Елена Хаецкая - Анахрон. Книга вторая Страница 6

После того как паспортные данные были записаны, криминалист осквернил пальцы и ладони сотрудников «Морены» все той же черной дрянью. Или другой дрянью, но тоже черной. Прокатал — сперва большой палец, потом указательный… У Сигизмунда дрожали руки.

— Вы можете держать руки? — сердито спросил криминалист.

Сигизмунд соврал, что вчера на дне рождения был. Криминалист обидчиво заметил, что тоже был на дне рождения и тоже вчера, но руки почему-то не трясутся.

Федор попытался было затеять дискуссию, задать пару вопросов по существу дела, вникнуть глубже в происходящее — он был живо заинтересован. Но дискуссия скисла, не начавшись. Криминалистам было скучно. Криминалисты таких дел видели — у-у… И к тому же еще на один объект торопились. На такой же.

Наконец криминалисты уехали, забрав отпечатки и оставив после себя загрязнение. И стены в черных пятнах, и руки… Сигизмунд спросил дознавателя:

— Можно стирать?

Дознаватель разрешил.

Светку наладили отмывать стены мыльной водой.

Второй мент опять пошел с Федором во двор. Обсуждали что-то на ходу. Светка без энтузиазма хлюпала тряпкой. Сигизмунд скрючился в углу на стуле, угрюмо созерцая плохо отмывшиеся руки. Дознаватель сидел за столом, перечитывал записи и время от времени бросал рассеянный взгляд на Босха. Время тянулось.

Около пяти в дверь позвонили. Второй мент открыл. Вошли два мордоворота. Вопиюще противореча своему чисто бандитскому виду, очень вежливо осведомились:

— ГРААЛЬ здесь находится?

Мент спокойно ответил:

— Да, проходите, ребята.

И встал у двери.

Дознаватель стремительно вышел им навстречу, заранее держа раскрытыми «корочки».

Представился. Сказал, что работает по факту кражи. Попросил рассказать все, что известно о фирме ГРААЛЬ.

Известно мордоворотам было немного. Месяц назад они отгрузили ГРААЛЮ товар со своего склада. Сегодня — срок платежа. Собственно, за этим и приехали.

Мент записал название фирмы, которую представляют мордовороты. Поинтересовался, на какую сумму мордоворотный склад опустили. Назвали. Мент зафиксировал и это. Предложил оставить исковое заявление. Можно прямо сейчас поехать в Адмиралтейское РУВД, можно завтра.

Мордовороты попросили разрешения позвонить. Позвонили. Отчитались, слово в слово пересказав услышанное от мента. Вежливо попрощались, сказав сакраментальное «сочувствуем», и поехали подавать исковое заявление.

Вскоре после этого дознаватель собрал бумаги и вместе с напарником откланялся. Сказал «будем искать» и «позвоните через несколько дней».

Пренебрегая правилами, Сигизмунд задымил прямо в офисе. Светка не возражала. Федор пошел искать доски, чтобы забить дверь.

Когда Федор ушел, Светка вдруг бросила тряпку в таз и распереживалась. Все данные на компьютере остались!.. Все заказы!.. Весь баланс!..

— Так на бумаге же все сохранилось, — сказал Сигизмунд.

Но воображение Светки, распаленное бумажными триллерами, причудливо рисовало страшные картины: попали данные в злые руки… и начинается роман ужасов.

— Брось ты, Светка, — устало сказал Сигизмунд. — Там уже, небось, все потерто. Кому мы нужны с нашими тараканами…

Явился Федор с досками и молотком. Разжился где-то за дивно короткий срок. Заколотил взломанную дверь со стороны арендаторского входа. Совсем уже собрались уходить, когда в дверь позвонили.

Еще двое. Этих тоже опустили ушлые Сереги. Впрочем, эти отнеслись к случившемуся с юмором. Или по фиг им было. Тоже отзвонились своему начальству — порадовали. Попытались утешить Сигизмунда с поникшей дружиной: мол, не вешайте носа, ребята, глядите на нас и берите пример.

Бодрых ребят кинули на три с половиной тысячи баксов.

Побазарили, покурили. После чего ребята отправились знакомой тропой, в РУВД. Исковое, блин, заявление подавать.

Светка совсем ослабела от переживаний. Сигизмунд подвез ее домой. Пока вез, в голове неотвязно вертелись слова, которые услышал вчера от Аськи: «говенная морось… говенная морось…» Светка молчала. Сонно глядела на дорогу. Прощаясь, Сигизмунд бегло чмокнул ее в щеку.

…И когда уже сворачивал на Садовую, отчетливо услышал — как будто кто-то рядом, в машине, произнес это вслух: «ЖИЗНЬ БЕССМЫСЛЕННА». Эти два слова будто взорвались Сверхновой, и Вселенная, где существовала особь по имени Сигизмунд, мгновенно преобразилась: на лиловых клубящихся небесах Хаоса взошло Черное Солнце.

