Кассандра Клэр - Город священного огня (др. перевод) (ЛП) Страница 41

Позже Братья заверили его, что с Клэри в порядке и она сейчас в доме Аматис. Он спросил о Захарии, причинил ли огонь ему много вреда, но получил только раздражающе неопределенные ответы.

Теперь он следовал за Братом Енохом по лазарету, холлу и более узкому, белому отштукатуренному коридору. Двери коридора открылись. Когда они проходили мимо, Джейс мельком взглянул на корчившееся тело, привязанное к кровати, и слышал крики и проклятья. Безмолвный Брат стоял над человеком, одетым в остатки красной формы. Белая стена за ними была забрызгана кровью.

«Амальрик Крейгсмессер», сказал Брат Енох, не поворачивая головы. «Один из Омраченных Себастьяна. Как ты знаешь, мы пытались отменить действие заклинания Чаши Смерти».

Джейс сглотнул. Ему было нечего ответить. Он видел ритуал Чаши Смерти. В глубине души он не верил, что заклинание можно повернуть вспять. Оно слишком сильное. Но ведь раньше он и представить не мог, что Безмолвный Брат может быть человечным, так было до знакомства с Братом Захарией. Не поэтому ли он так сильно хотел его увидеть? Он вспомнил, что Клэри передала ему слова Брата Захарии, когда она спросила у него, любил ли он кого-нибудь настолько сильно, что готов был отдать жизнь:

Двух людей. Воспоминания, которые время не стерло. Спроси своего друга Магнуса Бейна, если не веришь мне. Вечность лишь облегчает потери, но не стирает их из памяти.

Было в этих словах нечто такое, что говорило о печали и воспоминаниях, которые не присущи Братьям. Они были частью его жизни с десяти лет: бледные безмолвные статуи, которые исцеляли, хранили секреты, которые не любили, не желали, не старели и не умирали. Они просто были. Но Брат Захария был другим.

Мы на месте. Брат Енох остановился перед ничем не примечательной белой дверью. Он поднял руку и постучал. За дверью был слышен шум, как будто отодвинули стул, а затем прозвучал мужской голос:

— Входите.

Брат Енох открыл дверь и пропустил Джейса вперед. Окна в комнате выходили на запад, поэтому в комнате было очень ярко; солнечный свет освещал все стены. У окна стояла фигура: стройная, не в одеянии Братьев — Джейс удивленно оглянулся на Брата Еноха, но Безмолвный Брат уже ушел, закрыв за собой дверь.

— Где Брат Захария? — спросил Джейс.

— Я прямо здесь, — тихий голос, мягкий, слегка высоковатый, как пианино, на котором давно не играли. Фигура развернулась к нему лицом. Джейс поймал себя на том, что рассматривает парня лишь на пару лет старше его. Темные волосы, резкие черты лица, глаза, которые казались молодыми и старыми одновременно. Руны Братьев были на его высоких скулах, и пока парень разворачивался, Джейс увидел выцветшую руну на его шее.

Парабатай. Как он. И Джейс прекрасно знал, что выцветшая руна означает погибель его парабатая. Он почувствовал, что его симпатия к Брату Захарии лишь усилилась, когда он представил себя без Алека, лишь с выцветшей руной, напоминающей ему о том, что однажды он был связан с кем-то, кто знал лучшие и худшие стороны его души.

— Джейс Эрондейл, — сказал парень. — Еще один Эрондейл принесший мне свободу. Я должен был это предвидеть.

— Я не… Это… — Джейс был слишком ошеломлен, чтобы придумать что-нибудь умное в ответ. — Это невозможно. Став однажды Безмолвным Братом ты не можешь измениться. Ты… я не понимаю.

Парень — Захария, предположил Джейс, который больше не был Братом — улыбнулся. Это была уязвимая, мягкая и добрая улыбка.

— Я тоже не до конца понимаю все это, — сказал он. — Но я никогда не был обычным Безмолвным Братом. Я был рожден под влиянием темной магии. У меня не было другого способа спастись, — он посмотрел на свои руки, руки молодого человека, его руки были гладкими, какими могут быть только руки редкого сумеречного охотника. Братья могли сражаться как воины, но редко делали это. — Я оставил все, что знал и любил. Ну, не совсем оставил, но воздвигнул стеклянную стену между мной и прежней жизнью. Я мог видеть ее, но не мог прикоснуться, не мог быть частью этого. Я начал забывать, каково быть обычным смертным.

— Мы не обычные смертные.

Захария поднял взгляд.

— Ох, мы убеждаем себя в этом, — сказал он. — Но я долгое время изучал сумеречных охотников, почти целое столетие. Позволь заметить, что мы более человечны чем сами люди. Когда наши сердца разбиваются, то они превращаются в осколки, которые трудно снова собрать вместе. Я иногда завидую стойкости примитивных.

— Почти сто лет? Вы мне тоже кажетесь довольно… устойчивым.

