Песня для Корби - "Румит Кин" Страница 8

– Только не эта. Такого вина ни один из вас не пил никогда в жизни.

– Дай, что ли, попробовать, – попросил Ник. – Проверим.

Черный брат протянул ему стаканчик. Ник пригубил, потом пригубил еще раз и облизнулся как старый котяра, наконец добравшийся до пузырька с валерьянкой.

– Это так круто? – не поверил Корби. Он встал и принял из рук Ары стаканчик. Вино было красным, полупрозрачным, лучи солнца преломлялись в нем и рубиновым отсветом падали на белесый камень ограды. Он отпил из стаканчика крошечный глоток. Напиток был полон спокойного тепла и отдавал кофейно-шоколадным привкусом. Корби проглотил вино, вздохнул и почувствовал, что вкус кофе сменяется терпким и приятным вкусом ягод. Его слегка качнуло. Теперь он верил, что Ара выпил всего три стаканчика. Этого было вполне достаточно, чтобы захмелеть.

– Где ты взял это чудо?

Ара фыркнул.

– У тебя такое лицо… Я думал, ты скажешь: «А можно еще?»

– А можно? – поинтересовался Ник. Ребята рассмеялись. Черный брат спрыгнул с ограды.

– Там еще четыре стаканчика.

– Слушайте, – сказал Корби, – может, пойдем к ручью?

– А Андрей? – спросил Ник.

– Он нас там найдет.

– Ладно.

Ара поднял свой рюкзак, и они двинулись по тропинке, идущей вдоль внешней стороны школьной ограды.

Школа стояла на пригорке: четыре крыла, сомкнувшихся в периметр вокруг квадратного внутреннего двора, облупившиеся бело-синие стены в лучах вечернего солнца. Один из корпусов не имел первого этажа и был поднят над землей на трех рядах простых бетонных колонн; обшарпанный голый портик напоминал разросшуюся подворотню. Между зданием и забором раскинулось полудикое футбольное поле. Играли на нем редко – из-за отсутствия сеток мяч все время улетал в траву. Территория школы обрывалась неглубоким оврагом, по дну которого бежал ручей – любимец местных подростков. Это было странное место. Здесь фактически кончалась Москва: школа была последним домом на своей улице, и за оврагом уже не было многоэтажек – там находился дачный кооператив. За ним с одной стороны раскинулся лес, а с другой были пустыри и пищевые фабрики «Кока-Кола» и «Макдональдс».

– И все-таки, – спросил Корби, – откуда вино?

– Помнишь, три года назад я учился в армянской церковно-приходской школе?

– Что-то помню. Хотя мы тогда только познакомились.

– У нас было всего четыре предмета. Родной язык, история Армении, литература Армении и священное писание. Последние два преподавались через раз. Домашних заданий не давали. Занятия по субботам.

Они углубились в заросли. Эти кусты были знакомы, как родной дом. Здесь они первый раз курили, первый раз выпивали вместе, назначали свидания, целовались.

– Я забыл лекцию двухнедельной давности. Я постоянно их забывал, и отец Тевос попросил меня остаться. Он был нестрогий, дружелюбный такой. В пристройке почему-то выбило пробки, он зажег свечку и закурил от нее трубку. Мы сидели под окном, дым утягивало в форточку, а на улице шел дождь и кружились листья. Было круто.

Они вышли на маленький полуостров у последнего изгиба ручья; дальше тот тянулся совершенно прямо, и ложбина неглубокого оврага превращалась в длинный зеленый коридор, образованный склоненными ивами – сияющий, полный солнечных просветов. Здесь лежало бревно и перевернутые ящики; в разбросанных вокруг бутылках Корби узнал последствия одной из последних массовых попоек. Под бревном траву затоптали, но близ воды шла топкая земля, на которую не решались ступать, и там выросла густая влажная осока. Под зеленым берегом бежал переливчатый ручей. Это было красивое место.

– Отец Тевос скоро сбился с темы, и мы просто говорили. Что-то про горных отшельников. Я ему понравился. Мы попрощались почти по-дружески. Он остался курить трубку и сказал мне, чтобы я спускался на улицу сам. Класс был на втором этаже. А на первом этаже были они. – Ара поставил рюкзак на один из перевернутых ящиков. Глиняные сосуды даже не звякнули, только доска глухо дрогнула под их весом. – Стояли прямо на столе в маленьком холле и ждали воскресной литургии. Я, наверное, минуту на них смотрел. Но тогда мне не хватило пороху их взять.