Под этим Черным Солнцем утратило всякий смысл все то, чем тешила себя на протяжении тридцати шести лет означенная особь. Чувство это было настолько всеобъемлющим, что спасительная способность к анализу, расточилась, растеклась, как часы на картине Сальватора Дали.

Сигизмунд остался один на один с диким животным ужасом. ЖИЗНЬ БЕССМЫСЛЕННА. Эта мысль поглотила его, как пучина. ЖИЗНЬ БЕССМЫСЛЕННА. Он начал приискивать подходящий столб, в который можно было бы врезаться и покончить с этим раз и навсегда. Разогнаться и врезаться. ЖИЗНЬ БЕССМЫСЛЕННА. Раз и навсегда — покончить, и больше не будет страшно.

Садовая. Час «пик». Сигизмунд медленно, обреченно полз в каше машин, то и дело застревая в пробках. Разогнаться и врезаться возможности не представлялось. Черное Солнце постепенно угасало, переставало быть таким яростным и ослепительным. Жизнь больше не была бессмысленной. Она была вопиюще скучной. Но и только. Это можно было вынести. По крайней мере — пока.

Бутылка медовой водки «Довгань» полновесно стукнула о стол. К водке имелись четвертушка черного хлеба и сермяжная луковица. Чиполлино, блин.

Сигизмунд свинтил пробку, разрывая наклеенную поперек акцизную марку, аккуратно, как реактив в пробирку, налил себе первую. Подержал в руке, продлевая момент. Сейчас эта сверкающая прозрачная жидкость прольется на Черное Солнце, и оно, погань эдакая, зашипит, извиваясь лучами-змеями, и загаснет, сгинув в пьяном болоте. Лучше уж быть нажравшейся скотиной, чем «особью»… ЖИЗНЬ БЕССМЫСЛЕН-НА.

Н-на!

ЖИЗНЬ БЕССМЫС…

Н-на!

Вторая прошла еще лучше первой. Сигизмунд с хрустом взгрызся в луковицу. Посидел, прислушался. Вроде, шипит. Вроде, гаснет, сука.

Ну-ка еще одну… Ах, хорошо пошла.

Притупилось, загладилось, будто в болотной жиже все искупалось.

Голос извне замолчал.

Пришла обида.

…Ведь не потому же, что обокрали, зажглось смертоносное Черное Солнце. Не настолько же он, Сигизмунд, в конце концов, примитивен. Корчился, как амеба, — не из-за того же, что два ушлых ковбоя по имени Серега и Серега-плюс сперли компьютер-принтер-факс. Не из-за этого же! Три тонны баксов — из-за такого Черное Солнце не вспыхивает.

Пес грустно лежал, морда между лап, в темных глазах — вселенская скорбь. Как всякая собака, пьяных не одобрял. Осуждал даже.

— Не особь я, понял, — обратился Сигизмунд к кобелю. Кобель приподнял морду, поставил уши. — Я с-сапиенс, понял? И не позволительно вот так появляться и исчезать без моего соизволения… Кажется, я надрался.

Утратив интерес, кобель уронил морду обратно.

— Так. Надо сделать паузу.

Сигизмунд встал. Походил по кухне. Покурил. Водка тем временем обустраивалась в своем новом обиталище. То есть, в сигизмундовом желудке.

— Должно сопротивляться. Не терять связи со своим поколением. Понял?

Сигизмунд набрел на маркер и с превеликим энтузиазмом украсил светлые обои в коридоре гигантским кривоватым «пацификом».

— И хайр отращу, — пригрозил Сигизмунд «пацифику». — Уйду, блин, по трассе, только меня и видели… С песнями утреннего ветра по шоссе…

Он захихикал. Какое-то время его сильно развлекала мысль о том, что, вот, придет Наталья и увидит «пацифик». Может, и в ней совесть проснется. Только поздно! Ибо Сигизмунд в это время будет уже с каким-нибудь дальнобойщиком продвигаться по направлению к солнечному Крыму.

— Там тепло. Там яблоки. Самостийность и Кара-Даг…

Зазвонил телефон. Сигизмунд снял трубку. В трубке тарахтела Аська.

Не слушая, Сигизмунд раздельно произнес:

— Твой проблем, Аська, в полном и бесповоротном отсутствии хайра. Поняла? Кобель тоже так считает.

И положил трубку. И забыл.

«Довгани» оставалось еще полбутылки. Это не дело. Чтобы оставалось. Должно не оставаться. Потребна изначальная пустота. Сигизмунд попытался влить в себя оставшуюся водку «винтом», но поперхнулся и облился…

Затем Сигизмунд увлеченно музицировал под непрощающим взором деда с фотографии. Исполнял собачий вальс в исключительно грозном и мрачном до миноре. Брал устрашающие септаккорды и прислушивался к их ревущему замиранию в чреве пианино. В трезвом состоянии Сигизмунд умел одним пальцем проигрывать собачий вальс. Но сейчас эта незатейливая мелодия превратилась в источник бесконечных завораживающих комбинаций, по щедрости сопоставимый с ноктюрнами Шопена.