Александр Светин - Anamnesis morbi. (История болезни) Страница 7

Антониди захрипел:

— Ты верь мне, Палыч! Я с ума не сошел и не брежу… понимаю, что трудно поверить, но ты верь… все правда, Богом клянусь… Кроме тебя больше некому. Ты достоин, ты сможешь… сможешь его достать. Ты не понимаешь… но поймешь, поймешь позже… Езжай туда, Палыч, найди его… найди…

— Кого найти, Димас? О ком речь? Я действительно не понимаю.

— Подвал… второй ряд снизу… третий камень справа… — грек с трудом выкашливал из себя каждое слово, — амфора… Возьмешь карту, спустишься с ней в Лабиринт. Никто не знает, что он там… никто… Он не должен быть потерян… он точно там… ты его найдешь… ты сможешь…

Я был заинтригован. Похоже, Антониди не бредит. И не врет. По крайней мере, искренне верит в то, о чем говорит. Да и не принято как-то на смертном одре лукавить. Осталось только выяснить, о ком (или о чем) идет речь.

— Димас, кого я должен найти в Лабиринте? Надеюсь, не Минотавра?

— Шутишь… это хорошо, что шутишь. Он любит веселых. Сердце веселого человека закрыто для зла… ты сможешь его достать. Тебе он откроется. Много веков никому не открывался… да и не знал никто… искали многие, да не там. Никто не знал… И теперь не знают… только старый Димас знает, где искать. Но Димас умрет… и знание с ним… А он не должен исчезнуть. Найди его, Палыч… больше некому…

— Да кого его-то?

— Жезл… Жезл Асклепия…

Дед выдохнул последние слова и закатил глаза. Противно запищал монитор, на экране вместо сердечных комплексов появилась беспорядочно пляшущая зеленая линия.

— Фибрилляция! Клара, лидокаин, адреналин, живо! Звони тревогу!

Я от души треснул некстати умершего грека кулаком по грудине, схватил «утюги» дефибриллятора и нажал кнопку зарядки. Завыл звуковой индикатор. Дождавшись прекращения сигнала, я прижал электроды к груди Димаса:

— Отошли! Разряд! — Тело Антониди привычно подпрыгнуло в кровати, подстегиваемое пятикиловольтным импульсом.

Зеленая кривулька на мониторе продолжала свою пляску. В палату, что-то дожевывая, влетел Петрович. С ходу оценив обстановку, он коршуном бросился на грудь страдальца и принялся массировать сердце. Подоспевшая Клара впрыснула в подключичку лидокаин. Вновь завыл звуковой индикатор и тут же замолк.

— Отошли!

Петрович поспешно отпрыгнул от реанимируемого тела и за хлястик уволок за собой Клару.

— Разряд!

Полумертвый грек вновь подпрыгнул. Три пары глаз уставились на монитор. «Пляска смерти» продолжалась. Петрович, не переставая жевать, вновь захрустел трековыми ребрами, делая массаж сердца. Заряжая дефибриллятор в третий раз, я некстати вспомнил о просьбе Антониди не реанимировать его больше. Вой зарядника прервался:

— Отошли! Разряд!

— Есть ритм! — Петрович дожевал наконец-то еду. — И даже синусовый!

На мониторе и в самом деле неуверенно побежали долгожданные зубцы. Я положил на место «утюги» и поискал на запястье грека пульс. Тот нашелся сразу: судя по наполнению, с давлением у нашего долгожителя тоже все было в порядке.

— Сто тридцать на восемьдесят! — подтвердила мои догадки Клара.

— Отключай допамин, ставь двести лидокаина капельно, потом — поляризующую. И кислород, само собой. Похороны пациента откладываются на неопределенный срок. Простые русские доктора в неравной борьбе победили старуху смерть…

Петрович пропел:

— Ехал грека через реку,Вдруг упал кирпич на греку,Грека тихо в реку бряк,А в реке — голодный рак!

И добавил:

— Не дали доесть, злыдни! Ну ничего, ничего нет святого… Никакой заботы о здоровье подрастающего поколения!

— Твое поколение, Петрович, не только подросло… у него уже вторичные половые признаки появились, а также либидо и поллюции. Практически затянувшийся пубертат… поздний, — задумчиво пробормотал я, изучая грековы зрачки.

— В тебе, Палыч, говорит зависть старого чахлого дистрофика к молодому здоровому, полному сил и любимому женщинами организму. Клара, подтверди: этот организм любим женщинами? — Петрович ткнул себя пальцем куда-то в пупок. Видимо, там и находился центр молодого организма.

Клара, подбирая вокруг Димасовой кровати плоды нашей бурной деятельности, хихикнула:

— Этот организм либо ест, либо спит. Когда его любят женщины, непонятно.

