Н - 7 (СИ) - Ильин Владимир Алексеевич Страница 6

— Почти? — Упрямо встав на ноги и увильнув от желания вновь усадить за стул, парень дошел до окна и открыл форточку.

Где и принялся стоять, жадно вдыхая холодный воздух с улицы.

— Этот вариант слишком перегрет отраженным солнцем. Сектанты, солнцепоклонники. Клан считал, что от них больше пользы, чем вреда. Наш гость один из пяти жрецов.

У княгини не было секретов перед мальчишкой. Возраст, впрочем, тоже не имел значения — будущий глава клана не имел права на детство.

— Они предали клан?

— Клан построен на служении. Сила любого в семье основана на чести служения. Но если Сила основана на служении культу… В один момент ты можешь не досчитаться пяти «виртуозов», с которыми начинал войну.

— Эти жрецы служат солнцу?

— Они служат культу самих себя, — отрицательно покачала княгиня головой. — Закрывай форточку и садись обратно, продолжим занятия.

— У меня кофта мокрая…

— Иди-иди. Мигом высушу.

Георг, скрывая стон, сел обратно и принялся вновь смотреть в долитую до краев стакана воду.

И вроде как что-то действительно начало получаться! Вот, дрожит же вода, сама по себе! А он и стола-то не касается!.. Георг осмотрел себя, чтобы убедиться.

Но триумфальная улыбка замерла при виде мелко дрожащих рук наставницы, что, погруженная в собственные мысли, напряженно смотрела перед собой.

— А пророки — они сильные? — Неловко попытался он отвлечь ее.

— Пророки — слабаки, — не выходя из тягостных размышлений, ответила княгиня. — Они всего-то видят будущее. Какое им покажут — такое и видят.

— А… Максим? — Полюбопытствовал парень, в этот раз добившись-таки от наставницы легкой улыбки и внимания.

— Максим не видит будущее. — Отрицательно покачала наставница головой.

Он его создает.

Глава 1

До рассвета было холодно и темно, потом кто-то первым пустил мебель вагона на щепу для костра. Задымило, защипало во рту от раздуваемого пламени. Открытые окна, двери тамбура — все мимо. Дым забирался сквозь закрытые створки, сероватыми локонами пробирался через решетки вентиляции, заставляя выходить из купе — и оставаться возле огня.

— Вы портите государственное имущество! — Увещевал проводник, старый и достаточно храбрый, чтобы сопровождать поезд в закрытый город.

Но недостаточно смелый, чтобы все прекратить.

— Мы дали клятву не использовать Силу. — Прогудел, глядя на пламя костра, низкий и смуглый господин в плотно застегнутом френче. — Но это не значит, что нас можно морить холодом, как тараканов.

— Состав стоит…

— Состав стоит второй день. — Вторили ему из группы попутчиков, собравшихся у огня.

Руки в гербовых перстнях тянулись к пламени; отсветы алого обращали лица в гротескные маски злости, нетерпения и гнева. Они были крайне раздражены: от холода, от отсутствия связи и свежей прессы, от долгих остановок ради догоняющих состав вагонов с парой-тройкой пассажиров; от того, что шестьдесят километров превратились в четыре дня пути.

— Если стоять и жечь топливо, мы не дойдем до места! Неоткуда взять новое! — Экспрессивно махнул проводник в сторону окна.

На мертвые луга и поля, покрытые хлопьями черного пепла в тусклом свете восходящего солнца. Ни единого электрического огонька до горизонта — в самом сердце Европы.

— Да скажите им! — Наткнулся он взглядом на меня, притулившегося в уголке вагона.

Ветер сквозняком от окон нагонял ко мне теплую волну. Свечение костра сюда почти не достигало, позволяя оставаться в тени, а выставленная вперед трость с положенными на нее руками ограждала место… Разве что тусклыми угольками тлели рубины на кольцах рук — на них-то он и смотрел, не обращая внимания на лицо и возраст.

— Потрудитесь начать движение, милейший. Иначе все сгорит.

Придерживая рукой мундир и рвавшееся из груди возмущение, проводник поспешил в сторону головного вагона.

Вскоре состав слитно дрогнул и двинулся к Любеку.

