Салли Грин - Половинный код. Тот, кто убьет Страница 41

Улица тихая, машин припарковано немного, пешеходов тоже почти нет. Мой связной набирает код на замке парадного и говорит мне:

— Девять-девять-шесть-шесть-один… О’кей?

И я отвечаю:

— Девять-девять-шесть-шесть-один… О’кей.

Он распахивает дверь так, что она буквально летит мне прямо в лицо, но я останавливаю ее ударом ладони. Потом, перейдя на максимально широкие шаги, бегу за ним по лестнице вверх, вверх, вверх и вверх…

Гонка продолжается до последнего, шестого этажа, где лестница заканчивается небольшой площадкой. На нее выходит единственная деревянная дверь.

И опять на ней нет замка, только код.

— Пять-семь-шесть-три-два… О’кей?

И он входит внутрь, а дверь захлопывается за ним.

Я стою и озираюсь. Лак на двери давно облез, площадка пуста, штукатурка потрескалась, старая закопченная паутина клочьями свисает в углу. Кругом тишина. Никакого шипения.

Он открывает дверь.

— Пять-семь-шесть…

— Знаю.

Он уже без улыбки, но еще в очках.

— Входи.

Я не двигаюсь.

— Здесь безопасно.

Он широко открывает дверь, подпирает ее своей спиной и повторяет:

— Безопасно, — тихо повторяет он. У него странный акцент. «Швейцарский, наверное», — заключаю я.

Я перешагиваю через порог, дверь за спиной захлопывается. Я чувствую на себе его взгляд. Не хочу, чтобы он стоял так, что я его не вижу.

Я осматриваюсь, обхожу всю комнату. Места навалом. Правый угол отведен под кухню: шкафы, раковина, плита. Изучая комнату, я останавливаюсь между камином и старым диваном. Единого большого ковра на полу нет: три коврика разных размеров, все с каким-то рисунком вроде персидского, соединены между собой, а там, где ковриков не хватает, на меня «смотрят» темно-коричневые, почти черные доски. Стены выкрашены в кремовый цвет, они тоже «голые»: ни картин, ни других украшений, только большое пятно копоти над камином. Похоже, что иного отопления тут не предусмотрено, а сложенный из сланца камин украшен добротной металлической решеткой, за которой лежат почерневшие дрова. Рядом навалена растопка, лежат газеты и коробок спичек. Двигаясь влево, я подхожу к окну, из которого видны озеро и горы. Я вижу синюю озерную воду и серый край горы за ней. У окна стоят простой деревянный стол и два стула, как в старых французских кафе.

— Я открыл окно, когда уходил. Очаг все время дымит, дышать нечем.

Он подходит к камину и начинает разводить огонь.

Я наблюдаю.

Он поджигает стопку газет, занимается пламя.

— Мне надо видеть Меркури.

— Да. Конечно.

А сам все продолжает возиться с огнем.

— У меня такое чувство, что ее здесь нет.

— Ее и нет.

Я подхожу к одной из двух других дверей и распахиваю ее. Чувствую, что он бросил огонь и смотрит на меня. В маленькой комнатке оказываются кровать, стул и старомодный деревянный платяной шкаф.

— Это моя комната, — говорит он и проходит мимо, чтобы закрыть дверцу шкафа. Смотреть внутри не на что. Постель не заправлена. На стуле лежит книга.

Я прислоняюсь к косяку и спрашиваю:

— Хорошая книга?

Выходя из комнаты и направляясь к другой двери, он снова отвечает мне улыбкой.

— Здесь ванная. — Он произносит эти слова так четко, как будто специально тренировался. Она больше, чем спальня, посередине стоит большая ванна, у стены — большая белая раковина и туалет с подвесным бачком и цепочкой, за которую надо дергать, чтобы спустить воду. Стены и пол покрыты черно-белым кафелем.

Я снова оглядываю квартиру и спрашиваю:

— Мне что, оставаться здесь или как?

— До тех пор, пока Меркури тебя не примет.

— И когда же это будет?

— Когда она решит, что опасности нет, — говорит он как-то неуверенно, но я решаю, что это из-за его акцента. У него каждое предложение звучит вопросительно.

— Мне надо увидеть ее как можно скорее. У меня заканчивается срок. До моего дня рождения осталось меньше месяца.

Он молчит.

— Ты на нее работаешь?

Пожимает плечами.

— Она просила меня встретить тебя и побыть с тобой до тех пор, пока она не будет готова к вашей встрече.

Я тру лицо руками и оглядываю комнату:

— Я не могу спать здесь, внутри.

— Я покажу тебе террасу.

Он обходит ванну, подходит к большому окну и поднимает раму. Я высовываю голову наружу, вылезаю. За окном небольшая терраска, огороженная четырьмя острыми выступами черепичной крыши дома. Эдакое приватное убежище. Размером оно не больше моей клетки, и я вдруг говорю:

— Шкуру бы сюда баранью.