— Это гнусные инсинуации! — Петрович обиженно засопел. — У меня бывает масса промежуточных состояний…

— А вот о твоих промежуточных состояниях при даме упоминать не стоит, — встревоженно замахал я руками на молодой организм, любимый женщинами. — Вряд ли Кларочке интересно подробное описание твоих физиологических отправлений…

Клара отрицательно покачала головой:

— Совсем не интересно. Лучше вы, Пал Палыч, расскажите, что это вам за страшную тайну наш грек открыл? Вы там тихо шептались, но я краем уха кое-что слышала…

Я сделал скорбное лицо:

— Жаль, дитя мое… очень жаль. Ты узнала мою тайну и теперь мне придется тебя убить. Но сначала буду долго и крайне болезненно пытать, дабы узнать, что ты успела услышать, — со звериным оскалом я потянулся скрюченными руками к горлу Клары.

Она взвизгнула и отпрыгнула за широкую спину Петровича. Тот деловито осведомился:

— Палыч, подержать ее? А деньги мы разделим пополам…

— Эх, я к нему за защитой, а он… а еще здоровым организмом назвался! Да за такую женщину любой организм, даже больной, на амбразуру бросится! — Клара выговаривала Петровичу, однако из-за него не высовывалась.

— На амбразуру — легко! А на Палыча — не буду. Во-первых, потому что друг и коллега, а во-вторых — он, хоть и худой, но айкидо знает… побьет. — Петрович развернулся, вытащил из кармана яблоко и протянул Кларе. — Вот… от сердца последнее отрываю. Вернее, от желудка. Это для меня труднее, чем на амбразуру. Мир?

Клара гордо приняла яблоко, грациозно сделала книксен и величаво удалилась из палаты. Мы с Петровичем проводили ее взглядами, нескромно думая об одном и том же.

— Да… и как тут работать в таких условиях? — сглотнув, риторически поинтересовался Петрович. — А кстати, Палыч, о чем это она говорила? Какие такие тайны тебе Димас открыл пред ликом смерти?

— Не поверишь. Как в лучших приключенческих романах. Надо лететь на Крит, найти там карту, потом с этой картой в Лабиринт, к Минотавру… и будет мне счастье. Гипоксия мозга вкупе с энцефалопатией рождают загадочные образы.

Петрович задумчиво посмотрел на бесчувственного грека:

— Думаешь, бред? А вдруг? Чем черт не шутит… ему сколько лет-то? Сто с гаком… Может, и в самом деле зарыл что-то… или предки его.

— Петрович, я тебя умоляю! Ты, конечно, организм молодой, но не грудной же! Все еще в сказки веришь?

— Хочется верить в сказки, Палыч. Ох хочется. Ладно, пошли кофе пить, а то неровен час еще кто-нибудь помирать соберется, а ты вовсе с утра не емши… нехорошо-с!

Глава 4

Два месяца назад, 23.35,

отделение реанимации

Вика проснулась отдохнувшей и в хорошем настроении. Снился чудный сон; о чем именно, правда, она вспомнить не смогла, как ни пыталась. Но ощущение радости осталось. Его не смогло испортить даже возвращение к суровой реанимационной действительности. Вика огляделась. Из капельницы в нее продолжала очень медленно поступать неизвестная, но, наверное, весьма полезная жидкость. В больших окнах, выходящих в коридор отделения, постоянно мелькали чьи-то головы. У выхода из палаты за маленьким столиком уютно устроилась симпатичная медсестра, увлеченно читая при свете настольной лампы. За тонкой ширмой похрапывал кто-то… наверное, соседка по палате.

Только сейчас Вика с удивлением обнаружила, что на ней ничего нет, кроме тонкого одеяла в казенном пододеяльнике с орнаментом из слова «Минздрав». Впрочем, не только: на груди обнаружились три круглые наклейки, от которых тянулись разноцветные провода. А над кроватью висел странного вида телевизор, в который эти провода уходили. По экрану непрерывно бежала кривая зеленая линия. «Это же мое сердце так работает», — догадалась Вика. Она долго завороженно следила за ритмичными всплесками на экране, силясь понять, что должна означать эта кривая, да так и не пришла ни к какому выводу. Утешила себя мыслью о том, что если бы что-то было не так, сюда бы уже примчались врачи во главе с давешним Виталием Вениаминовичем.

В палату стремительно вошел незнакомый высокий врач. Лицо его скрывала марлевая маска. На ходу стаскивая с рук резиновые перчатки, доктор обратился к встрепенувшейся сестре:

— Кларочка, в третьей палате у Смольцовникова давление рухнуло. Я ему в дозатор добутрекс заправил. В палате сестричка новенькая, присмотри за ней. Робеет и суетится.