Товарищ "Чума" 2 (СИ) - lanpirot Страница 5

Наконец, я остался с Глафирой наедине, и она, наскоро меня осмотрев, произнесла:

— Полежи немного, Рома, я пока новое место присмотрю… Нельзя тебе в такой пыли и разрухе находится!

Рома? Надо же, как после совершенной диверсии и последующего ранения мой рейтинг в глазах «будущей тёщеньки» вырос. Или боится, что вместе с моей смертью дар семейный куда-нибудь еще сквозанёт, что и не найти. Но пока меня такое отношение полностью устраивает. Нам еще с ней работать и работать, ведь я хочу за максимально короткое время стать могучим колдуном.

— Хорошо, Глафира Митрофановна! — Кивнул я в ответ, зарывая глаза и изображая накатившую слабость.

Хотя чувствовал я себя к этому времени вполне сносно. Но мне необходимо было хоть на чуть-чуть остаться в полном одиночестве.

— Я быстро! — произнесла мамаша, выбегая из избы и закрывая за собой дверь.

— Эй, шутник! — открыв глаза, позвал я «головастика», котрый к этому времени успел куда-то испариться.

— Я с-сдес-с, х-хос-сяин! — Тут же материализовался возле моей кровати уродливый одноглазый мужичонка. — Ш-што прикаш-шешь?

— Познакомиться для начала нужно, — произнес я, подтянув подушку повыше. — Надо же знать, кого пригрел на своей груди. — Так кто ты, дядя? И откуда такой прыткий нарисовался?

— Так это, Лих-хорук я, — произнес зубастик, растянув рот в жуткой улыбке едва ли не до самых ушей. — С-с-слыдни[1] мы…

[1] Злы́дни — в мифологии украинцев и белорусов демонические существа, духи, враждебные человеку, его недоля, беда. Они невидимы, и обитают в доме или сидят на плечах человека. Серьёзного значения в народных верованиях злыдни не имели. Иногда считаются синонимом родственных персонажей: Доля, Недоля, Горе-Злосчастье, Лихо, Беда и других.

Глава 2

На новое место Глафира Митрофановна меня таки не перетащила. Наоборот, выпросив у командира отряда подводу с лошадью, отвезла меня обратно к себе — в Гнилую балку. И, как не упрашивал её товарищ Суровый вместе с политруком и дедом Маркеем, скрыться вместе с партизанами в лесу, на месте дислокации отряда, она твердо стояла на своём.

Доводы о том, что вернувшие в Тарасовку фрицы не пощадят ни её, ни нас с Акулинкой, Глафира с полной уверенностью разбивала заявлением, что у неё на выселках есть такое потайное убежище, которое ни одна падла оккупантская даже с собаками обнаружить не сумеет. Я-то был в курсе, что она права. И пока не развеется старая волшба, потайное укрытие с алхимической лабораторией хрен кто отыщет.

В конце концов, отцы-командиры уступили её напористости, рассудив, что иметь глаза и уши во временно освобожденной Тарасовке совсем не повредит. Да и особо связываться со своенравной дочкой колдуньи, слава о которой гремела на всю округу, они тоже не хотели. Хоть и являлись настоящими коммунистами-атеистами.

Причем, я это отчетливо видел по изменению цветов ауры во время разговора. Я постепенно приноравливался и приспосабливался к своей особенности, превращая её в этакий полиграф — детектор лжи. И временами у меня отлично получалось.

Конечно, мне бы очень пригодилась способность по-настоящему читать мысли людей. Проворачивала же такой фокус со мной старая колдунья. Но, пока мой номер шестой — у ворот постой. Не пробудились еще у меня метальные способности. Но я надеялся, что это уже не за горами.

Пока я пребывал в отрубе, партизаны взяли Тарасовку без шума и пыли. Практически без стрельбы, сопротивляться в деревне, по сути, было уже некому. Моё проклятие оказалось куда сильнее, чем ожидали мы с мамашей. Моя «дрисня» оказалась намного действеннее, чем это происходило «у обычных» ведьм. Всего лишь час-другой, и оккупанты, откушавшие пищи, зараженной проклятым мною поваром, либо «поручкавшись» с ним, отправлялись прямым рейсом в ад. Без какого-нибудь варианта на реабилитацию. То-то меня так плющило, аж до потери сознания!

