранитель леса пересказывал, а ему — тот, что был до него, — принялся за сказ лесовик. — Так что я и сам не понимаю всего, например, что за нужда ввела в лес ночной молодую ткачиху. Заблудилась? Искала травы, ягоду? Не знаю, но заночевать ей выпало на той самой поляне.

— Где Милка скачет? — перебил нетерпеливый оборотень.

За что удостоился гневного взгляда. Хмур еще и пальцем потряс, чтобы слушатель не встревал не по делу.

— Там. Женщина была из простых, несведущих, ее мучали голод и жажда, и в темноте она нарвала ягод с кустика. Да наелась, а то волчье лыко оказалось. Что я про волчье лыко прежде говорил?

— Что яд? — буркнул Шпала. — Не щенок, в курсе. Или ты о названии? Типа: собрались звери на совет, как что в лесу обозвать, а волк опоздал, без него все назвали. Со злости ободрал ближайший куст, и совет, чтобы серый не взбесился, в его честь назвал волчеягодник? Детские байки, Хмур...

Макс нервничал, бесился — он тоже, как и я, ненавидит бессилие, невозможность повлиять на ситуацию. Леший же, как ни в чем не бывало, продолжил рассказ о ткачихе.

— Как женщину скрутило, поняла она ошибку, закручинилась. Но не о том, что молодухой помрет, а про то, что труд свой ткаческий, работу большую и важную не сможет закончить в срок. Бабий вой взмыл над маковками еловыми, и был услышан. В руки ткачихе упал клубочек нитяной, упал, да дальше по поляне покатился. Где ниточка пролегла, там ручеек потек с целебной водичкой. Молодуха зачерпнула водицы ладонями, напилась, и смогла пережить ночь. А по утру ушла на своих ногах из лесу, только махонький обрывок ниточки прицепился к ней, и упал оземь на опушке. Там потом малый родничок забил, а людишкам и то за чудо.

— Это все? — когда Хмур закончил водить бровями и говорить, спросил я. — Что с поляной дальше было?

Сказ объяснил ручей и необычность места, но не дал толкования песням Милы, ускользающим образам в «дыхании земли», не подсказал разгадки, с чего сюда тянет современную девушку.

— То не ваше дело, — отрезал лесной хозяин непререкаемым тоном. — Вы — мужики. Там дела бабьи. Все сказал!

Милу Макс дотащил на закорках. Закинул за спину, сложил под мягким местом руки замком и так нес до самого дома Матвея с семейством. Певунья в это время сладко спала.

Он же и объяснялся с семьей. Коротко, резко, без деталей. Шли, нашли, вернули. Как быть с девкой дальше, будем совещаться, ждите. Родителей такой ответ, ясное дело, не удовлетворил, но от отъезда нас их недовольство не остановило. Погода стремительно портилась, облака собирались складками, предвещая ливень, а нам еще обратный путь в сто километров по трассе предстоял.

О завтрашней встрече за час до смены с привлечением к обсуждению Таши условились, еще пока шли по лесу. Они, может, и раньше начнут беседу, это уж как Макс с Бартош договорятся, а я подойду после урока с Чеславом.

Тогда же, на лесной тропке, я поднял вопрос с правами для езды на своем, не одолженном байке. Шпала обрадовал, пообещав решить дело со скоростью пули. А на следующий вопрос, о байке с прокатом, чтобы вышел по финансам бюджетно и не развалился при первом же выезде, и вовсе меня огорошил.

— Ключи в кармане, АБ, товарищ теперь твой.

— Что почем? — я не приучен быть должным.

— Не зуди, — фыркнул коллега. — Уговор был: скататься и глянуть, а не шастать по ямам и корягам. Ты охеренно помог, так что давай без этого?

Вот так внезапно я стал владельцем старенького, видавшего дороги и виды, «Ижа».

В город вернуться мы оба спешили: мокнуть на шоссе на двухколесном друге желания не имелось. Спешили, но в игре наперегонки со стихией победа была не за нами. Небо сперва поседело за серостью туч, затем набухло свинцом и полоснуло по дороге обильными струями.

Дождем нас накрыло на полдороге. Хлестким, спаянным с ветрюгой, что делало дождь — косохлёстом. Видимость тут же просела, как и сцепление с дорогой. Ориентир — смазанный свет заднего фонаря байка Шпалы. Вдогонку — отблеск мигалок и сирена «гайцов». С чего вдруг, когда прицепились — бес их знает, не до разбора.

Стук воды по шлему, гул мотора, звук рассекаемых лужиц, свист встречных транспортных, сирена, плеск и натужное жужжание — все смешалось, породило не какофонию, а почти музыку.

...Дым от кальяна над зеленой настольной лампой, как влага в свете фонарей. Граммофон: он старый, но в прекрасном состоянии. Пластинка, густой мужской голос под аккомпанемент духового инструмента и, кажется, гуслей.

Буря море раздымает, ветром волны подымает.

Сверху небо потемнело, кругом море почернело[1].

Мы не на палубе судна, а ливень не буря, но звуки дороги идеально ложатся на любимую отцом морскую песню.

Асфальт мокнет, чернится, глухие тучи над полосой дороги и верхушками сосен отрезают нас, мчащих, от дневного света.

Шпала не притормаживает, набирает скорость. «В любой непонятной ситуации — газуй!» Стражи дорог за спинами, получается, входят в список таких ситуаций.

Машину на встречке ведет, заносит, чуть не выбрасывает в наш крайний левый. Свист и скрежет, мелькание огней... Огни несет на меня.

Разминулись, пронеслись мимо.

В полдни будто в полуночи, ослепило мраком очи:

Одна молнья-свет мелькает, туча с громом наступает.

Ветер крепчает, треплет деревья вдоль трассы. С гулким шорохом в шлем впечатывается отломанная ветка с длинными иглами. Нечем смахнуть: руки заняты. Смоет косыми струями, сдует тем же ветром, что и принесло.

Байк Макса вихляет, обгоняя легковушку, я повторяю маневр. Настырные мигалки продолжают висеть на хвосте.

Дождь продолжает хлестать, пузырятся, пенятся лужи.

Грохочет встречный длинномер. Поджимает справа грузовичок: он широк и неуклюж в сравнении с маневренными мотоциклами.

Гудит, сигналит длинномер. Скрежет. Протиснулись!

Волны с шумом бьют тревогу, нельзя смечать и в дорогу, -

Вдруг настала перемена, везде в море кипит пена.

Фура, тяжелая, неповоротливая дура движется с брызгами. Мокрое — все, даже стельки в ботинках. Под шлемом тоже мокро, по лбу градом стекает пот.

Гребаная сирена никак не отвяжется. Легковушки мельтешат огнями. С длинным тормозным следом, с натуральной волной, уносит к обочине «пазик».

«Волна» захлестывает колею передо мной, прокатывается по ногам и колесам. Наклоняю своего «коня», прохожу, не теряя скорости.