Александр Светин - Anamnesis vitae. (История жизни). Страница 7

— Молоденький!

— Ничего, это пройдет! — успокоил я старушку и попытался направить разговор в деловое русло: — На что жалуетесь?

— Зинка, шошедка, шперла шо двора шоленые огуршы из кадки, шволочь шишяштая! — скорбно поведала бабка и с надеждой уставилась на меня.

— Какая сволочь? — оторопело уточнил я.

— Шишяштая! — с готовностью повторила пациентка.

Я вопросительно взглянул на Антона Иваныча.

— Сисястая! — перевел он, не отрывая взгляда от журнала, в котором что-то писал.

Я почувствовал, что краснею. Карандаш в моих пальцах с громким хрустом сломался. Бабка подпрыгнула на стуле и втянула голову в плечи.

— Что? У вас? Болит? — раздельно процедил я.

— А-а! — поняла посетительница. — Так это… Там!

— Где?

— Ну там! — явно удивляясь моей непонятливости, старушка показала большим пальцем руки куда-то за свое плечо.

Я привстал и заглянул ей за спину:

— Спина, что ли?

— Не-е, милок, не шпина! — разулыбалась бабка. — Ниже!

Антон Иваныч оторвался от своей писанины и отчеканил:

— Евлампия Прокловна неделю назад обратилась к нам с жалобами на боли в заднем проходе и умеренное кровотечение оттуда же. После проведенного осмотра мною был установлен диагноз: хронический геморрой, обострение. В связи с чем было назначено лечение: свечи с реопирином и экстрактом ромашки. Сегодня Евлампия Прокловна явилась для контрольного осмотра и определения тактики дальнейшего лечения.

— Во-во, он шамый, еморой у меня! Там! — радостно закивала старушка и вновь махнула большим пальцем через плечо.

— Исчерпывающе! — пробормотал я и начал «определять тактику дальнейшего лечения». — Евлампия э-э… Прокловна, так вы свечи принимали?

— А как же, дохтур, принимала! Вот, как Антон Иваныч назначили, так и принимала: два раза в день, утром, штало быть, и перед шном.

— Хорошо. Легче стало?

— Штало, милок, штало! На третий день как рукой шняло!

— Замечательно. Но вы курс лечения закончили? — подозрительно нахмурил я брови.

— Как? — озадачилась Евлампия Прокловна.

— Я спрашиваю, свечи все использовали? — переформулировал я вопрос.

— Вше, вше! — поспешила она меня успокоить. — Шегодня только пошледнюю шъела!

Стул подо мной оглушительно треснул. Антон Иваныч закашлялся и, уронив ручку, полез за ней под стол. Кашель, донесшийся оттуда, носил явные нотки истеричности.

— Вы п-п-последнюю с-с-вечу — что?! — от переполняющих меня чувств я начал заикаться.

— Шъела, дохтур, шъела! — невозмутимо повторила Евлампия Прокловна.

— Вы? Ели? Свечи? — разум отказывался верить услышанному и требовал уточнений.

— Ага! — с улыбкой кивнула бабка.

— И помогло?

— Да как рукой! — в подтверждение своих слов долгожительница энергичным жестом чиркнула себя большим пальцем по шее.

Я вздохнул и начал санпросветработу:

— Видите ли, Евлампия Прокловна, то, что свечи вам помогли, — замечательно. Но мне кажется, что эффект от них был бы более ярким, если бы вы принимали свечи так, как положено…

— Так я ж их так и принимала! — удивленно перебила меня бабка.

Я покачал головой:

— Нет, голубушка, вы принимали их в рот… как таблетки.

Старушка часто закивала головой и скривилась:

— В рот, милай, в рот! Только таблетку раз — и проглотишь, а швечку жуешь-жуешь, жуешь-жуешь… шклизкая, шволочь!

Представив этот процесс, я поежился. Но терпеливо продолжал внушать:

— Евлампия Прокловна, свечи принимают не в рот!

— А в куда? — встрепенулась бабка.

Кашель под столом усилился. Я как бы невзначай дернул ногой, задев что-то мягкое. Антон Иваныч утробно охнул и завозился, однако кашлять перестал.

— Свечи принимают… э-э-э… с другой стороны, так сказать! — попытался я корректно сформулировать путь введения ректальной свечи.

Евлампия Прокловна уставилась на меня. В тусклых старушечьих глазках плескалось детское изумление:

— Чаво?!

Из-под стола, будто чертик из коробки, выскочил багровый и потный Антон Иваныч:

— В попу их вставляют, Прокловна, в попу!

Повисла нехорошая тишина. Фельдшер, осознав, что сотворил, съежился и втянул голову в плечи. Я откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Вечер переставал быть томным.

— Куда-куда? — тихо переспросила Евлампия Прокловна и начала медленно приподниматься, нависая над залегшим на столе Антоном Иванычем.