За утро, благодаря целой кучи фрицев, отошедших в мир иной в жутких мучениях, мой ранг ведуна ощутимо подрос. До третьего чина, правда, дотянуть не сумел, но второй взял с ходу, даже этого не заметив.

Партизаны же в освобожденной от фрицев деревне развили бурную деятельность — уничтожили на корню всю логистическую инфраструктуру. Разобрали железнодорожные пути, подорвали подвижной состав, разрушили здание вокзала и подсобные сооружения и не оставили камня на камне от железнодорожного моста.

Починить всё это за короткий срок не представлялось возможным. Да и со временем для восстановления всей инфраструктуры нужно было задействовать такие глобальные силы, что немцы поневоле задумаются: а стоит ли овчинка выделки? Либо проще задействовать какие-то иные пути сообщения.

Пока партизаны занимались вынужденным вандализмом, жители деревни спешно собирали манатки и разбегались кто куда: по близкой и дальней родне, в другие деревни, расположенные как можно дальше от Тарасовки. Львиная доля мужиков с железки, не мобилизованных, и не успевших свалить до нашествия оккупантов, влились в ряды партизан.

Поэтому к обеду Тарасовка практически обезлюдела. Мы тепло распрощались с партизанами, особенно с дедом Маркеем, товарищем Суровым и его правой рукой — товарищем политруком. Они оказались отличными мужиками и отчаянными борцами за свободу и независимость нашей Родины. Честь им и хвала! Ведь именно благодаря таким несгибаемым людям и была выкована наша Победа.

Они ушли, а мы — остались. Вот уже вторые сутки я валялся на своём прежнем месте в горнице, Глафира Митрофановна ковырялась в потайном убежище, чтобы хоть немного подготовить его к длительному комфортному проживанию. Две ночи, проведенные в лаборатории, мы жутко мерзли, но терпели, понимая, что немцы, рано или поздно, обязательно прочешут окрестности в поисках свидетелей произошедшего. А попадаться к ним в лапы нам не стоило.

Поэтому мамашка старалась всеми способами прогреть убежище, а Акулинка всё это время дежурила на чердаке, чтобы не пропустить появление фашистов в нашей Ведьминой балке. Она и не знала, что мой ручной злыдень, бегает вокруг выселок на куда большем расстоянии, чем она сможет рассмотреть с крыши. Но сообщать обю этом я не спешил — пусть делом будет занята.

Моё состояние всё еще оставляло желать лучшего — сказались два ранения, и получение менее, чем за одни сутки сразу двух вед. По словам Глафиры Митрофановны, такой рост — это вообще нечто невообразимое! Я реально мог в любой момент откинуть копыта от передозировки собранной силы. Да и мой организм оказался абсолютно к этому не готов.

Хотя, моё хиленькое тело оказалось не готово даже к простеньким физическим нагрузкам, не говоря уже обо всём остальном. Я даже еще не успел им заняться, как оказался на «больничной» койке с пулевым ранением, большой потерей крови и, в связи с этим, в полном упадке сил, продолжающемся вот уже два дня. Я едва волочил ноги, едва-едва умудряясь дотянуть до уличного туалета. Ходить в ведро, как предлагала Глафира, я не соглашался.

Но к настоящему моменту я чувствовал, как изменяется не только моё физическое тело, но и аура — поглощенные отражения печатей проклятия тоже как-то на меня повлияли. Я ощущал, что стал намного сильнее в ведовском плане, вот только пока не понимал, как это оценить. Первый день моего пребывания в этом времени был просто сумасшедшим, и у меня не выдалось ни одной свободной минутки, чтобы даже открыть лету — наставления потомкам древнего колдуна, родоначальника ведьминской семейки Акулины. Ведь именно их семейный дар волею случая оказался у меня.

И вот, теперь это время появилось. В отличие от самого первого раза, когда страницы леты показались мне совершенно пустыми, теперь её листы оказались заполнены текстом, выписанным убористым витиеватым почерком. Глаз царапнули непривычные «еры» и «яти». Чтобы нормально и вдумчиво прочесть текст, нужно будет основательно постараться.

— Ш-шо ш-шитаеш-ш, х-хос-сяин? — Из стены дома неожиданно высунулась уродливая зубастая харя Лихорука, заставив меня непроизвольно вздрогнуть.