Вагон-ресторан расщедрился на ранний завтрак и выпивку, а участки пола, щербившиеся черным и скрипевшие под подошвой, наскоро застелили тканью. Только вот этот запах гари — который все усиливался от часа к часу… Кто-то забеспокоился, что фанерная доска принялась тлеть вновь, а оказалось — мы просто подъезжаем к городу.

Выгоревшие пригороды замерли в агонии почерневших и выгнутых металлических конструкций — бесконечная гряда складов ныне выглядела ребрами чудовищной рыбины, выброшенной из глубин на сушу. И она продолжала гнить — на состав накатывали запахи химии и горелого мяса, заставляя большую часть пассажиров морщить лбы и дышать через платки с гербовыми узорами. Интересно, а что они ожидали от полумертвого города?

— Все города, в которых был ДеЛара, выглядят одинаково, — задумчиво вымолвил мужчина, присаживаясь напротив меня.

Я отставил чашку кофе — его аромат перебивал другие запахи — и мельком огляделся. Мест в вагоне-ресторане было более чем достаточно. На весь состав приходилась разве что сотня пассажиров, большая часть которых предпочитала завтракать у себя в купе — да и вовсе оттуда не выходить. Осторожные, нелюдимые — какими и должны быть те, кто по своей воле направляется в место, откуда остальные мечтают сбежать.

— Не отвлекаю вас? — Вежливо поинтересовался попутчик, продемонстрировав хороший английский без выраженного акцента.

Я с неким сомнением оценил газетный разворот на столике перед собой — доставили вместе со вчерашними пассажирами, хотя новости там все равно не самые свежие. Дойчланд пост отмечает, что князь Трубецкой вероломно убит, а Юсуповы заперлись в твердыне и ждут штурма. Клан ослаблен на одного виртуоза, защищающего Биен. Атака ожидается, как только возмущенная общественность завершит делить будущие трофеи — которых слишком много, оттого дело затягивается. Соседняя полоса отдана под Любек: про плачевное санитарное состояние внутри города, который запрещено покидать. Таковы правила войны: из конфликта, до его завершения, не убежать никому. Попытаться-то можно, но на границах кордоны, которые отнесутся к беглецам как к переносчикам заразы. Никому не нужно, чтобы эпидемия войны перекинулась вглубь страны — все эти погони за случайно выжившими, хаос и резня… Одна сторона должна умереть тут, в Любеке.

Город закрыт, и в этом случае словами дело не ограничивалось — запрещающими табличками служили разрушенные дороги и взорванные мосты. Железнодорожные пути, по которым мы ехали, спешно возвели поверх бороны выжженной и изрядно оплывшей после дождей земли — кто-то все же вспомнил, что внутрь города пройти дозволяется. Вот покинуть — нет.

— Нисколько не отвлекаете, — улыбнулся я кончиками губ и оглядел собеседника.

Светлые волосы, зачесанные набок. Высокий лоб без морщин, прямой нос, узкие губы и волевой подбородок. Назвал бы ровесником, но внешность обманчива. На плечах — пальто, застегнутое до верхней пуговицы. В вагоне все еще холодновато — я и сам предпочел накинуть шарф поверх шеи, но садиться в верхней одежде за стол не привык.

— У вас, у единственного, гербовой перстень развернут внутрь ладони, — обратил он внимание на деталь моей левой руки. — Не знаю, как к вам обратиться.

Вслед за ним я перевел взгляд на зачерненную дужку — в сочетании с крупными и яркими камнями иных перстней на руке она не должна была выделяться.

— Самойлов, из мастеровых. — Поклонился я и неловко попытался встать, сберегая поврежденную ногу.

Рядом звякнула трость, прислоненная к столу. Угораздило же — прямо по месту старого перелома…

— Не утруждайтесь, — приподнял тот ладонь и в свою очередь протянул руку для пожатия, скрывая легкое разочарование. — Шевалье де Клари.

«И тут никакой тайны», — виделось в его глазах. — «Просто коммивояжер».

Хотя явно калечный юноша с тростью, двигающийся вместе со всеми в Любек, наверняка еще мгновение назад казался ему интересной загадкой. Еще бы — такие крупные перстни, от которых шибает Силой, на руках. Да еще эта увечность вместе со специально скрываемым гербом — раздолье предположений для умирающего от скуки.