— Туда! — пискнул тот, безуспешно пытаясь слиться с ландшафтом.

Бабка наконец со скрипом распрямилась полностью и принялась объяснять несчастному фельдшеру всю никчемность его жалкого существования. Получалось у нее весьма убедительно, хоть и не вполне цензурно.

Я невольно заслушался: в пылкой речи Евлампии Прокловны использовались такие обороты и метафоры, которых прежде нигде и никогда мне слышать не доводилось. Видимо, бабка принесла эти знания из прошлого века… или из позапрошлого? В старой школе были мастера…

Минут через десять милая старушка, видимо, получила полную сатисфакцию. Она умолкла, чинно уселась на свое место и целомудренно расправила на коленях длинную черную юбку. Застенчиво мне улыбнулась:

— Уж проштите, Пал Палыч, вшпылила чуток!

— Да полноте-с, Евлампия Прокловна, пустое! — успокоил я ее, недоумевая, из каких глубин подсознания всплыли вдруг фразы, уместные разве что на балу у Шереметьевых, но никак не в амбулатории Кобельковской участковой больницы. — Не извольте беспокоиться, сударыня, любезнейший Антон Иваныч позволил себе моветон и получил по заслугам…

Растоптанный фельдшер вздрогнул и несмело оторвал голову от столешницы.

— …Однако смею вас уверить, что его пароле террибль… ужасные слова… не лишены некоторого смысла! — продолжал я свою мысль.

— Пуркуа? — осведомилась Евлампия Прокловна.

Антон Иваныч опять сполз под стол. Оттуда донеслось сдавленное:

— Опупеть!

Даже не удивившись глубоким познаниям собеседницы в области языков, я пояснил:

— Потому что свечи и в самом деле необходимо вводить в прямую кишку.

— Да ну? — изумилась бабка. — А больно не будет?

Ответить я не успел.

В коридоре раздался дробный топот, дверь распахнулась и в кабинет с перекошенным лицом влетела Клавдия Петровна:

— Пал Палыч, Антон, скорее в приемное! Там… там целый грузовик больных привезли! Тяжелые все, жуть!

Мигом позабыв про Евлампию Прокловну, я вскочил. Из-под стола, едва его не опрокинув, вылез Антон Иваныч. Вдвоем мы нависли над тяжело дышащей фельдшерицей:

— Какой грузовик?! Каких больных? Откуда? — наши вопросы прозвучали почти синхронно.

Вместо ответа Клавдия Петровна лишь махнула рукой, приглашая следовать за собой, и выскочила за дверь. Переглянувшись, мы с фельдшером рванули за ней.

Пробегая через коридор амбулатории, я краем глаза заметил, что ожидающих больных заметно прибавилось. Раза в два. Однако раздумывать на эту тему было некогда.

В приемном отделении было пусто. Зато на улице, перед крыльцом, жизнь била ключом.

Из кузова припаркованного у больницы грузовика какие-то мужики за руки и ноги вытаскивали тело. Оно было мужского пола и издавало невнятные звуки, которые при первом приближении можно было принять за стоны. Однако, прислушавшись, я с удивлением уловил знакомый мотивчик. Полуживой организм пытался напевать «Ой мороз, мороз»!

Между тем мужички довольно бесцеремонно швырнули поющее тело к моим ногам и вновь полезли в кузов. Через несколько секунд куча на травке пополнилась еще одной особью. Эта не пела, потому как была без сознания. Всего лишь часто и хрипло дышала.

Я присел рядом и взялся за запястье хрипящего. Пульс был, но совсем слабый, нитевидный. А рука болезного показалась мне невероятно горячей.

Подняв пациенту верхние веки, я осмотрел зрачки: широкие, реакции на свет почти нет. Плохо.

— Кто-нибудь может сказать, что случилось?! — не поднимая головы, крикнул я.

Вместо ответа рядом на траву плюхнулось еще одно тело. Тоже без сознания. Мной начала овладевать легкая паника.

— Антон Иваныч, займитесь им! — кивнул я на новоприбывшего. Этот хоть и в беспамятстве, но не хрипел: дышал спокойно и свободно.

Фельдшер присел рядом со мной и завозился над своим пациентом.

Я рванул у моего подопечного рубашку, оголяя грудь. И невольно присвистнул: она была интенсивно-синего цвета, причем синева переходила на шею и лицо несчастного. А граница между синюшностью и нормальным цветом кожи оказалась весьма четкой. Будто слюнявчик надели.

Синий «воротник»! Вкупе с сильнейшей одышкой и набухшими шейными венами, он давал классическую картину тромбоэмболии легочной артерии: крайне неприятного состояния, когда тромб отрывается где-нибудь в венах ног и летит с током крови в легкие, пока не закупорит собой один из тамошних сосудов. И все, привет. Если артерия крупная — почти наверняка мгновенная смерть. Если поменьше — возможны варианты: либо смерть, но не сразу, либо…