Он улыбается и кивает так, словно точно знает, что я имею в виду, а потом говорит, что попробует достать.

Я один в квартире. Мой улыбчивый друг куда-то вышел. Я хожу и заглядываю в шкафы кухни и его комнаты, но смотреть там особенно не на что.

Я проверяю крышу, взобравшись на черепичный скат по одну сторону террасы. Дальше идет опасный наклон и край, который отделяют от улицы шесть этажей. Я иду по коньку. Расстояние между крышей этого здания и соседнего с другой стороны небольшое, но на ту крышу все равно не перепрыгнешь, такая она крутая. Задняя стена дома, как и передняя, глядит на улицу. Пожарной лестницы нет. Так что моя терраса — ловушка.

Но выбора у меня все равно нет. До моего дня рождения остался месяц, и мне некуда идти. Я должен получить свои три подарка или я умру — в этом я теперь уверен. Мне нужна Меркури.

Спать на террасе удобно и приятно: она защищена от ветра и уличного шума. Я выношу на нее два ковра и забираюсь в спальник — уютно и тепло. Небо ясное, луна полная, так что внутрь я не зайду до самого утра.

Луна еще высоко, когда меня будит мой связной. Он принес шкуры. Шесть штук. Они плотные и чистые, так что, когда я расстилаю их, становится просто отлично.

Пока я устраиваюсь, связной сидит на корточках в противоположном конце террасы. Ноги у него длинные, но я вижу, что мускулатура бедра накачанная. Руки он скрестил на груди, голову слегка склонил в сторону. Он по-прежнему в очках, а волосы убрал за уши.

Я закрываю глаза. Когда несколько минут спустя я открываю их снова, его уже нет. Ходит он бесшумно. Это мне в нем нравится.

Утро. Я лежу и привыкаю к месту, смотрю, как небо светлеет с рассветом и углубляется с наступлением дня. Городские звуки превращаются в неясный, прерывистый шум. Здание едва слышно шипит. В животе у меня начинает урчать, к тому же я чувствую запах хлеба.

В кухоньке стоит связной, спиной он подпирает шкаф, на носу у него по-прежнему очки.

— Завтрак?

Вот уж чего я совсем не ожидал от Черного Колдуна.

— Есть круассаны, бриоши, булочки… джем. Апельсиновый сок. Я варю кофе, но есть еще горячий шоколад.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

Он широко улыбается, его рот полон ровных белых зубов.

— А тебя?

Я подхожу к стулу и выглядываю в окно. Он расставляет на столе еду. Кофе крепкий, в нем много молока, он наливает его в большие чашки. Садится напротив меня, макает круассан в кофе, я повторяю за ним. Я никогда раньше не пробовал круассан. Вкусно. Селия не одобрила бы.

Он все время разглядывает меня, а я вижу только себя в его зеркальных очках. Пальцы у него худые и длинные, и очень светлые, особенно по сравнению со смуглым лицом. Покончив с круассаном, он разрывает булочку пополам, потом от половинки отрывает еще кусочек. Отрезает ломтик холодного твердого масла и кладет его на хлеб. Правильный желтый овал на неровно оторванной краюшке. Он кладет его в рот и начинает жевать, аккуратно сомкнув губы, и все это время выглядит так, словно старается не улыбаться.

— Вид у тебя довольный, — говорю я.

— Я доволен, что познакомился с тобой. — Он берется обеими руками за дужки очков, словно хочет их снять, но передумывает. И очки остаются на месте. — Звучит очень по-английски, правда? Я рад знакомству с тобой, Натан.

Мной тут же овладевает приступ бешенства.

Он смеется.

— А ты забавный. Очень забавный. Ты мне нравишься. Ты так хмуришься… именно хмуришься. — И он снова начинает смеяться.

Я отрезаю кусочек масла. Потом еще. И еще.

— Почему ты не снимаешь перчатки?

— А ты почему не снимаешь очки?

Он смеется. Потом берет один из моих кусочков масла и кладет его себе на хлеб. Покончив с едой, он говорит:

— Я — Габриэль. — Прононс у него странный.

— Габриэль?

Он снова смеется.

— Да, Габриэль.

Я кладу кусочек масла на хлеб и пробую. Вкусное, сливочное.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Он улыбается.

— Все знают, как тебя зовут.

— Нет, не все.

Он делает глоток кофе, крутит чашку в руках и отхлебывает вновь.

— Ладно. Ты прав, не все, конечно. Только все Черные Ведьмы в Европе, некоторые в Штатах и большинство Белых Ведьм в Европе… большинство Белых Ведьм везде. Но из фейнов почти никто не знает, почти никто. — Он пожимает плечами. — Так что ты прав… не все.