– Не-е-ет, – простонал Ник. Он теперь тоже увидел кресты на печатях. – Не говори мне, что это вино для причастия!

– Да-а-а, – в тон Нику простонал Корби. Все вдруг встало на свои места: утренняя эйфория Ары, красный воск, распятия и армянские буквы, необычный вкус вина. – Это же кража века, ты, долбанный негр Джим, черный дьяволенок!

Ара, широко улыбаясь, вытащил из рюкзака початую бутыль. Из-за необычной формы трудно было понять, какой у нее реальный объем.

– Думаю, это повод выпить. – Явились стаканчики. Было что-то нелепое в этих пластиковых штучках, стоящих рядом с освященным глиняным монолитом церковной бутыли. Корби вспомнил про зубную щетку, лежащую на пистолете, и усмехнулся.

– Ладно. – Ник со вздохом взял один из стаканчиков. – Но ты ведь больше не ходишь в церковную школу?

– В школу я не хожу, но мама ходит в церковь. – Над поляной повис потрясающий терпкий аромат – Ара начал разливать. Он чуть промахнулся мимо стаканчика, и кровь Христа рубиновыми каплями повисла у Корби на пальцах. Он слизнул их. Все вокруг стало вдруг неожиданно ярким. Свет немного резал глаза, но не мешал, вещи жили в нем, вибрировали, плыли под солнцем; лица друзей излучали особую красоту, было легко улыбаться, мысли, веселые и сиюминутные, стремительно проносились в голове. – Вообще-то, она обязана исповедоваться только пять раз в год, перед религиозными праздниками, но она делает это чаще.

Ник только покачал головой.

– Надеюсь, тебя за это не посадят.

– В принципе, могут, – легкомысленно сказал Ара. – Но отлучить должны точно.

– За то, чтобы этого не случилось, – провозгласил Корби. Они выпили.

– Мама три дня постилась. Я знал, что она пойдет на исповедь и потащит меня с собой. Она ходит исповедоваться по субботам, потому что по воскресеньям большая очередь. Церковь святого Саркиса одна на весь юго-западный округ.

Они сбросили с бревен грязные газеты и расселись вокруг импровизированного стола. Корби бережно поднял бутыль. Она оказалась такой тяжелой, что ему пришлось подхватить ее второй рукой. Глина была шершавой, обвязка пахла травами, печать – настоящим воском.

– Пока мама исповедовалась, я зашел во флигель. Там шел четвертый, последний урок. Я взял бутылки, положил в рюкзак, и они даже не звякнули. Но я нарвался: рюкзак не получалось закрыть. Тогда я положил их вместе с рюкзаком в багажник маминой машины. Было жутко стремно – по дворику ходили люди, а я нес этот рюкзак с торчащими бутылками. Но никто не обратил внимания.

– И она их не нашла? – спросил Корби.

– Она не открывала багажник. Мы вернулись. Она пошла домой, а я взял брелок от машины, спустился вниз и достал вино.

– Ты полный псих, – сказал Ник. – И ты нарушил седьмую заповедь.

– Бог простит. И вообще, на его месте меня бы это достало. Они уже две тысячи лет пьют его кровь и едят его тело.

Корби фыркнул.

– Налей еще по одной.

Ара налил.

– Бутылка кончается. У нее очень толстые стенки. Там меньше, чем кажется.

– Тогда не открывай вторую, пока не придет Андрей, – сказал Ник, – а то мы все выпьем. Кстати, а сколько времени?

– Восемь пятнадцать. Он опаздывает.

Ник поставил свой стаканчик на ящик.

– Схожу к школе. Вдруг он нас не нашел?

– Если он такой недогадливый, может, не стоит принимать его в банду? – предложил Корби. Ник не ответил, просто ушел; его спина скрылась в зарослях. Недопитый стаканчик остался одиноко стоять на ящике.

– Да ладно тебе, – весело сказал Ара. – Ты слишком суров. – Он посмотрел на оставленную Ником сумку. – Что там?

– Его трофей. Я еще не видел.

– А у тебя что?