— Я думал, что буду Безмолвным Братом вечность. Мы… они не умирают, ты ведь знаешь. Они исчезают спустя долгие годы. Перестают говорить, двигаться. В конце концов, их хоронят заживо. Мне казалось это моя судьба. Но когда я коснулся тебя рукой, на которой остались руны, я впитал в себя небесный огонь. Он выжег тьму из моей крови. Я снова стал человеком, которым был до того, как дал обет. Я стал тем, кем хотел всегда быть.

Голос Джейса стал хриплым.

— Это больно?

Захария выглядел озадаченным.

— Прости?

— Когда Клэри пронзила меня Блистательным, это было… агонией. Мне казалось, что мои кости превратились в пепел внутри меня. Я все еще думал так, когда очнулся… я продолжал думать о боли, и насколько было тебе больно, когда ты коснулся меня.

Захария удивленно взглянул на него.

— Ты думал обо мне? О том, было ли мне больно?

— Конечно, — Джейс мог видеть их отражения в окне позади Захарии. Захария был с ним одного роста, но худее, и с его темными волосами и бледной кожей он был полной противоположностью Джейса.

— Эрондейлы, — голос Захарии был глухим, чем-то между смехом и горечью. — Я почти забыл. Ни одна из семей не умеет любить так сильно, или чувствовать такую сильную вину. Не переноси тяжесть всего мира на себя, Джейс. Это слишком тяжело даже для Эрондейла.

— Я не святой, — сказал Джейс. — Может я заслужил такую ношу.

Захария покачал головой.

— Знаешь стих из Библии: «Menemenetekelupharsin»?

— «Ты взвешен на весах и найден очень легким». Я знаю это. Надпись на Стене.

— Египтяне верили, что у врат смерти их сердца взвешивали на весах, и если они были тяжелее перышка, то их отправляли в ад. Небесный огонь взвесил твое сердце, как на весах египтян. Если бы в нас было больше зла, чем добра, он бы уничтожил нас. Разница между нами в том, что огонь лишь задел меня, в то время как он вошел в твое сердце. Он все еще в тебе, большое бремя и великий дар.

— Но все, что я пытался сделать, это избавиться от него…

— У тебя не выйдет это, — голос Брата Захарии стал очень серьезным. — Это не проклятье, от которого стоит избавиться. Это оружие, которое тебе вверили. Ты небесный клинок. Убедись, что ты достоин этого.

— Ты говоришь как Алек, — сказал Джейс. — Он всегда говорит об ответственности и достоинстве.

— Алек. Твой парабатай. Сын Лайтвудов?

— Ты… — Джейс указал на шею Захарии. — Ты тоже был парабатаем. Но твоя руна выцвела.

Захария опустил взгляд.

— Он уже мертв, — ответил он. — Я… Когда он умер, я… — он разочарованно покачал головой. — В течении долгих лет я говорил только с самим собой, хотя ты слышал мои мысли как слова, — сказал он. — Мне сейчас трудно находить слова, я как будто заново учусь говорить, — он поднял голову, чтобы взглянуть на Джейса. — Цени своего парабатая, — продолжил он. — Это драгоценная связь. Всякая любовь это ценность. Вот почему мы делаем то, что делаем. Почему мы сражаемся с демонами? Почему они не владеют этим миром? Что делает нас лучше? Все это, потому что они разрушают, а не создают. Они не любят, а лишь ненавидят. Мы люди и склонны ошибаться, мы сумеречные охотники. Но если бы мы не умели любить, то мы не смогли бы охранять людей; мы должны любить их, чтобы беречь. Мой парабатай, он мог любить как никто другой, всем сердцем и душой. Я вижу, что ты такой же, и это горит в тебе ярче, чем небесный огонь.

Брат Захария очень пристально смотрел на Джейса, как будто пытаясь заглянуть внутрь него.

— Мне жаль, — тихо сказал Джейс, — что ты потерял своего парабатая. Есть тот, к кому ты можешь пойти?

Уголок губ парня дернулся.

— Есть одна. Она всегда была домом для меня. Но не так скоро. Я должен остаться здесь ненадолго.

— Чтобы сражаться?

— Чтобы любить и скорбеть. Когда я был Безмолвным Братом, моя любовь и потери поблекли, как музыка, что слышна издалека, четкая, но приглушенная. Теперь… теперь это все вернулось ко мне в мгновенье. Это давит на меня. Я должен стать сильнее, прежде чем увижу ее, — его улыбка была задумчивой. — Тебе когда-нибудь казалось, что твое сердце настолько переполнено эмоциями, что вот-вот лопнет?

Джейс подумал об Алеке, раненом в колено; Максе, спокойном и белом на полу зала договоренностей; он подумал о Валентине, обнимающем Джейса, пока его кровь пропитывала песок под ними. И, наконец, он подумал о Клэри: ее храбрости, которая хранила его в безопасности, ее острый ум, который держал его в здравом уме, о силе ее любви.